Дитер Болен - За кулисами Страница 12

Проблема номер один: Где взять, если не украсть? Лошади не стоят на полках в магазинах.

Проблема номер два: как новичок, я не хотел заводить дорогую лошадь. Дорогой делает лошадь ее дрессировка. Ведь раз уж я сам не умел ездить верхом, зачем мне лошадь, получившая диплом на манеже при испанском дворе.

И проблема номер три: я хотел такую лошадь, которая была бы такой же доброй, как и я, и смело делала все, что я хотел. Потому что в верховой езде нет никакой демократии. Ты должен доказать скотинке, кто хозяин на ринге. К сожалению, они по твоему носу видят, понимаешь ты это или нет. Частое «Тпррр!» и поглаживание, призванные умилостивить клячу, ни к чему не приведет. У лошадей нюх на это. Они только разок взглянут на тебя и уже знают: Окей, это недотепа из города. И восемьдесят три килограмма летят прямиком в кусты.

Наконец, после того, как я обежал, наверное, сотню школ верховой езды и ферм от Гузума до Гарца, мне посчастливилось на выезде с автобана А 9. В самом последнем боксе школы верховой езды стояла лошадь моей мечты. Спина, изогнутая буквой «U», и множество желтых пеньков во рту, которые некогда, наверное, были зубами.

«Это Хриша», — терпеливо объясняла мне преподаватель верховой езды, — «совершенно спокойная особь. Возраст около двадцати лет, мерин, замечательная скаковая лошадь, прежде всего для тех, кто не умеет ездить верхом».

Ну да, думал я, наверняка, он мерин только в силу своего возраста. Мы сошлись на тысяче марок. Если бы я покупал дохлую скотинку, она обошлась бы мне всего в пятьсот. Одно это должно было бы меня насторожить. Но я, как известно, лишь радуюсь, если могу достать что–нибудь по дешевке.

Я зарезервировал для нас с моим четвероногим другом уголок в гольфклубе. Не потому, что лошадь должна была научиться играть в гольф. А потому, что здесь из практических соображений был пристроен манеж для выездки. Здесь скучающие жены каких–нибудь богатых бизнесменов могли покататься на своих клячах стоимостью в пятьдесят тысяч марок, пока их мужики забивали мяч в лунку.

К сожалению, эти леди были либо слишком толсты, либо слишком стары, либо уродливы, либо все вместе. Так что даже я не опасался поддаться искушению и сделаться дамским угодником. К тому же, дамы бывали там редко, предпочитая развлекаться шопингом в «Гермесе». И тогда конюшим приходилось выводить лошадей, чтобы те не растолстели так же, как и дамочки.

Возможно, бабы в свою очередь считали меня таким же отвратительным, как и я их. Я вечно сидел на своим лохматом Хрише, как обезьяна на камне. Согнув спину, высоко задрав ноги, вцепившись руками в гриву, я медленно плелся позади колонны вычищенных скребницей лошадиных задниц. В облаках лошадиных газов и Шанель № 5.

Должен сказать, я научился многому из того, что важно в жизни. К примеру, когда во время рыси пенис коня шлепает по его брюху, лошадники называют это «Звук шланга». А если лошадь пучит, то это «почет всаднику». Заметьте, звуки пениса и вздутия — это не то же самое, что звуки пениса и вздутия. В верховой езде это нормально. А за столом или на приеме — глупо.

Едва я почувствовал себя несколько уверенней на Хрише, как решился прокатиться быстрым шагом. Это был час прозрения. Должно быть, так чувствовал себя Маус, когда стал Мики. С той поры я по шесть часов в день сидел на лошади. Это были лучшие моменты моей жизни, когда я один–одинешенек скакал по лесу. Когда начинался дождь, когда я чувствовал запах лошадиного тела, от которого шел пар, пар поднимался и от листвы. При этом я был настолько сконцентрирован на том. Чтобы не вылететь из седла, что забывал обо всем другом. Даже о своих проблемах.

Галоп на Хрише оказался тем еще удовольствием. Не то, чтобы я не мог удержаться наверху. Просто, у Хриши была плохая привычка неловко поднимать сразу все четыре копыта — разберись, где какое! — а потом резко останавливаться наклонятьсямордой вниз. Чаще всего во время таких резких остановок я пролетал вперед промеж его ушей и падал на землю, а непосредственно за моей спиной испуганно фыркала семисоткилограммовая туша. После третьего такого планирующего полета я позвонил ветеринару. Он установил, что Хрише было не двадцать, а двадцать девять лет, он был древним старцем и на нем, собственно, нельзя было ездить верхом. «Двадцать девять лошадиных лет — все равно что девяноста лет для человека», — пересчитал мне ветеринар.

С той поры я перестал галопировать. Более того, всегда, когда я видел лежащую на земле ветку, я энергично дергал моего почтенного четвероногого товарища за повод, будто собака–поводырь: «Эй, будь внимательней! Подними–ка копыта повыше, кореш!»

На языке дрессировщиков такую помощь называют «полуостановкой». Под конец прогулки мы делали около шестисот «остановок», и у меня от постоянного натягивания поводьев появлялись мозоли на лапах. Скажу честно: этой лошади, собственно, следовало бы носить желтую повязку с тремя черными отметинами.

В конце концов, во мне победило благоразумие: послушай, Дитер! — сказал я себе. Экономия — это, конечно, здорово! Но самоубийство в столь молодые годы? Это не совсем нормально! Если ты не хочешь подвергаться риску снова упасть и умереть вместе с собственной лошадью, лучше отправь Хришу на покой.

Я сам принялся за поиски и купил себе новую лошадь. На этот раз я действовал с размахом — десять тысяч за Санни. Санни оказалась ганноверской кобылой рыжей масти, которая выгибала спину и вставала на дыбы, стоило какой–нибудь мошке чихнуть. Во всем остальном это была фантастическая лошадь, на которой можно было мчаться по полям и играть в Бена Картрайта. С ней вместе мы сказали «Прощайте!» глупым курицам из гольф–клуба. Потому что я сколотил в саду первоклассный лошадиный дом из древесины высшего сорта, дверей и гвоздей, которые обошлись мне в пятьсот марок. Теперь у меня была моя собственная Пондеросса.

Чтобы Санни не чувствовала себя одинокой, я через неделю купил у одного крестьянина в Тетенсене Дженни — ганноверскую кобылу вороной масти. Такая добрая, кроткая и медлительная — она даже хвостом бы не взмахнула, чтобы согнать мух. За шесть тысяч марок она стала моей. Возвращаясь домой, мы проезжали три полосы автобана и перескакивали десятиметровые мосты — и ничего. Там, где другая лошадь испугалась бы, мне приходилось следить, как бы Дженни не заснула.

«Погляди–ка, Наддель, что за ангелок!» — восторгался я, выпустив Дженни пастись на лужайке за домом, и следя за тем, как она вышагивает в тени дерева, почти касаясь ствола. Я наслаждался прекрасным ощущением того, что я просто замечательный лошадник. С сознанием того, что мы приобрели самую добрую лошадь на свете, мы отправились спать.

На следующее утро Дженни вела себя, как автомат, в который кто–то бросил монетку: шея поднялась вверх под прямым углом, уши повернулись на сто восемьдесят градусов. Когда я предпринял попытку подойти, она устроила мне настоящее родео: выпрямленные ноги, спина выгнута, как у кошки, и она отпрыгнула в сторону так, будто среди ее предков были лягушки.

У меня было этому только одно объяснение: должно быть, ночью кто–то пришел и потихоньку подменил мою милую лошадку.

Много позже я услышал, что среди животноводов бытует славный обычай скармливать животинке перед продажей несколько пилюлек, чтобы она себя хорошо вела и ее легче было продать. Знаток сразу же распознал бы обман по глазам животного. Для крестьян вид такого типа, как я, блондина с закатанными рукавами, который приезжает на Феррари, это словно пасха и рождество вместе. Бери и обманывай.

Но если на моем лугу оказывается такая лошадь, я быстро в нее влюбляюсь. А то, что я люблю, я не могу просто так вернуть, словно какой–нибудь свитер с зацепкой. Итак, Дженни осталась.

Как я подчеркивал в первой книге Болена, Наддель была настоящим талантом по части верховой езды. И вот теперь она впервыесмогла доказать свое умение на лошади. Гляньте–ка: Дженни заполучила специальные удила, которые переводили бы команду поводьев, словно переключение скоростей. И в течение года обе дошли до того, что довольно успешно стали принимать участие в скачках с препятствиями.

В принципе, для полного счастья мне не хватало только нескольких дойных коров. Но я боялся, что Наддель, проснувшись однажды под одной из них, скажет: «Чудесно! А теперь, парни, один из вас четверых отвезет меня домой».

Ладно, ладно! Не буду начинать все сначала…

Когда Наддель уезжала три года назад, я, конечно, хотел оставить лошадей у себя: «Они мои, они останутся у меня», — сказал я ей.

А она на это: «Нет, это мои лошади, я все время заботилась о них».

«Ну, хорошо», — не долго думая сказал я, ибо не желал ссоры, — «это твои лошади. Но, возможно, — ты ведь не против? — ты оставишь их у меня. И будешь заходить, чтобы покататься».

Но Наддель вела себя со мной столь норовисто, что предпочлаотдатьСанни и Дженни случайной знакомой. А через два месяца она снова успокоилась.