Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1993 №01 Страница 10

Вторая попытка была предпринята в середине апреля. Советник Вергара выглядел еще более любезным и, как и в первый раз, снова записал сведения обо мне и снова попросил подождать ответ из Асунсьона.

«Очень сожалею», — дон Амбросио вновь зачитывал мне по телефону полученный из МИДа текст: «Окончательно — нет». Такова была формулировка. Но ей предшествовало загадочное словечко «пока», и оно опять дало повод Вергаре для целого водопада утешительных рассуждений о пресловутом «несозревшем плоде». Мы снова договорились набраться терпения.

Но ждать сложа руки не хотелось. И потихоньку, в обход парагвайского посольства, удалось установить контакт с хозяином и директором крупнейшей в Парагвае газеты «АБЦ колор» Альдо Сукколильо. Он пообещал мне «сделать визу». Прошло еще месяца два, и к июлю он своего добился, хотя для этого ему, по его же словам, пришлось выйти на самого министра иностранных дел, а тому — на президента. Как бы забавно ни выглядела «кухня» принятия этого решения, визу мне выдали.

Первое знакомство

Еще совсем недавно столичный аэропорт носил имя Альфредо Стресснера и был завешан его портретами. Теперь переименован в «Сильвио Петтиросси» — в честь выдающегося парагвайского летчика. На иммиграционном контроле протягиваю чиновнику паспорт, и быстро продвигавшаяся очередь тотчас безнадежно замирает. Возникает замешательство. Пассажиры терпеливо ждут. Впереди на транспортере уже появились наши вещи. Встречающие в нетерпении машут руками, что-то выкрикивают своим прилетевшим со мной друзьям. А мы стоим.

Наконец меня просят отойти в сторону. Очередь снова двинулась, но без меня. Понять, о чем говорили между собой стражи границы, было нелегко — они общались на смеси испанского с языком местных индейцев гуарани. Но кое-что все-таки я уловил: они гадали, как же меня классифицировать — как туриста или же все-таки как журналиста, надо ли в этом случае изымать у меня паспорт или нет. Но не пускать в страну они права не имели: в паспорте стояла вполне легальная «виза вежливости». Кто-то пошел консультироваться с вышестоящим начальством. Прошло еще минут тридцать. Пассажиры уже разобрали багаж и покинули сразу опустевший и как-то присмиревший аэропорт. Каждое слово, каждый звук, до этого тонувшие в неистовом гомоне веселых людей, теперь разносились под сводами гулким и холодным эхом. Наконец откуда-то снизошло чье-то высочайшее указание, улыбки как по команде тотчас озарили каменные лица служак, и мне вернули паспорт: «Добро пожаловать!» Здесь же, у стойки кооператива таксистов, за твердую и относительно невысокую плату я нанял автомобиль, предупредительный шофер погрузил мой чемодан, и мы двинулись в город.

Не раз приходилось мне въезжать в незнакомые большие города Латинской Америки. Почти всегда путь из аэропорта лежал через унылые, пыльные пригороды, усеянные печальными поселками нищеты. Здесь ничего подобного не было. Вокруг аккуратные поля и фермы со стадами коров, небольшие фабрики, склады и стоянки грузовиков — тоже на удивление прибранные, без хлама и мусора. Позже я видел и нищету, и убогость бедняцких районов, и ту же «Венецию» со зловонными лужами застоявшейся воды, проникающей внутрь домов. Но здесь, чем ближе к столице, тем богаче и элегантнее становилось человеческое жилье, чище проспекты, еще больше зелени вокруг. На каждом шагу что ни вилла, то произведение архитектуры, и по красоте постройки, и по тому, как она вписана в общий ансамбль улицы, ну и по роскоши тоже. На крышах многих домов красовались блестящие чаши параболических телевизионных антенн. У подъездов по два, а то и более автомобилей. Усыпанные яркими оранжевыми плодами, апельсиновые деревья росли прямо вдоль тротуаров и придавали городу какой-то праздничный вид. Бросалось в глаза обилие немецких названий на ресторанчиках и кафе, повсюду реклама марок пива, тоже немецких: «Бавария», «Пильзен», «Мюнич» («Мюнхен»). Но чаще всего на рекламных щитах, да и вообще повсюду мелькало слово «Гуарани».

С ним сталкиваешься сразу же по приезде: гуарани — национальная валюта, ходящая наравне с долларом, правда, дешевле его почти в 1300 раз. Название происходит от самого многочисленного индейского племени, давшего этой стране второй государственный язык, самобытную культуру, фольклор и традиции. На гуарани, как и на испанском, сейчас говорят практически все, даже иммигранты. Очень забавно бывает порой слушать радио или смотреть телепередачу новостей, особенно когда берут интервью у какого-нибудь агрария, и замечать, как люди в разговоре постепенно, именно постепенно, переходят на более удобный им гуарани. А то бывает и так, что в радиопередаче, целиком идущей на этом языке, неожиданно проскакивают такие, до боли знакомые нам слова, как «гласность», «перестройка». В самом деле, они сейчас там в моде, прочно вошли в местный лексикон, стали «своими». И в этом нет ничего странного, ведь процессы, идущие у нас и в Парагвае, очень похожи. И там, и у нас после многих лет единовластия одной партии и ее военно-гражданской бюрократии пришли времена перемен, и в Парагвае очень внимательно следят за идущими в СНГ процессами.

Гуарани же, помимо всего прочего, считается здесь символом «парагвайства», местного патриотизма. Благодаря этому вся жизнь парагвайца от рождения до смерти проходит под его знаком, и трудно найти здесь какую-либо форму человеческой деятельности или ее плодов, которым бы не было присвоено имя «Гуарани»: марка пива и содовой, названия обменных касс и кефира, крупнейшего пятизвездного отеля на главной площади Героев, туркомпании и масла, магазинов, лавочек, печенья, контор автопрокатных и... похоронных.

Мой повышенный интерес к окрестностям не ускользнул от внимания шофера такси. Он вежливо поинтересовался, не впервые ли я в Парагвае. Получив утвердительный ответ, с готовностью сам предложил «кое-что» показать и рассказать по ходу движения.

Путь к центру лежал по улицам, насыщенным «достопримечательностями», связанными с событиями февральского военного переворота 1989 года. Сделав небольшой крюк, услужливый таксист показал мне, например, здание американского посольства. Огромный, площадью с наши Лужники, квартал, охваченный мощной, метровой толщины железобетонной стеной, отделанной снаружи внешне безобидным и даже привлекательным орнаментом. «Ни один имеющийся в Парагвае снаряд ее не пробьет!» — с непонятной мне гордостью сказал водитель. Стену возвели прямо накануне переворота, в ожидании его. Хозяева этого квартала, видимо, опасались, что бои за власть будут более ожесточенными, чем оказалось, и заранее позаботились о своей безопасности.

На нашем пути попалось и такое «памятное место», как все еще хранящий следы от пуль дом на перекрестке проспекта Испании и улицы Америки. С его балкона раздался выстрел базуки, уничтоживший прятавшегося под крылышком Стресснера бывшего никарагуанского диктатора Сомосу.

Проехали мы и мимо «Мбурувича рогу» (на гуарани — «Дом вождя») — бывшей резиденции Альфредо Стресснера. Сейчас она конфискована и пустует, но в смотровых щелях бетонных сторожевых будок мелькают лица солдат. Однажды из амбразуры открыли огонь по фотографу газеты «АБЦ колор». Он пытался сфотографировать эту «реликвию». От кого или для кого берегут ее? «Я бы продал весь этот комплекс русским под их посольство, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал мне директор этой газеты. — Это был бы красивый и глубоко символичный жест». А почему бы и нет, подумал я.

Метрах в пятистах от «Мбурувича рогу», ближе к центру, раньше размещался полк президентской гвардии, чуть подальше находится генштаб, где был арестован диктатор, потом — министерство обороны и уже в самом центре города перед зданием парламента — штаб-квартира полиции. Все это «очаги» яростного сопротивления сторонников Стресснера, тех, кто в ночь на 3 февраля сражался насмерть, и даже не столько за него самого, сколько за собственную власть и привилегий, давшие им неограниченные возможности бесконтрольно расхищать и распродавать страну.

Ностальгия по прошлому?

За время пребывания в Парагвае мне не раз, и от самых разных людей, приходилось слышать, что-де отдай Стресснер власть лет эдак десять назад, и, глядишь, в самом деле вошел бы в историю этой страны как отец-благодетель, железной рукой установивший здесь мир и порядок, создавший условия для ее пусть умеренного, но непрерывного экономического роста.

Действительно, сейчас редко от кого, разве что от прямых жертв репрессий или родственников замученных в застенках режима да пропавших без вести патриотов, услышишь недоброе слово о первой четверти века его правления. Ностальгия по «старым добрым временам», когда и вода была мокрее, и небо голубее, и все были сыты, одеты и довольны, — дело известное. Здесь тоже поговаривают, что при Стресснере были в стране и дисциплина, и мир, и порядок, каждый знал свой шесток и «не высовывался». Не то что ныне — и манифестации, и забастовки, и захваты крестьянами земель, и постоянно возникающие скандалы с коррупцией и контрабандой, все чем-то недовольны, все время чего-то требуют. И не было раньше ни этих профсоюзов, ни этих бесчисленных, рвущихся к власти политических партий, и никто не осмеливался посягать на авторитет и доброе имя канонизированных национальных героев.