Эдуард Мёрике - Блюз Сонни: Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах Страница 9

Еще до того как гости были приглашены к столу, лейтенант сумел улучить время, чтобы переписать набело свой поэтический опус, посвященный предстоящему торжественному вручению подарка, и, переделав конец дотоле, пожалуй, слишком уж серьезных стихов, по возможности приспособить их к происшедшим событиям. И вот теперь, достав листок и повернувшись к кузине, он стал читать свое произведение. Содержание его вкратце заключалось в следующем.

В древности на одном из островов крайнего Запада мать Земля взрастила в саду богини Юноны свадебный для нее подарок — волшебное дерево Гесперид, охранявшееся тремя нимфами; потомок сего прославленного дерева с давних пор мечтал и страстно надеялся, что и ему уготована такая же судьба, ибо обычай одаривать прекрасную невесту подобного рода подарками издревле перешел от богов к смертным.

После долгих и тщетных ожиданий он находит наконец достойную деву, на которую обращает свои взоры. Она благоволит к нему и часто его посещает. Однако любимец муз, гордый лавр, растущий рядом с ним на берегу водоема, возбуждая его ревность, грозит завладеть мыслями этой наделенной умом и талантами красавицы и открыть ее сердце для любви мужей. Напрасно мирт пытается его утешить и на своем примере научить долготерпенью: длительное отсутствие любимой усугубляет его страдания, он чахнет и после непродолжительной болезни умирает.

Летом беглянка возвращается в родные края, и сердце ее трепещет в ожидании любви! Деревня, замок, сад — все радостно встречает ее. Розы и лилии в пышном цвету восхищенно и стыдливо обращают к ней свои взоры, кусты и деревья восторженно приветствуют свою любимицу. И только для одного из них — ах! для самого благородного — она вернулась слишком поздно. Горестно взирает она на его засохшую крону, ее пальцы скользят по безжизненному стволу и нежно касаются хрупких концов ветвей. Никогда больше не увидит и не узнает он своей покровительницы. Как она рыдает, как трогательны ее мольбы и безутешны страдания!

Издали услышал Аполлон голос дочери своей. Он спешит к ней и, подойдя ближе, взирает на ее горе, исполненный сострадания. Потом касается деревца своей всеисцеляющей дланью, и по стволу внезапно проходит дрожь, иссякшие было соки устремляются к ветвям; вот уже начинает пробиваться молодая листва, распускаются белые цветы, наполняя воздух божественным ароматом. На ветвях — ибо есть ли что невозможное для богов? — появляются прекрасные, округлые плоды; их девять, по числу сестер-муз; они растут и наливаются, постепенно сменяя зеленый цвет отрочества на ярко-золотой цвет юности. Стихотворение заканчивалось следующими строками:

От соблазна бог эллиновУдержаться не сумел,И прекрасных апельсиновОн отведать захотел.И сказал, срывая с древаСпелый и душистый плод: —  Вот тебе кусочек, дева,И тебе кусок, Эрот.

Поэт заслужил единодушное одобрение, и ему охотно простили несколько неожиданный конец, нарушивший общее впечатление от стихов, в целом проникнутых глубоким и искренним чувством.

Франциска, которой то хозяин дома, то Моцарт уже не раз давали повод проявить присущее ей неистощимое остроумие, вдруг выбежала из комнаты, будто внезапно вспомнив о чем-то, и вскоре вернулась, держа в руках очень большую английскую гравюру коричневого тона, дотоле неприметно висевшую в рамке под стеклом в одной из отдаленных комнат замка.

— Должно быть, недаром говорят, — воскликнула она, поставив картину в конце стола, — что нового под луной ничего не бывает! Здесь вы видите сцену, происходившую в Золотом веке, а разве сегодня у нас здесь не приключилось нечто подобное? Я надеюсь, что наш Аполлон без труда узнает себя в этой ситуации.

— Чудесно! — восторженно поддержал ее Макс. — Вот он, прекрасный бог, в задумчивости склонившийся над священным источником. И мало того — посмотрите-ка, там, в кустах, за ним следит старый Сатир! Бьюсь об заклад, что в этот миг Аполлон вспоминает давно забытый аркадский танец, которому в детстве обучал его под цитру старик Харон.

— Правильно. Так оно и есть! — захлопала в ладоши Франциска, стоявшая за спиной Моцарта. — А вы заметили, — продолжала она, обращаясь к маэстро, — отягощенную плодами ветвь, склонившуюся к прекрасному богу?

— Совершенно верно, это посвященное ему оливковое дерево.

— Ничего подобного! Это чудесные апельсины. Сейчас он сорвет один из них по рассеянности.

— Более того! — воскликнул Моцарт. — Сейчас он закроет сей озорной ротик тысячей поцелуев.

С этими словами он поймал Франциску за руку и поклялся не отпускать до тех пор, пока она не даст поцеловать себя в губы, на что та без особого сопротивления согласилась.

— Макс, объясни нам, — сказала графиня, — что здесь написано под картиной?

— Стихи из знаменитой оды Горация. Недавно берлинский поэт Раммлер превосходно перевел ее на немецкий язык. Сия ода проникнута необычайной силой. Как прекрасно, например, вот это место:

…Бог Аполлон неразлучен с луком:Кудрям дав волю, моет их влагой онКастальской чистой; любит он в рощах житьЛикийских иль в лесу родимом,В храме на Делосе иль в Патарах.[11]

— Чудесно! Действительно чудесно! — сказал граф. — Только кое в чем здесь требуются пояснения. Например, «неразлучный с луком» означает просто-напросто, что Аполлон всю жизнь был одним из усерднейших скрипачей. Однако мне хотелось бы предупредить вас, дорогой Моцарт, вы сеете раздор меж двух любящих сердец.

— Надеюсь, что нет. Да и чем же?

— Евгения завидует своей подруге, и не без основания.

— Ах так, вы уже подметили мою слабую струнку. Но что скажет на это жених?

— Раз-другой я, пожалуй, готов посмотреть сквозь пальцы.

— Прекрасно! При случае воспользуемся. Однако, господин барон, до тех пор, пока Аполлон не надумает ссудить мне свое лицо и свои длинные волосы соломенного цвета, вам нечего опасаться. Мне очень хотелось бы, чтобы он это сделал! Он тут же получил бы взамен косичку Моцарта с самым красивым бантиком.

— В таком случае, — смеясь, заметила Франциска, — Аполлону немало хлопот доставило бы мытье волос, причесанных на французский манер, «влагой кастальской чистой».

Подобного рода шутки еще больше возбуждали веселье и поднимали настроение собравшихся. Постепенно на мужчинах стало сказываться действие вина, за здоровье присутствующих было поднято немало бокалов, и Моцарт, следуя своей давней привычке, начал говорить стихами, в чем достойным партнером ему оказался лейтенант, да и сам папенька не пожелал отстать; несколько раз стихи удавались ему на славу. Но такие импровизации вряд ли поддаются пересказу, их, в сущности, невозможно повторить, ибо при передаче теряется все то, что делает их неотразимыми в момент исполнения: общее приподнятое настроение, яркость и эмоциональность живой речи, выразительность мимики.

Вставила свое слово и незамужняя тетушка Франциски, провозгласившая в честь маэстро тост, в котором напророчила ему еще великое множество бессмертных произведений.

— A la bonne heure![12] Я не прочь! — воскликнул Моцарт и, подняв бокал, звонко чокнулся со своей соседкой.

После этого в порыве вдохновения граф громким и весьма уверенным голосом запел:

Помоги, о провиденье,Вдохнови на сочиненьеЗвуков новых и прелестных,Нам пока что неизвестных.

Макс (подхватывая)

Шиканедер поразится,И Да Понте удивится,

Моцарт

Эти звуки услыхав.Изумлюсь и сам я, граф.

Граф

Их услышать я желаюБонбоньери[13] — негодяю,Если только наш синьорДоживет до этих пор.

Макс

Я даю ему сто лет.

Моцарт

Все равно надежды нет.

Все трое (con forza[14])

Ведь его до той порыЧерт возьмет в тартарары.

Терцет, случайно сочиненный благодаря безудержной тяге графа к пению, превратился под конец, после повторения последних четырех строк, в так называемый заключительный канон, и почтенная тетушка, обладая достаточным чувством юмора, а быть может, и самонадеянностью, почла своим долгом присоединить к голосам мужчин и свое дребезжащее сопрано, украсив мелодию всевозможными фиоритурами. Моцарт пообещал присутствующим обработать для них на досуге эту шуточную песенку по всем правилам искусства, что и было сделано им по возвращении в Вену.

Тем временем Евгения успела втихомолку ознакомиться с полученным ею в дар шедевром, сочиненным в беседке грозного Тиберия; и теперь все потребовали, чтобы она вместе с композитором исполнила дуэт, а дядя был счастлив, что, подпевая им, вновь сумеет блеснуть своим голосом. Итак, все поднялись с мест и направились в соседнюю большую залу, где стояло фортепьяно.