Скотт Иэн - МУЖИК. ИСТОРИЯ ТОГО ЧУВАКА ИЗ ANTHRAX Страница 6

Мой дедуля Мо был умным мужчиной, но был гол как сокол. Он отправился в Нижний Ист-Сайд, где располагалась еврейская община, и все в какой-то степени заботились друг о друге, и получил работу зеленщика. Он работал как проклятый и очень быстро поднялся по карьерной лестнице. Когда ему было около двадцати, у него уже был собственный гастроном на Рокэвей, и когда Мо заработал достаточно денег, он перевез и своих родителей. Они были строгими православными евреями, что было дико для моей мамы, потому что она выросла в Квинсе в нерелигиозной семье. Они даже бывало использовали рождественскую елку по праздникам, пока в дом не въехали ее бабушка и дедушка. И вдруг она оказалась в одной доме с родителями ее отца, которые общались только на идише и даже не пытались говорить по-английски. Они были убежденными евреями. Они терпеть не могли жену Мо и мою маму, потому что считали, что Мо заслуживает большего. И очень плохо относились к детям. Когда они делали все до крайностей религиозно, моя мама бунтовала и пыталась сбежать, но они всегда ее возвращали. А потом отец бил ее ремнем.

То были другие времена. Проще говоря: ты бил своих детей, если они не слушались. Это не считалось ненормальным. Так было принято. Ты отхватывал. Мне трудно в это поверить, потому что бабушка и дедушка всегда с любовью относились ко мне и моему брату Джейсону, но оба моих предка подверглись изрядной доле насилия будучи подростками. Отец однажды поведал мне историю о том, как что-то крикнул другу через открытое окно, когда был ребенком. Его мать так взбесилась, что схватила его, перевернула верх ногами, и держа за подмышки, высунула из окна на высоте в четыре этажа. И когда мой дядя застукал, как она крадет сигареты, она положила его руку на горячую плиту. Они особо не церемонились, когда дело касалось дисциплины. Никаких тебе таймаутов или позитивного настроя. Все сводилось к принципу «пожалеешь розгу — испортишь ребенка».

Даже притом, что у них было сложное воспитание, нам с Джейсоном это не передалось от родителей. Они не были сторонниками насилия. Может, раз в сто лет, если один из нас действительно нарушал правила поведения, то получал шлепок. Но когда я был ребенком, одного только повышенного голоса отца было достаточно, чтобы испугать меня до усрачки. Я бы с радостью сказал, что у меня была уравновешенная жизнь дома, но это было бы не совсем правдой. Моему отцу было двадцать два, а маме двадцать, когда они поженились. А потом мама сразу забеременела мной. Они оба этого не планировали, но в то время, если ты беременела, ты выходила замуж. Ни один человек из хорошего еврейского дома не делал аборт. Это было неслыханно — к счастью для меня!

Вскоре после моего рождения мама изменила отцу с любовью всей ее жизни, который до этого отверг ее, Ленни Чамски, и отец узнал об этом. На какое-то время они расстались. В это время мама начала сильно пить, а ее отец Мо, пристыдил ее, заставив просить прощения у моего отца. Он принял ее извинения, и они снова сошлись. Это был 1964-ый, разводиться тогда было не принято. Возможно было бы лучше, если бы они полностью разорвали отношения. Мне кажется, их брак был обречен с самого начала.

Мы переехали во Флориду, когда мне было три года, потому что отца несправедливо обвинили в краже бриллиантов из компании, где он работал, Гарри Винстон Джюелри. Он провалил тест на полиграфе, потому что не пригоден для тестирования — я имею в виду, он завалит все, что только можно — и его уволили, хотя он ничего не брал, и никто не застукал его за этим делом. Ему поступило другое предложение от семьи во Флориде о работе в Мэйерс Джюелерс в Майами — заниматься починкой и калибровкой колец. Родители решили, что смена обстановки пойдет семье на пользу. Я не помню большую часть времени, проведенного во Флориде, за исключением моего первого яркого воспоминания в июле 1966-го.

Может это было предзнаменование или метафора эмоциональной травмы, готовившей удар по нашей семье — ладно, ничего такого уж трагичного. Меня ужалила пчела. Я не был аллергиком или что-то в этом роде, но боль была чертовски сильной, и я никогда не забуду этот день. Мы жили в многоквартирном комплексе, и в задней части здания были вращающиеся стеклянные двери, которые вели наружу. Рядом с бассейном располагалась лужайка, и я гулял по траве босиком. Пчела сидела на небольшом листке клевера, а я наступил прямо на нее. Пчела ужалила меня не сразу. Она взлетела, и я побежал. Помню, как думал: «Прыгну в бассейн, чтобы спрятаться от пчелы», но не успел я добежать, как пчела ужалила меня во внутреннюю часть уха. Это было очень громко, и я закричал из-за гула и боли. Так началась моя многолетняя ненависть к самым жалящим и кусающим насекомым. Я ненавижу пауков, и не могу смотреть на осу, не испытывая желания ее убить. Сейчас мы с пчелами относимся друг к другу со сдержанным уважением. К счастью, жало вынули, и оно не вызвало никаких серьезных последствий, потому что пчела не ужалила мою барабанную перепонку. Ухо просто распухло и болело как черт.

Мама терпеть не могла Флориду и хотела вернуться обратно в Нью-Йорк. Отец любил Флориду. Но, как распорядилась судьба, кто-то в компании отца украл несколько ювелирных изделий, и босс всех заставил пройти тест на полиграфе. Отец объяснил, что с ним произошло в Нью-Йорке. Его все равно заставили пройти проверку на полиграфе, и разумеется, он снова ее не прошел, и босс — который был связан с мафией, скупающей и продающей ходовые ювелирные изделия — уволил отца и сказал, что если узнает, что он вор, то окажется на дне океана с башмаками в цементе. Отец возмутился и в гневе покинул здание. Позже босс узнал, что его личный секретарь и ее дочь сидели на тяжелых наркотиках и воровали. Но отец так и не получил извинений.

Как только он потерял свою работу, мы переехали обратно в Нью-Йорк, и девять месяцев моей маме пришлось работать в магазине по продаже бейглов[3], чтобы помочь платить по счетам. Отец получил еще одну работу оценщика в ювелирном бизнесе у Джимбел Бразерс, а потом стал менеджером отдела производства и скупщиком камней в компании Аарон Перкис. От богатства мы по-прежнему были далеки, но уже хотя бы имели стабильный доход.

Отец делал все, что только можно, чтобы сделать маму счастливой, но у нее всегда находился повод для жалоб. Именно тогда я заметил, что моим родителям не нравится быть вместе. Когда мне исполнилось четыре или пять, мама стала казаться странной и холодной. Она делала все, что считала нужным делать как мать, заботившаяся о двух детях, но даже в этом возрасте я мог сказать, что никакой радости ей это не доставляло. Став немного старше, я понял, что она не хочет быть домохозяйкой и ей не нравится жить с моим отцом. Потом я узнал, что она прикладывается к бутылке.

Все, что я знал тогда, это что в доме есть алкоголь. Она пила много скотча и для нее это было проблемой. Позднее я узнал, что она также принимает таблетки — кваалюд, валиум, таблетки для похудания, все, к чему можно было достать рецепт, чтобы помочь уйти от реальности. Она была несчастна, потому что никогда не хотела быть с моим отцом. Она хотела Ленни Чамски, но ей пришлось пойти на компромисс. Для отца это было дерьмовое положение, и с четырех до одиннадцати лет, когда мои родители окончательно расстались, в доме было много ссор. Не думаю, что они когда-нибудь любили друг друга. Но по какой-то причине они решили, что еще один ребенок может улучшить их отношения, и вот спустя три с половиной года после моего рождения, мама родила Джейсона, который стал и моей заботой, и моей правой рукой в течение всего детства.

Как бы тяжело ни было с мамой, бывали и хорошие времена. Когда мне было четыре года, она бывало читала мне журнал MAD. Когда она была ребенком, у нее был каждый выпуск, но моя бабушка убирала у нее в комнате и выбрасывала их. Кто знает, какую ценность они могут иметь сегодня?

Кроме того, мама была большой поклонницей фильмов ужасов. Она любила пугающие фильмы. В Нью-Йорке в субботние и воскресные утра на канале WPIX шла программа «Chiller Theater» и «Creature Feature» на WNYC, 11 и 5 каналы соответственно, еще до появления кабельного. И часто, вместо того, чтобы смотреть мультики субботним утром, мы смотрели с мамой фильмы ужасов. В основном это были старые черно-белые классические фильмы о монстрах производства компании Юниверсал — «Франкенштейн», «Оборотень», «Дракула» — и с четырех или пяти лет я обожал их все.

Когда показывали оригинальную версию «Нечто», мама сказала: «Когда я была твоего возраста, это было самое страшное кино всех времен. Этот фильм напугал всех». Мы начали его смотреть, и я приготовился вскочить и выбежать из комнаты в страхе, только этот фильм оказался совсем не страшным. Я сказал: «Мам, он выглядит как ходячий овощ. Как это может быть страшным? Оборотень гораздо страшнее», и мама сказала: «Скотт, в 1950-х это было страшно».

Дело в том, что меня не пугали фильмы ужасов. Я любил их, и до сих пор люблю, но я всегда знал, что это не по-настоящему. И до сих пор фильмы меня не пугают. Несмотря на это, книги временами пугают меня до усрачки, потому что действие и диалог происходят в моей голове. Это совсем другая реальность. Ты создаешь собственные образы, тело покалывает или сердце уходит в пятки, когда случается что-нибудь плохое. Именно поэтому Стивен Кинг всегда был одним из моих любимых авторов. «Сияние» напугало меня так сильно, что спустя все эти годы я до сих пор не могу идти по холлу отеля, не думая, что какие-нибудь ебнутые приведения-близнецы сцапают меня.