Виталий Дмитриевский - Шаляпин Страница 15

Горбунов прекрасно играл характерные роли в пьесах A. Н. Островского, но особенно прославился как непревзойденный рассказчик и исполнитель драматических импровизаций и собственных жанровых зарисовок. В написанных им «Сценах из народного быта» изображались крестьяне, купцы, мастеровые, приказчики, генералы, городские обыватели. «Впервые видел я, как человек двумя-тремя словами, соответствующей интонацией и мимикой может показать целую картину. Слушая его бытовые сценки, я с изумлением чувствовал, что это человек магически извлекает из жизни Бузулуков, Самар, Астраханей и всех городов, в которых я бывал и откуда вынес множество хаотических впечатлений, отложившихся на душе моей серой пылью скуки». Ценнейший урок актерской наблюдательности, профессиональной фантазии, воображения вынес Шаляпин из цикла юмористических сцен Горбунова о генерале Дитятине, из рассказов «Затмение Солнца», «На большой дороге», «Утро квартального».

Шаляпин не успел близко сойтись с Горбуновым: очень скоро, в конце декабря 1895 года, его не стало. Но певец всегда тепло вспоминал об Иване Федоровиче, считал, что многому научился у него, тоже старался в жизни и на сцене быть свободным и пластичным.

Федору повезло: окружавшие его люди видели в нем не только забавного провинциала и диковинного самородка. B. В. Андреев, Т. И. Филиппов, Л. И. Шестакова разглядели в нем удивительный талант артиста, живой ум, восприимчивую душу, старались помочь ему, щедро делились своим опытом — житейским и художественным.

Вечера у Андреева нередко продолжались в ресторане Лейнера. На втором этаже огромного здания, фасады которого выходили на Невский, набережную Мойки и Большую Морскую, разместился своеобразный артистический клуб. Публика собиралась яркая, талантливая, шумная. Завсегдатаем был Мамонт Дальский, в ту пору премьер Александрийского театра, фигура в Петербурге весьма популярная. С мощным трагическим темпераментом он играл Гамлета, Чацкого в «Горе от ума», Незнамова в «Без вины виноватых», Рогожина в «Идиоте» и самую любимую свою роль — актера Кина в пьесе А. Дюма-отца «Кин, или Гений и беспутство». Известен был Дальский и бурными богемными авантюрами. «Игра — моя жизнь», — говаривал он часто; дерзкая бравада, картежные баталии, кутежи с цыганами принесли ему репутацию «беспутного Кина» — как часто называли его поклонники.

Кстати, мало кто знает и сегодня, что имя Дальского (1865–1918) к вымершему виду древних слонов — мамонтов, живших в ледниковую эпоху в Европе, никакого отношения не имеет. Историк И. Ф. Петровская сообщает: «В списке русских имен имени Мамонта нет, есть Мамант. На визитных карточках Дальского: Мамант. Это древнеримское имя, вошедшее в русские святцы, означает „грудастый“ (лат. mamma — грудь). Надо бы вернуть Дальскому его настоящее имя»[1].

Шаляпин увидел Дальского в спектаклях Александрийского театра. Императорские театры традиционно открывались в России 30 августа, попасть туда бедному провинциалу было трудно: слишком дороги билеты. Но Федор старался не пропускать спектакли дачных антреприз, в которых нередко играли знаменитости, а также различные благотворительные представления с их участием.

Как-то он оказался в летнем театре в Петергофе. В представлении участвовали премьеры Александринки — М. Г. Савина, К. А. Варламов, В. Н. Давыдов, П. Д. Ленский и молодой тогда Юрий Михайлович Юрьев (1872–1948)… На следующий день Юрьев зашел по каким-то делам в Контору императорских театров и увидел среди толпящихся чиновников и артистов шумного блондина — то ли семинариста-бурсака, то ли церковного певчего. Незнакомец привлекал к себе внимание выразительной мимикой и жестикуляцией. Он заметил пристальный взгляд Юрьева и, когда тот собрался уходить, с досадой и при этом добродушно обратился к окружающим:

— Да познакомьте же нас, черт возьми!.. Я все ждал, что вы догадаетесь это сделать, и вот теперь самому приходится быть навязчивым.

Их представили друг другу, и Шаляпин тут же стал восторгаться виденным накануне спектаклем:

— Вчера я был в Петергофском театре… Смотрел вас и сразу узнал… Какой чудесный спектакль!.. Особенно мне понравилась тургеневская вещица… Тургенев! Вот, шут его побери, так писатель!.. Италия, Сорренто, вдали Везувий, луна, гитара, серенада, и на фоне всего тут тебе влюбленная парочка… Дьявольски красиво!.. Так потянуло меня в этот благословенный край!.. А главное, у этого шельмы Ивана Сергеева все в точку!.. Можно было и засахарить. Ничего подобного! Никакой тебе конфеты!..

Юрию Юрьеву, в общем-то привыкшему к назойливым откровениям поклонников, такой непосредственный экспромт показался любопытным: странного вида собеседник говорил о спектакле вычурно, да еще с характерным волжским оканьем, но с пониманием, непосредственно и свежо. Подумалось: откуда у него, казалось бы, мало тронутого культурой, знание эпохи, чувство характера и стиля тургеневского письма? Юрьев с интересом поддержал разговор и немало подивился поведанной ему истории появления Федора в столице и его страстной любви к театру.

Заметив расположение собеседника, Шаляпин рискнул обратиться с просьбой:

— Нельзя ли как-нибудь достать контрамарку в ваш театр? Я и теперь люблю драму более всего… Но к вам так трудно проникать…

И вот спустя несколько дней, когда Юрьев гримировался перед началом «Гамлета» (он играл Лаэрта), в дверь робко постучали. Вошел Шаляпин. Юрьев вручил ему желанную контрамарку и пригласил зайти в антракте. Федор появился после первого акта и сразу же заговорил о Гамлете — Дальском. Юрьев тут же, не мешкая, познакомил знаменитого актера с его новым почитателем, и эта встреча положила начало двадцатилетней дружбе Дальского и Шаляпина.

Федор сразу подчинился неотразимому обаянию Дальского, его таланту, его волевому напору. Чтобы не расставаться со своим кумиром, Федор переселился в «Пале-Рояль», где тот обитал…

Гостиница привлекала внимание броской зазывной рекламой: «Большой меблированный дом „Пале-Рояль“. Санкт-Петербург, Пушкинская улица, дом 20, близ Николаевского вокзала. 175 меблированных комнат от 1 рубля до 10 рублей в сутки, включая постельное белье». Объявление завершалось загадочным предупреждением: «Просят извозчикам не верить». Вероятно, им-то и была ведома истинная репутация отеля.

Тяжеловесное здание «Пале-Рояля», больше похожее на заводской цех, давило своей массой на небольшое пространство улицы, на соседние дома, на памятник Пушкину работы скульптора А. М. Опекушина, фигура поэта казалась здесь крошечной и неуместной.

В «Пале-Рояле» Шаляпин и Дальский жили на пятом этаже. Пыльные портьеры и насекомые в комнатах не омрачали настроения. Шаляпин неразлучен с Дальским. Его удаль, молодечество, желание эпатировать публику импонировали молодому певцу. Несмотря на необузданность, подчас наигранную вспыльчивость, Дальский, по словам театрального критика А. Р. Кугеля, «был способен к хорошим порывам, и душа его была не мелкая». Артистом же Дальский был и в самом деле незаурядным.

Шаляпин не просто увлекался спектаклями Александрийского театра и игрой артистов — он хотел вникнуть в самую суть и логику сценического поведения, пытался понять, возможно ли что-нибудь из увиденного перенести на оперную сцену.

В театр Шаляпин входил обычно со служебного входа и сразу шел в артистическую уборную Дальского или Юрьева, а после спектакля Дальский, Юрьев и Шаляпин нередко заходили «на огонек» к Зое Яковлевой, их большой приятельнице. Она жила на Фонтанке, у Чернышева моста, в ее всегда открытом доме было просто, без чинности.

Зоя Юлиановна Яковлева (Рушиц) пользовалась известностью в петербургских литературных и артистических кругах как прекрасная исполнительница комических ролей в любительских спектаклях, а позднее и как писательница. Ее рассказы и очерки печатались в петербургских газетах, в журнале «Нива», пьесы «Поздно» и «Прибой» ставились в Александрийском театре, в «Комедии» шла ее пьеса «Под крылом его светлости», «открывшая романтическую страничку из жизни князя Потемкина», как писал рецензент «Обозрения театров». Впрочем, выдающимся литературным дарованием Зоя Яковлева не обладала, но добротой, радушием и гостеприимством она была одарена щедро — за это ее и любили.

В квартире Зои Юлиановны — электрическое освещение, в ту пору большая редкость. Лампочка без абажура свисала с потолка в центре комнаты. Яркий, необычный свет, чай с бутербродами, веселое общество привлекали гостей. Во всей обстановке дома, в самой хозяйке, как отмечал Юрьев, «было что-то архиспецифическое, петербургское».

Гости Яковлевой жили тоже неподалеку: Шаляпин и Дальский — на Пушкинской улице, Юрьев — на Ямской. Маленькая квартирка, в которой жил Юрчик — так друзья называли Юрьева, — досталась ему от прежнего владельца, актера И. П. Киселевского, игра которого так восхищала Федора в пору казанской юности. Квартира находилась в одном из уголков города, описанных Ф. М. Достоевским: плотно прижатые кварталы с мрачными многоквартирными домами неопределенной темной окраски, с унылыми проходными дворами. Здесь жили мастеровые, курсистки, студенты, люди неопределенных занятий и квартиры были дешевые.