Лариса Кириллина - Бетховен Страница 9

Через два года после смерти Марии Магдалены, осенью 1789 года, в придворную канцелярию от имени Людвига было подано прошение об увольнении Иоганна со службы и о передаче его жалованья старшему сыну. Неизвестно, был ли инициатором столь отчаянного шага сам юноша или кто-то из его друзей и покровителей. Наверное, составить грамотный текст ему в любом случае помогли. Людвиг всегда был не в ладах с канцелярским слогом.

Курфюрст, вероятно, был бы рад избавиться от ставшего непригодным к службе певчего, однако он понимал, что без жалованья Иоганна трое братьев просто не выживут. Первоначально Марк Франц принял решение вообще выслать Иоганна из Бонна в сельскую местность. Однако то ли в результате покаянных просьб тенориста, то ли после того, как старший сын взял его на поруки, решение князя было смягчено. Иоганн остался при сыновьях и даже приходил получать половину своего жалованья самолично — но, практически не отходя от кассы, должен был вручить все деньги Людвигу, официально признанному теперь главой семьи и кормильцем братьев.

Этих 200 талеров, к которым присоединялись 150, положенные Людвигу как придворному органисту, хронически не хватало на содержание четырех человек, и юноше приходилось изыскивать дополнительные источники дохода. Самым обычным заработком для музыканта были уроки. Преподавание Бетховен терпеть не мог, хотя временами был вынужден им заниматься. И, нужно сказать, благодаря урокам он смог завести немало верных друзей и щедрых поклонников.

Одним из первых, кто вслед за Неефе заговорил о блестящем будущем этого «гадкого утёнка» — угрюмого, щуплого, некрасивого и неряшливого, — был молодой блестящий граф Фердинанд фон Вальдштейн, приехавший в Бонн из Вены в 1788 году. Граф играл на фортепиано и сочинял недурные пьески — разумеется, не выходившие за пределы светского дилетантства, но и этого опыта было достаточно, чтобы он отдавал себе отчёт в том, как непросто сочинить одну-единственную удачную мелодию.

Вальдштейн происходил из весьма древнего и знаменитого чешского рода (легендарный полководец Валленштейн принадлежал к нему же — это два разных варианта написания одной фамилии). Родственные узы связывали Вальдштейнов с верхушкой венской аристократии. Однако всё это не превратило молодого графа в надменного сноба. Он выглядел милым, сердечным и тактичным человеком, сумевшим окружить гениального юношу своим незримым попечением, не ставя того в унизительное положение зависимого. Друг Бетховена, Франц Вегелер, вспоминал, что Вальдштейн, щадя щепетильность Людвига, иногда передавал ему небольшие суммы денег, уверяя, что они посланы лично князем-архиепископом в знак поощрения. Нельзя исключать того, что Макс Франц действительно иногда выделял членам капеллы какие-то премии, так что это казалось правдоподобным объяснением, но, скорее всего, Вальдштейн делал эти подарки чаще, чем князь.

К сожалению, мы не очень много знаем о том, как жил Бетховен в эти очень трудные годы. Кое-что известно из воспоминаний друга юности, Франца Герхарда Вегелера; кое-что — из мемуаров других современников, переживших композитора. Особенно ценны воспоминания булочника Готфрида Фишера и его сестры Цецилии, соседей семьи Бетховен по предыдущему дому на Рейнгассе. Бетховенских же писем и документов за период 1787–1792 годов сохранилось крайне мало, и некоторые важные подробности вряд ли поддаются восстановлению.

Так, неизвестна точная дата знакомства Бетховена с семьёй фон Брейнинг, отчасти заменившей ему родственный круг и навсегда оставшейся для него образцом дружеских и сердечных взаимоотношений.

С одной стороны, поскольку и Брейнинги, и юный Бетховен были известными в Бонне людьми, Людвиг мог войти в их дом ещё будучи мальчиком. По крайней мере, Франц Вегелер, также тесно общавшийся с Брейнингами, вспоминал, что сам познакомился с Бетховеном, когда тому шёл всего лишь двенадцатый год, но он уже заявил о себе как «сочинитель», — стало быть, примерно тогда же Бетховен, вероятно, стал бывать у Брейнингов. Их приветливый особняк, двухэтажный с высокой мансардой, был расположен на Соборной площади (Мюнстерплац). Нынешний памятник Бетховену, воздвигнутый в 1845 году, обращён лицом к месту, на котором стоял дом Брейнингов. К сожалению, особняк был разрушен в 1904 году. Сейчас на его месте возвышается современный торговый центр.

Молодая вдова Елена фон Брейнинг (1750–1838), женщина необычайного благородства и доброты, сама перенёсшая трагическую утрату, не могла остаться равнодушной к судьбе гениально одарённого подростка. Её супруг, надворный советник Эмануэль фон Брейнинг, погиб во время пожара 15 января 1777 года, пытаясь спасти из огня документы государственной канцелярии, находившейся в княжеском дворце. Он дважды проникал в здание и выносил архив по частям, но в третий раз на него обрушилась горящая балка, переломив ему позвоночник. На руках у 26-летней Елены остались четверо осиротевших детей: дочь Элеонора Бригитта, или Лорхен (1771–1841), и три сына — Кристоф (1773–1841), Стефан (1774–1827) и Лоренц, или, уменьшительно, Ленц (1776–1798). Замуж фрау Елена больше не вышла, посвятив себя воспитанию детей.

Изведав тяжёлое горе, госпожа советница проявила особое участие к Людвигу, обращаясь с ним почти как с приёмным сыном. Он не просто часто бывал у Брейнингов, но иногда и оставался ночевать, а при выездах семьи в загородное имение Керпен его тоже брали с собой. Елена фон Брейнинг ненавязчиво и мягко пыталась привить юноше хорошие манеры, но никогда не пеняла ему ни плебейским происхождением, ни неряшливостью, ни диковатостью, принимая его таким, каким он был. У Брейнингов его воспитывала скорее атмосфера дома, нежели чьи-то наставления или одёргивания. Он любил этих милых людей и сам хотел быть похожим на них. Когда Людвиг начинал «дурить» или замыкался в себе, фрау Елена говорила: «Оставьте его, у него raptus». Это латинское словечко, в буквальном смысле означавшее «похищение», а в переносном — состояние «вне себя», будь то причуда, дурь или порыв вдохновения, Бетховен запомнил на всю жизнь.

Дети советницы фон Брейнинг стали преданными друзьями Бетховена на долгие годы. Пожалуй, меньше прочих он общался с Кристофом, который в юности писал стихи, а затем преуспел на прусской государственной службе и сделался тайным советником в Берлине. Зато Ленц фон Брейнинг был Бетховену необычайно близок. Этот обаятельный и одарённый юноша, решивший стать врачом, умер совсем молодым, в 22 года. В последний раз Ленц виделся с Бетховеном в Вене осенью 1797 года. На прощание композитор сделал запись в его альбоме, начав её с цитаты из шиллеровского «Дона Карлоса» (слова из монолога маркиза ди Поза):

«Для мудреца здесь истина данаИ красота чувствительному сердцу.Они принадлежат друг другу обе.

          Дорогой, любимый Брейнинг!Никогда не забуду то время, котороемы провели с тобой в Бонне и здесь».

Больше увидеться им было не суждено…

Позднее в кругу бетховенских друзей его заменил брат, Стефан фон Брейнинг, который перебрался в Вену и сделал там карьеру, достигнув титула надворного советника Военного министерства. Стефан был поэтом-любителем и играл на скрипке (согласно воспоминаниям Герхарда, сына Стефана Брейнинга, он брал уроки у Франца Антона Риса вместе с Бетховеном). Как и все Брейнинги, Стефан обладал врождённым великодушием и чувством долга, но, в отличие от Ленца, бывал, как Людвиг, нелюдимым и вспыльчивым, особенно в молодости. Поэтому их отношения не всегда были безоблачными. Иногда они ссорились и подолгу не общались. Однако Стефан фон Брейнинг до конца дней сохранил нерушимую верность Бетховену и очень помог ему в последние месяцы его жизни.

С сестрой же Брейнингов, Элеонорой, которую близкие звали Лорхен, у юного Бетховена возникло нечто вроде лёгкой влюблённости (которая не мешала ему ухаживать за другими красавицами). Переехав в Вену, Бетховен относился к Лорхен лишь как к «дражайшей подруге», а затем — как к жене Франца Герхарда Вегелера.

Все эти подробности стоит упомянуть не только потому, что имена членов семей Брейнинг и Вегелер ещё не раз будут встречаться в нашем повествовании, а ещё и потому, что именно здесь, среди этих людей, Бетховен впитал те идеалы, которые с юношеским максимализмом воспринял как нормы общения. Уж если дружба — то всепоглощающая, бескорыстная и вечная; уж если доверие — то полное и безусловное. Возможно, именно Елена фон Брейнинг сознательно или бессознательно внушила своему протеже неколебимое убеждение в том, что дворянские грамоты и внешние знаки преуспевания для оценки личности человека совершенно не важны и что высшее благородство как раз и состоит в том, чтобы не кичиться тем, что дано тебе в силу рождения, а стремиться завоевать любовь и уважение окружающих своими душевными качествами и благими делами.