Моисей Янковский - Шаляпин Страница 5

Во главе оперной труппы стоял просвещенный музыкант, воспитанник московской консерватории, учившийся в свое время у Николая Рубинштейна, композитор и дирижер Л. А. Орлов-Соколовский. Конечно, спектакли казанской оперы не могли идти в сравнение со столичными оперными постановками. Со всех точек зрения они уступали спектаклям Петербурга и Москвы. Но среди провинциальных оперных коллективов в эту пору казанский был одним из лучших.

Орлов-Соколовский посильно стремился к тому, чтобы исполнительский уровень солистов был на достаточной высоте. Это самое большое, на что можно было рассчитывать. Но, конечно, ни оркестр, ни хор, ни балет по составу и количеству не могли удовлетворить сколько-нибудь серьезных требований. Такова была судьба оперных антреприз того времени. То же можно сказать о постановочной культуре — о декорациях и костюмах — она, понятно, была низкой. Одни и те же декорации и костюмы переходили из спектакля в спектакль.

Но здесь встречались талантливые солисты, обладавшие к тому же истинным артистическим дарованием, на них и держалось дело. В труппе Орлова-Соколовского премьером был популярный оперный тенор Ю. Ф. Закржевский. В сезоне 1889/90 года, когда В. И. Ленин был студентом Казанского университета, он слышал Закржевского в оперном театре в опере Галеви «Жидовка». Спустя многие годы, живя в Мюнхене, он вновь слышал эту оперу и вспоминал в письме к М. И. Ульяновой о Закржевском, исполнявшем в Казани партию Елеазара.

Оперные спектакли произвели на Федю Шаляпина еще большее впечатление, чем драматические. Это понятно. Мальчик сам был певцом, правда, до того он знал только церковное пение и народные песни. Это было украшением жизни. Но то, что существует искусство, в котором поют всегда и обо всем, только поют, показалось ему откровением.

Дома с родными он стал говорить речитативом, выпевая фразу: «Папаша, вставай, чай пи-ить!»…

«На представлении „Пророка“ я сделал открытие, ошеломившее меня своей неожиданностью. На сцене я увидал моих товарищей по церковному хору! […] Так же, как старшие певцы, они вдруг становились в ряд на авансцене и вместе с оркестром, сопровождаемые палочкой дирижера, которую он держал в руке, облаченной в белую перчатку, — пели:

— Вот идет пророк венчанный…»

Теперь пребывание в зрительном зале казалось уже недостаточным. Он мечтал проникнуть за кулисы, чтобы увидеть, как делается эта красивая и удивительная жизнь, именуемая спектаклем.

Конечно, при первом подходящем случае он пробрался на сцену и с той поры стал закулисным завсегдатаем. И вот наступил вечер, когда его затаенная мечта сбылась. Его обрядили и загримировали негром и заставили кричать «ура» в честь неведомого Васко да Гама в опере Мейербера «Африканка». Роль не очень ответственная, но памятная: в тот вечер Федя впервые был артистом. Играл не слишком хорошо, но к делу отнесся со всей серьезностью.

Вскоре произошел случай, который показал, что Федя с беспредельным уважением относится к пребыванию на сценических подмостках и считает это дело святым.

Для спектакля «Димитрий Самозванец» Н. Чаева готовилась массовая сцена: поляки и московский люд (во главе этого люда как вожак действовал Федя). Начиналась драка. Режиссер тщательно репетировал сложный эпизод, и к премьере все было слажено как следует: кому начинать, кому вслед за тем вступать в бой, на каком месте обрывать баталию. Словом, предстояла темпераментная красочная сцена, которой режиссер очень гордился.

На спектакле это получилось не совсем так, как задумал постановщик. Молодые статисты, большей частью местные студенты, до такой степени увлеклись сценической дракой, что позабыли, что дело происходит на театре. Началась настоящая потасовка, принимавшая характер непредвиденного побоища. Неизвестно, чем бы все окончилось, если бы вдруг из брандспойта не пустили струю воды, которая чудодейственно охладила пыл воюющих сторон. Под неумолкающий смех публики и аплодисменты пришлось дать занавес.

Добродушная публика была в восторге от неожиданного аттракциона. Вызывали режиссера, который раскланивался во все стороны, как будто эта сцена была предусмотрена им. Потом стали выяснять, кто обратился за помощью к пожарному насосу. Оказалось, что это потрясенный профанацией искусства статист Федор Шаляпин, который решил навести порядок на сцене…

Мальчик продолжал служить писцом, по вечерам прирабатывал в церковном хоре, пел на свадьбах. Но теперь к этому прибавилось новое: удирая из дому и скрывая это от родных, он буквально пропадал в театре.

Летом казанские увеселения переносились из закрытых помещений в сады. Особенно популярен был Панаевский сад, где играли труппы драматические и опереточные, составленные иногда из профессионалов, иногда же с участием местных любителей.

Один из дружков, зная, чем одержим Федя, посоветовал ему попробовать — пойти в Панаевский сад и попроситься на какую-нибудь рольку. Мальчик решился на это. Ему сразу повезло. В готовящейся к постановке малозначительной мелодраме требовался исполнитель на роль жандарма-неудачника, который все время гоняется за ворами и бродягами, а те обводят его вокруг пальца. Дебютант был, пожалуй, слишком молод для такой роли, но выручил высокий рост: под гримом со сцены он кое-как мог сойти за взрослого. А худоба делала его смешным.

Счастью мальчика не было границ. Но, чтобы приготовить эту первую в жизни роль, нужно было участвовать в репетициях, которые, как полагается, назначались по утрам. Что было делать? И Федя стал изворотливо манкировать службой. Утром приходил в управу, всем своим видом показывая, что у него отчаянно болит голова. А когда его отпускали домой по этому случаю, он опрометью несся в Панаевский сад.

Так с грехом пополам он выучил и прорепетировал роль жандарма. В день премьеры пришел в театр рано, оделся, загримировался, словом, был вполне готов к спектаклю. Когда же оказался на сцене, со страху позабыл все: роль вылетела из головы, он не мог произнести ни слова, сделать ни шагу… Спектакль был сорван.

Напуганный, не зная, куда деваться от стыда и отчаяния, он не решился вернуться домой и два дня пропадал где-то, позабыв даже о том, что служит. А когда на третий день явился в управу, тут же узнал, что его уволили.

Пришлось искать новое место. Им оказалась судебная палата, где он также скоро оказался за бортом. Выше было рассказано, что как-то на улице он потерял служебные бумаги, которые нес домой на вечер для снятия копий.

Шло время. Детские годы, когда он прирабатывал кое-какую мелочь пением в хоре, миновали, а вместе с ними пришел конец и его дисканту. У мальчика стал ломаться голос. Еще не понимая, что это означает, он пришел проситься хористом в оперу. Там его высмеяли — никакого голоса у него не обнаружили…

Дома, как всегда, царила безысходная нужда. Выгнанный со службы, отец все крепче запивал, жить было буквально не на что. А в семье народу прибавилось. Появился маленький брат Вася. Мать по-прежнему ходила на поденщину, пекла пироги и продавала их на улице, но подмога от этого промысла была ничтожна.

Федор слонялся по городу, ища какой-нибудь работы. Оборванный, вечно голодный долговязый подросток — он производил впечатление босяка, каких хоть пруд пруди. Службу сыскать было невозможно. Казалось, что Казань самый отчаянный город, в котором все равно пропадать.

Решили податься куда-нибудь в другое место, где, может быть, Шаляпиным улыбнется судьба.

Летом 1889 года, когда Федору исполнилось шестнадцать лет, на пароходе «Зевеке» всей семьей тронулись в путь, вниз по матушке по Волге, в Астрахань. Им почему-то верилось, что Астрахань — земля обетованная, что там все станет на место, что там они воспрянут духом…

Глава II

ПОРА СТРАНСТВИЙ

Велика земля, есть куда деваться!

Незадолго до того, как им довелось покинуть Казань, Федор не раз бродил по волжским пристаням. Работы все равно не было, и от нечего делать он приходил сюда. Присматривался к шумной, кипучей пристанской жизни. Сверху и снизу подходили и отходили пароходы и баржи, погружали и выгружали товары в мешках, кипах, ящиках, бочках. На берегу натужно работали крючники, а вдоль реки с напряжением последних сил бурлаки на длинной бечеве тянули баржи вверх по реке. Все это было страшно и интересно.

И вот они на пароходе, с билетами четвертого класса, то есть на палубе, среди множества им подобных, вповалку лежащих рядом. Путешествие бесконечно увлекло Федора. Даже ночью мальчик с волнением вглядывался вдаль. Великая река манила его своими просторами, звала в неведомые ему дали. Астрахань еще более дразнила воображение. Думалось, что там действительно начнется новая жизнь.

Но когда плавание окончилось и Шаляпины вышли на астраханскую пристань, их встретила духота, особенно тягостная от нестерпимого запаха тузлука и копченой воблы. Город предстал перед ними еще более грязным и сутолочным, чем казанские слободы. Настроение резко переменилось.