Моисей Янковский - Шаляпин Страница 8

Сразу по приезде в Баку Шаляпин узнал, что здесь гастролирует Семенов-Самарский, с которым он два года тому назад расстался в Уфе. Федор направился к нему. Впоследствии Семенов-Самарский вспоминал, что его поразил внешний вид Шаляпина. Худой, долговязый, он производил впечатление измученного и изголодавшегося юноши. Одет был в какой-то нелепый тулуп, именовавшийся текинской шубой, на голове у него была летняя шляпа.

Семенов-Самарский и служивший вместе с ним известный в ту пору певец М. А. Завадский решили спасать Шаляпина и устроить его в гастролировавшую в Баку французскую оперно-опереточную труппу Лассаля, где служили сами.

Играть в опереточных спектаклях… Это не смущало Федора. С опереттой он познакомился еще в Казани в недавние годы, в театре, которым руководил П. М. Медведев.

Итак, ему предстояло служить в театре, где, наряду с оперой, процветает и опереточный жанр.

Еще не так давно, три-четыре года тому назад, французская труппа Лассаля, в то время чисто опереточная, в которой блистала его жена, талантливая артистка, носившая ту же фамилию, пользовалась огромным успехом в Закавказье. Особенно любили ее в Тифлисе, где опереточный жанр был очень популярен. Но мода на французские опереточные труппы быстро миновала. К тому же «многоязычье» спектаклей, когда героиня говорила и пела по-французски, а ответ от партнера могла получить по-русски, стало раздражать публику, что отмечали газеты. И к тому времени, когда в труппу Лассаля вступил Шаляпин, ее репутация сильно пошатнулась.

Итак, надо было менять украинцев на французов. Правда, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что, кроме самих Лассалей и трех-четырех других артистов, все остальные русские. Что касается хора, то там вообще не имели ни малейшего представления о французском языке и, пользуясь тем, что бакинская публика плохо разбиралась в иностранных языках, пели всяческую абракадабру, заботясь лишь о том, чтобы выпевать мелодию и не сбиваться с такта.

«Дела оперетки шли из рук вон плохо. Но, несмотря на это, мы превесело распевали разные слова, вроде:

„Колорадо, Ниагара, Шарпантье и о-де-ви…“

В Баку не очень строго относились к иностранным языкам, и чепуха, которую мы пели, добродушно принималась за чистейший французский язык».

Лассаля уверили, что у Деркача Федор получал семьдесят пять рублей в месяц. Очарованный голосом молодого певца, француз-антрепренер предложил ему для начала шестьдесят. Словом, все как будто оборачивалось самой хорошей стороной, но на беду сборы у Лассаля были из рук вон плохи, дело стало быстро распадаться. Шестьдесят рублей в месяц оставались лишь в воображении антрепренера, в реальности он почти ничего платить не мог. Все же Шаляпин успел заслужить наилучшую оценку публики, когда, приготовив партию за четыре дня, выступил в «Травиате» Верди в роли Жермона. Дирижер труппы В. Шпачек поражался музыкальности молодого певца-самоучки.

Так или иначе, служба у французов окончилась чрезвычайно быстро. Федор вновь оказался на улице.

Наступило самое тяжкое время в его скитаниях. Без всяких средств, без надежды на работу, Федор был вынужден вести образ жизни бакинского босяка, каких там было немало. Он оказался буквально на дне, ютился в каких-то трущобах, голодал, связался с темным людом. Ему казалось, что здесь он погибнет. С огромным трудом он выбрался из Баку и направился в Тифлис.

Там он застал некоторых артистов бывшей лассалевской труппы. Теперь они собрались заново, под руководством Семенова-Самарского. Антрепренером этого начинания являлся человек посторонний театру, но влюбленный в него — некий Ключарев, недавно получивший наследство и обладавший известными средствами. Он дал возможность сколотить новую оперную труппу, с тем, чтобы предпринять поездку по городам Грузии. В составе артистов было несколько хороших певцов, среди них французы Вандерик и его жена Флята́-Вандерик — еще несколько лет тому назад пользовавшиеся в Закавказье большим успехом. Но к тому времени, когда с ними встретился Федор, голоса у них уже были трачеными, скоро они вовсе покинули Россию.

Дело происходило великим постом 1892 года. В былое время в течение поста запрещались всяческие увеселения, в частности спектакли на русском языке. Чтобы получить разрешение на гастроли по Закавказью, труппа объявила себя итальянской и обязалась исполнять спектакли на итальянском языке. К этому здесь привыкли. Как было сказано выше, «разноязычье» было характерной чертой многих музыкальных театров, временно оказывавшихся здесь.

Шаляпину довелось теперь не только готовить известные ему партии, но и изучать итальянские тексты, которых он не понимал.

Выступили в Тифлисе, затем в Батуме и Кутаисе. Всюду играли недолго и сразу перебирались на другое место. Репертуар Федору приходилось готовить на ходу, торопясь, потому что у остальных артистов он уже был давно разучен и множество раз спет. Ему следовало поспевать за афишей. Так он спел партии Жреца в «Норме» Беллини, Рамфиса в «Аиде» Верди, Кардинала в «Жидовке» Галеви, Валентина в «Фаусте» Гуно. Во всех случаях не могло быть и речи о мастерстве, но выручал прекрасный голос, заметно выделявшийся на общем фоне.

Пост подходил к концу. Ключарев разочаровался в антрепренерской деятельности и отказался продолжать дело. Артисты, приглашенные в эту труппу только на время поста, стали разъезжаться. Большинство уже обеспечило себя ангажементами в другие города. Так, например, Семенов-Самарский был приглашен на весенний сезон в Казань. Вот бы туда и Федору! Но приглашения ни из родного города, ни из другого места он не получил — его никто не знал.

Бродячая актерская жизнь представала перед юношей во всей своей неприглядности. У Ключарева ему было сравнительно неплохо. Он и какие-то партии разучил, и по сцене походил, и скромное жалованье ему, неприхотливому, неизбалованному юноше, казалось вполне приличным. Но впереди все было туманно.

Куда направиться? Где искать работу? Опять лишиться театра и браться за другую профессию, вновь стать канцеляристом? Такая мысль приводила его в ужас. Он был уже начисто отравлен сценой, хотя сам о себе мог сказать, что ничему не обучен, что никакого развития не имеет, что поет лишь «божьей милостью», так как судьба даровала ему чудесный голос. Но искусству оперного артиста следовало учиться. Где? У кого?

В бродячих труппах все основывалось на неверной случайности. Никто не знал, что его подстерегает завтра. Труппы держались только на большом, давно приготовленном в разных театрах репертуаре. Сила таких случайных коллективов состояла в частой смене названий, так как одну и ту же оперу повторяли всего два-три раза. Понятие — режиссер здесь отсутствовало. Были в ходу общепризнанные мизансцены, однотипные планировки сцены. Тут не могло быть неожиданностей. Каждый приезжавший в такую труппу артист твердо знал, что здесь такая-то опера идет так же, как шла в десятке других коллективов. Задача режиссера в бродячей труппе заключалась лишь в том, чтобы свести воедино все укоренившиеся штампы постановки того или иного произведения, а заодно установить, к каким купюрам солисты привыкли. Дирижеры, как правило, шли по такому же пути. Молодой певец должен был плыть по заранее определенному течению. Иначе ему не нашлось бы места в подобной оперной труппе.

Это Федор уже понял. Все оказывалось безумно сложным. Никто не мог подсказать девятнадцатилетнему юноше, испытавшему уже много тягостного, как поступить дальше. А главное, куда направить стопы.

За отсутствием выбора Шаляпин вместе с несколькими оставшимися за бортом хористами «итальянской» труппы вернулся в Тифлис…

Глава III

ЭТО НАЧАЛОСЬ В ТИФЛИСЕ

ДМИТРИЙ УСАТОВ

Случай привел меня в Тифлис, город, оказавшийся для меня чудодейственным.

Что представлял собой Федор Шаляпин в ту пору, когда после долгих скитаний оказался на тифлисских улицах?

Есть в его самой ранней биографии черты, которые приковывают наше внимание. Прежде всего, его чудесный голос, открывшийся детским дискантом. Голос, который покорял и полупьяных регентов, и школьных учителей, и дружков, понимавших, что их Федя — певун.

Это не просто прекрасный голос. Перед ними был мальчик, который больше всего на свете любил песню и мог петь целые дни, не уставая. Пение делало его счастливым, до краев наполняло его существо еще в ту пору, когда он не знал ничего, кроме народных напевов и церковных кантов.

Пелось легко, радостно. В иных условиях путь этого чудо-мальчика определился бы скоро — он сам и его родные давно поняли бы, что его призвание в данном ему от природы божественном голосе.

Но в той среде, в какой протекало его несчастливое детство, занятие это могло быть оправдано разве только тем, что иногда приносило в дом какие-то рубли и полтинники. В сущности, для отца, темного человека, мелкого канцеляриста, сын-певец понятие, недоступное воображению, враждебное правилам о том, как следует устраивать жизнь.