«…Миг между прошлым и будущим» - Зацепин Александр Сергеевич Страница 13

Напротив нашего дома жил парень, года на два-три старше меня. И вот он говорит мне однажды:

— Сейчас в Морфлот набирают. На Дальнем Востоке можно на корабль пойти и в Америку плавать!

Меня это страшно заинтересовало. Ничего себе, думаю, такие дела творятся, а я ничего знать не знаю!.. Начал было собираться, но мама откуда-то узнала и отговорила:

— Тебе надо доучиться. Потом пойдешь куда угодно, хоть в Морфлот.

Погрустил я маленько, и это желание у меня как-то само отпало. К тому же у меня тут еще цирк висел.

В девятом классе я из школы ушел: готовился работать в цирке. Усиленно тренировался и в школу тайно не ходил. Год у меня пропал. Но за девятый-десятый можно было экзамены сдать экстерном. Я нагнал и все сдал вовремя. И друг мой Вадим Миловидов тоже пошел со мной на курсы экстерната, потому что он уже работал на стройке. Впоследствии он, кстати, стал замминистра строительства.

И вот как-то днем пошел я в цирк. Там работали акробаты Милаевы. Евгений Милаев — известный артист. Я — прямо к нему. Там как раз репетиция была.

— Вот, — говорю, — хотел бы у вас работать!

Продемонстрировал свои достижения: сальто заднее, переднее, на руках постоял. А он подошел к римским кольцам, показал сложный элемент и спрашивает:

— А так можешь?

— Нет, — отвечаю, — так пока не могу. Колец дома нет…

В общем, сорвать аплодисменты мне не удалось. Ушел ни с чем.

А оказалось, мама, зная о моей тяге к цирку, уже побывала у Милаева и провела с ним беседу. Мол, сыну надо учиться. Он согласился и пообещал меня не брать.

А со мной ведь друзья ходили, поклонники моего акробатического таланта. Все надеялись, что меня возьмут… А как могло быть красиво: «Смертельный номер!.. Последний раз в сезоне!.. Выступает акробат Зацепин!..» Цирк, конечно, много потерял!..

Музыка шла параллельно. После Морфлота и цирка я уже больше к музыке тянулся. Играл на танцах в школе. Мы дома репетировали. Приходил трубач, саксофонист, барабанщик, ну и я — на фортепиано. Я уже записывал нотами модные произведения, и мы играли. Тогда появились трофейные фильмы. Мы услышали «Серенаду солнечной долины» Гленна Миллера…

Когда я написал ноты для трубы и трубач начал играть, оказалось, звучит все не так. Труба — инструмент особый. Если напишу «до», звучит «сибемоль». То есть надо написать «ре», тогда будет звучать «до». У саксофона же, наоборот, — надо писать «ля», будет звучать «до». Я этого тогда не знал, в музыкальной школе этого не проходили, но потом понял.

Кроме прочих увлечений, с детства я испытывал неодолимую тягу к машинам. Еще в школе во время войны окончил курсы трактористов на детской технической станции. Чтобы нас не посылали вместе с девчонками травку полоть руками, мы — на тракторы. И вот мы вчетвером окончили курсы и поехали в колхоз. Сначала — на пароходе, потом пешком километров шестьдесят. Дошли поздней ночью — без рук, без ног. Я как упал там, так и проспал двенадцать часов.

Новосибирск, с мамой, 1935 год

Меня представили трактористу, который очень злобно на меня посмотрел: увидел во мне конкурента, решив, что я буду отнимать его кровные трудодни. А мне они были не нужны. Мне бы на тракторе поработать!

Посадил он меня на прицеп. Доводит борозду до конца — я поднимаю лемеха, он разворачивается — опускаю лемеха. Но там же веревка есть, он и сам мог поднимать!

Вижу: не светит мне трактор. Тогда я ему объяснил, что не конкуренты мы с ним. Он с радости запил, а я начал работать на железном коне, получая колоссальное удовольствие.

Так состоялось мое знакомство с двигателем внутреннего сгорания, который я уже изучил на курсах. У меня сохранилось удостоверение, что я тракторист колесных тракторов.

Кормили нас хорошо. Давали военный котелок с супом, там огромный кусок мяса, хлеба буханку и котелок молока. Даже сейчас вспоминаю — слюнки текут…

Мир не без добрых людей…

Однажды отец пришел в форме майора Советской армии. Третий месяц шла война, отца мобилизовали, перевели в военный госпиталь. Новосибирск все-таки далеко от фронта, и в первые месяцы войны жизнь вроде бы особо не изменилась. По крайней мере, мне, подростку, так казалось. Потом вдруг положение резко ухудшилось. Исчезли все продукты, появились пайки, стало трудно.

…В одну из декабрьских ночей сорок первого я спал, как вдруг меня разбудила мама. Слышу — шепчет:

— Приехало НКВД, отца забирают!..

Спросонья ничего не понимаю. Вижу — ходят незнакомые люди в штатском, свет зажигают, из шкафов забирают вещи. Отцовское охотничье ружье, мой фотоаппарат… Отец, бледный, подошел ко мне попрощаться. Сказал:

— Помни, отец твой ни в чем не виноват!

И его увели.

А отца, как рассказывали, посадили вот за что. В начале войны был издан такой указ: за опоздание на работу — судить. И отец как-то сказал:

— Наконец-то за лодырей взялась советская власть!

Сам пунктуальный до педантичности, он не любил лентяев и прогульщиков. А многие опаздывали.

Следователь спрашивает:

— Значит, вы считаете, что наконец-то советская власть взялась за лодырей? Значит, раньше советская власть ничего не делала?..

То есть выходило, что отец критиковал советскую власть! Вот ведь как все было.

— Значит, вы контрреволюционер?!

Отца посадили в камеру, били. Выбили передние зубы. Требовали, чтобы подписал, что он контрреволюционер.

Его приговорили к десяти годам без права переписки. И нам еще очень повезло. Потому что маму не арестовали, и мы остались в городе. Просто случай помог. Дело в том, что в двадцать девятом году, когда мне было три года, у отца вроде был какой-то роман. Мама пошла и с ним развелась. Так, разведенные, они и жили всю жизнь. Ну, потом мама отошла, простила. А может, никакого романа и не было, не знаю. В те времена развестись было просто. Пришел в загс, заплатил три рубля, тебе печать поставили, и все.

Вот именно эта печать и спасла нас. Она вроде разведена, и мы к контрреволюции отношения не имеем.

В школе, 1940 год

Потом мы узнали, как было дело. Пару раз в месяц отец с приятелями играл в преферанс. Однажды в их компании один человек оказался, можно сказать, случайный. Для отца преферанс был редким отдыхом, отвлечением от дел. И вот как-то за игрой отец и выдал свою фразу про лодырей и советскую власть. А этот, случайный, и капнул. Доносы в ту пору были делом очень распростаненным. Мир ведь не без добрых людей…

Отца и двух его приятелей арестовали. Причем все их семьи сослали. Только нам повезло.

Отца осудили и сослали в Тайшет. Врачи были нужны, и ему дали возможность работать по специальности. Он же высококлассный хирург.

Ему было сорок семь лет. И, конечно, вся его жизнь пошла под откос.

Поначалу мы с мамой ничего о нем не знали. Потом через какое-то время правдами и неправдами удалось узнать, что он в Тайшете. Но ни писать, ни поехать туда было нельзя. Враг народа!..

В сорок пятом я пошел в армию. После окончания войны меня, как музыканта, направили служить в ансамбль песни и пляски. Я все-таки списался с отцом и получил разрешение к нему приехать. Он мне тогда все и рассказал.

Он встретил меня на вокзале. Мы обнимались с ним, целовались, смотрели друг на друга… Когда мы расстались, мне было пятнадцать, сейчас — двадцать. Я смотрел на него уже другими глазами.

Было лето. В каком-то бараке — квартирка. Он там жил. Мы были так рады друг другу!.. Все время говорили и говорили. И не могли наговориться. Так пролетело несколько дней моего отпуска.

Отец сказал:

— Тебе надо учиться.

— Конечно, буду учиться! — согласился я. — Вот отслужу…

Утром в день отъезда я встал и почувствовал, что не могу разогнуться. Страшная боль в животе… Отец пощупал и говорит: