Александра Бушен - Молодой Верди. Рождение оперы Страница 29

— Ты кончил? — спросил Верди, смело глядя в глаза противнику. Солера не выдержал. Он вдруг расхохотался, и от этого безудержного смеха, сотрясавшего его большое тело, он сразу обмяк и потерял весь воинственный пыл.

— Ты меня уморишь, — с трудом выговорил он наконец, вытирая глаза батистовым платочком. — Кончил! Осталась одна строчка — никак не могу ее придумать.

— Это ничего, — сказал Верди, — одну строчку я сумею дописать и сам. — И он улыбнулся. Улыбка на его лице поражала, как неожиданность. Она была детски-простодушной и обезоруживала.

— Прости меня, пожалуйста, — сказал Солера. — я был несколько резок с тобой.

— Ничего не значит, — ответил Верди, — я не слышал.

Он уже читал сцену, написанную Солерой.

Либреттист посмотрел на него сбоку и пожал плечами.

— Мой дорогой друг, — начал он многозначительно, — я давно хотел тебя предупредить. Ты живешь ненормальной жизнью. Молодой мужчина не может и не должен так жить. О чем ты думаешь? У тебя невозможно взвинчены нервы. Они как-нибудь сыграют с тобой злую шутку. Поверь мне!

Верди не отрывался от либретто, лежавшего на столе.

— Очень хорошо! — сказал он. — Сегодня ты мне больше не нужен. Можешь идти по своим делам.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Композитор переживал почти забытые ощущения. Мысли, зародившиеся в его творческом сознании, жили своей таинственной жизнью. Процесс воплощения в музыке крепко запавших в душу впечатлений проходил, как прежде, необъяснимо.

Но на этот раз он был по-новому тревожащим и, как никогда, волнующим. Композитор чувствовал себя согретым каким-то неостывающим внутренним теплом. Иногда он неожиданно приходил в состояние для него самого непонятного и, казалось, беспричинного возбуждения. Он еще не писал. Он вынашивал свое детище. Он лелеял и растил мысли и чувства, питая их жаром творческого воображения, питая их кровью взволнованного сердца. Он еще не писал, но знал, что будет писать. Не сейчас. Не сегодня и не завтра. Музыкальный замысел новой оперы еще не созрел. Многое оставалось неясным, расплывчатым, неуловимым. И потому он еще не писал. Но знал твердо, что писать будет. Знал твердо: наступит момент, когда звучащая мысль потечет потоком — безудержным и быстрым. Таким быстрым, что разгоряченная, немеющая от напряжения рука еле сможет запечатлеть картину этого буйного течения. Запечатлеть точками и черточками на аккуратно разлинованной нотной бумаге.

Но состояние счастливой уверенности длилось недолго. Оно было нарушено вторжением случайных внешних обстоятельств. Верди был насильственно возвращен в круг болезненных впечатлений, ставших для него привычными. Он снова ощутил жизнь как цепь несчастий, как несносное бремя, как невыносимую муку.

Творческая работа прекратилась. Прекратилась, едва начавшись. Прекратилась потому, что Верди уехал в Геную. Это произошло неожиданно в первых числах января.

Однажды рано утром — на улице было еще темно — в дверь к композитору осторожно постучали. Верди проснулся. Сначала он воспринял легкий стук как нечто для него постороннее, как нечто, что его не касалось. Стук повторился. Верди вздрогнул. Стучали к нему. У него замерло сердце. Замерло и заныло — от страха. Он теперь инстинктивно боялся любой мелочи, нарушающей привычно-монотонное течение его жизни. Ничего радостного он для себя не ждал. Неожиданное могло быть только новым несчастьем. Дрожащей рукой Верди зажег свечу и повернулся лицом к двери. Он смутно надеялся, что слух обманул его и что стучат не в его дверь. Но стук повторился снова — на этот раз очень настойчиво. Верди втянул голову в плечи. Сомнений быть не могло. Стучали к нему. Противиться судьбе было бесполезно. От нее не уйти. Упавшим голосом композитор сказал: «Войдите!» — и, съежившись, стал ждать.

Металлическая ручка двери бесшумно задвигалась. Она стала медленно поворачиваться. На нее давили с преувеличенной осторожностью. Дверь чуть-чуть приоткрылась. Между рамой и краем дверной створки образовалась щель. Дверь скрипнула. Движение ее тотчас приостановилось.

— Кто там? — Верди выговорил эти слова еле слышно. Ответа не последовало. Возможно, за дверью вопроса не расслышали.

Верди ждал. Все было тихо. Немного погодя дверь дрогнула и отделилась от деревянной рамы. Кто-то невидимый тянул ее к себе — дверь открывалась в коридор. Верди ждал. Пространство между рамой и краем дверной створки заметно расширялось.

Когда дверь была открыта до половины, из темноты коридора выступила человеческая фигура. Человек, идя на цыпочках, перешагнул порог, но дальше не пошел и тут же, у порога, повернулся спиной к комнате. Стараясь не шуметь, он стал закрывать дверь за собой так же осторожно и аккуратно, как только что открывал ее. Затем, приложив палец к губам и все еще идя на цыпочках, он направился к Верди. Он шел, балансируя руками, нелепо раскачиваясь и подпрыгивая, точно ступал по горячим угольям. При малейшем скрипе половицы он застывал с поднятой ногой. На человеке было дорожное пальто с короткой пелериной. Шея человека казалась чудовищно толстой — поверх воротника она была закутана шарфом из какой-то необыкновенно мохнатой шерсти. Человек подошел к кровати. В правой руке он держал небольшой баульчик. Старомодный матерчатый баульчик явно свидетельствовал о том, что его хозяин провинциал, редко бывающий в столице.

Свеча на стуле возле кровати неожиданно затрещала. На светящуюся точку налетела маленькая серая бабочка. Пламя вспыхнуло и вытянулось ярким язычком. Человек остановился. Он был молод, среднего роста, довольно полный. Лицо его расплылось в улыбке. Этот человек был Джованни Барецци.

Верди обомлел. Этого гостя он никак не ожидал. Появление Джованни, да еще в такой неурочный час, не предвещало ничего хорошего. Несомненно, он был послан из Буссето с дурными вестями. Улыбка на его лице казалась Верди неестественной. Композитор не мог побороть охватившего его волнения. Он судорожно стиснул руки. Пальцы в суставах хрустнули. Итак, опять несчастье? По-видимому — так. Ну, что ж? Жизнь страшна. Он заранее готов к ударам судьбы. Он даже ждал их. Но никто не должен знать, что происходит у него в душе. Никто! Поэтому он высоко поднял голову и почти враждебно, резким, не свойственным ему голосом закричал на Джованни:

— Говори! Что случилось?

— Тише, тише! — Джованни в ужасе замахал на Верди руками. — Чего ты кричишь? Кругом спят! Ничего не случилось. Боже мой, какой характер! Дай отдышаться. Я ведь здорово устал. Да и замерз чертовски.

И, не дожидаясь приглашения, Джованни присел на краешек кровати. Не спеша Джованни стянул с озябших рук перчатки и аккуратно положил их рядом с собой. Затем, мотая головой, он принялся освобождать шею от красного шарфа, которым она была закутана. Это тянулось долго, целую вечность, как казалось Верди, — шарф был очень длинным. Композитор ждал. Выражение лица его было суровым, даже жестоким. Он смотрел на Джованни в упор. Зрачки у него были неестественно расширены. Они выглядели, точно разлившиеся чернильные пятна. От этих пятен светлые глаза Верди казались черными и взгляд остановившимся, почти безумным.

— Боже мой, какой характер! — повторил Джованни с укоризной. — Я уже сказал: ничего не случилось. Что тебе надо? Не смотри на меня так! Если хочешь знать — сломалось колесо. Только и всего.

Верди едва владел собой. Существовала же серьезная причина, по которой Джованни прибыл в Милан. Антонио Барецци был строг и расчетлив. Он не разрешал бессмысленного расходования денег и не баловал детей поездками в столицу без определенного и важного дела.

Джованни не догадывался о переживаниях Верди. Он жаждал сочувствия. Вполголоса, сипловатым басом, он продолжал жаловаться:

— Ай-яй-яй, до чего же я закоченел! Столько времени на дожде! На холоде! На ветру! Подумать только! — Джованни чихнул. — Прошу покорно, — сказал он и чихнул еще раз. — Вот и результаты. Теперь мне долго не разделаться с этой простудой. — Он стал обшаривать карманы в поисках носового платка и долго не мог его обнаружить. Он шарил и потихоньку ворчал.

Верди не мог больше сдерживать обуявшего его волнения. Очевидно, произошло нечто ужасное. Такое ужасное, что Джованни не решается сообщить ему и сознательно оттягивает минуту выполнения тяжелого обязательства. Он нарочно отвлекает внимание Верди нелепым пересказом дорожных злоключений. Джованни расстегнул пальто и вытащил из внутреннего кармана клетчатый носовой платок. Он стал его развертывать — тщательно и неторопливо.

Верди не выдержал. Он ударил кулаком по подушке. Он задыхался. Прерывающимся голосом он выкрикивал бессвязные слова, обрывки фраз.

— Говори! Что случилось? Говори! Сейчас же! Или тебя щипцами за язык тянуть?

— Боже мой! Боже мой! — Джованни жалобно застонал. Он не на шутку перепугался. — Да ничего не случилось! Подожди! Ты не видишь — у меня насморк! Что за деспотизм! Ай-яй-яй! — Джованни качал головой и быстро причмокивал языком. — Ай-яй-яй! — Он был огорчен и обижен.