Юрий Игрицкий - Россия и современный мир №1/2011 Страница 10

Сотрудничество с ЕС может здесь послужить важным полевым испытанием, направленным на то, чтобы остановить губительный круговорот и стабилизировать медленный процесс переосмысления, происходящий в Москве. Приглашение к модернизационному партнерству с целью содействовать «открытости, самостоятельности и свободе развития индивида и всего общества» (Медведев) предполагает нечто большее, чем совместную работу над несколькими крупными проектами. Без систематической доработки главным образом правовых стандартов в России прорыв к инновационному обществу вновь свелся бы к ориентации на «маяки», а модернизационное партнерство осталось бы риторической фразой для политических коммюнике. Тон текущих споров об основах соглашения между Россией и ЕС отмечен ненужной раздраженностью, чему в немалой степени способствуют и не слишком приличные намеки на «возможный новый кризис в энергетической сфере» в случае неудачи урегулирования с ЕС (слова премьер-министра Путина в Берлине 25.11.1010).

При взгляде на политику ЕС и США по отношению к России многое говорит в пользу того, чтобы активизировать сотрудничество, прежде всего в тех областях, где оно, с точки зрения безопасности, до сих пор считалось рискованным, даже просто немыслимым, но где российская индустрия могла бы внести важный вклад. В 90-е годы прошлого столетия уже провалился совместный проект дальнейшей разработки советского большегрузного самолета (АН-124) – в частности, и по причине сопротивления европейской индустрии. Сегодня, благодаря лиссабонскому соглашению, ничто не мешает возможности сотрудничества в разработке современных систем противоракетной обороны – ничто, кроме философии безопасности, управляемой лоббистами. Задача политики – взять верх над частными интересами тех, кто зарабатывает на реанимировании устаревших сценариев угроз.

Все участники должны осознать, что геостратегические спекуляции в таких категориях, как «окружение или сотрудничество» или «стратегическая передышка или поворот» давно затмеваются угрожающими масштабами проблем, перешагнувших государственные границы. Слишком многие государства потерпели крах или стоят перед распадом, изменение климата приводит в движение огромные миграционные потоки, не поставлены под контроль организованная преступность, распространение расщепляющихся материалов, международная торговля оружием и спекуляция жизненно важным сырьем, а защита глобальных финансовых рынков от новых кризисов далека от завершения. Перед лицом подобных вызовов, которые не делают различий между Россией и «Западом», продвижение по пути прежней политики доверия малыми, недоверчивыми шагами отнимает слишком много времени. Да и внешняя политика России слишком медлительна. При этом, однако, полезные инициативы из Москвы по разработке совместных стратегий ограничения указанных проблем были бы более чем желанны.

1. Cohen S. The New American Cold War (http://www.thenation.com/doc/20060710/cohen)

2. Entous A., Weisman J. Russian Missiles Fuel U.S. Worries // Wallstreet Journal, 25.11.2010.

3. Kanet R.E. Russia and the European Union: The U.S. Impact on the Relationship // R.E. Kanet (ed.), A Resurgent Russia and the West: The European Union, NATO and Beyond. 2009.

4. Lang O. Die polnisch-russischen Beziehungen nach der Tragödie von Smolensk // Russland-Analysen. – 23.04.2010, N 199.

5. Lebahn A. Modernisierer statt Marionette – Wie Dmitri Medwedew Russlands Politik sanft revolutioniert // Internationale Politik. – Bonn, 2010, September / Oktober. – S. 60–65.

6. Leonhard M., Popescu N. A Power Audit of EU-Russia Relations. – European Council on Foreign Relations, London, November 2007.

7. Mangold K. Europa muss Russland mehr Zeit lassen // Süddeutsche Zeitung, 15.10.2008.

8. Nye J. Soft Power: The Means to Success in World Politics. – N.Y., 2004.

9. Pleines H. Russland in wirtschaftsbezogenen Länderrankings, Russland-Analysen. – 30.10.2009. – N 190.

10. Putin V. Für freien Handel von Lissabon bis Wladiwostok // Süddeutsche Zeitung, 25.11.2010.

11. Ryabov A. A Turn to West (Commentary) // Gazeta.ru, November 13, 2010.

12. Romney M. Obama’s Worst Foreign-policy Mistake // The Washington Post, July 6, 2010.

13. Ryshkow W. Systemerhalt durch «Modernisierung» // Russland-Analysen. – 16.07.2010. – N 205.

14. Schroedel L. Europäische Sicherheit: Reaktionen im Westen auf Russlands Initiative // SWP-Zeitschriftenschau. – B., 2010. – 4 Juli.

15. Schröder H. – H. Elitekonstellationen in Medwedews Russland // Russland-Analysen. – 04.06.2010. – N 202.

16. Solovev E. Der Faktor «Soft Power» in der Politik der Russischen Föderation gegenüber dem postsowjetischen Raum (russisch) // Rossija i novye gosudarstva, September 2009.

СОТРУДНИЧЕСТВО «ПОВЕРХ ГРАНИЦ»: ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ВЫГОДЫ И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

Анализ регионального политического дискурса – одна из наиболее актуальных тем отечественной политологии. Сегодня (последние четыре-пять лет) Дальний Восток внезапно стал осознаваться, как наиболее проблемный федеральный округ. Коммуникация между центральным и местным политическим сообществом превратилась в серию уголовных дел в отношении региональных и федеральных чиновников высокого уровня. Местные газеты запестрели статьями о «гибели» региональной экономики, а уровень миграционной и протестной готовности населения постоянно возрастает.

Для того чтобы обнаружить причины нарушения «понимания» между населением региона и действиями руководства страны, объяснить некоторые видимые черты политической жизни региона, попытаемся описать мифы о Дальнем Востоке в системе социальных представлений жителей западной (европейской) части страны в сопоставлении с «мифами» самих дальне-восточников.

В нашем понимании политический миф, как и миф вообще, есть не ложное или ошибочное знание, но знание, не нуждающееся в проверке и потому не подвергающееся ей. Миф предстает истиной просто потому, что он миф. В этом своем качестве он не нуждается в подтверждении чем-либо, кроме себя самого. Его наличие детерминирует отбор фактов, концепций и т.д. в научном и политическом дискурсе. Точнее, любая наличная реалия интерпретируется в мифологических формах.

Иными словами, миф – это организующее коммуникацию коллективное знание, которое обеспечивает совмещение «когнитивных горизонтов» членов группы. Индивидуальные «возможные миры» соединяются в мифе в единую интерсубъективную реальность. Миф представляет собой сложный и целостный смысловой комплекс. Появление одного (демонстрируемого) элемента активизирует в сознании членов группы весь комплекс. Происходит предвосхищение целого через часть. Существование такой целостности создает базу для отделения «своего» пространства от «чужого», объединяет разнородные элементы в общую сверхсхему, на базе которой и конструируется реальность.

Политический миф выступает в роли «несущей конструкции», задающей параметры отграничения «своего» пространства от чужого, друга от врага. Выйдя «за миф», человек попадает в другое мифологическое пространство. Его действия перестают коррелировать с действиями членов прежней группы. Он оказывается в положении чужака. Более того, осмысленные прежде коллективные действия лишаются для него всякой логики, ибо логика этих действий основана на мифе. В результате он утрачивает возможность не только «управлять» (как политик), но и понимать происходящее (как ученый). Наличие же общей или сводимой к некоторому общему знаменателю системы представлений автоматически делает коммуниканта «своим», а транслируемую им информацию наделяет изначально высоким доверием. Для того чтобы, находясь в рамках иной мифологической системы, организовать коммуникацию с данной, необходима «сверхсистема», снимающая межсистемные противоречия. Однако само ее наличие далеко не всегда оказывается фактом. Особенно остро переживается ситуация, когда отсутствие общей системы мифологических представлений обнаруживается у частей одного политического целого.

Что же происходит, когда действия управляющих базируется на ином мифологическом основании, нежели действия управляемых? В этом случае они, не встречая понимания управляемых, теряют доверие. Действия центра, исходящие из «внешних» представлений о регионе и не стремящихся включить (или подавить) внутренние представления, не могут быть адекватно осмысленны социальным сообществом региона, а значит – отторгаются. «Мы» управляемых локализуется в регионе (дальневосточники). Государство же начинает восприниматься как «они» («Москва», «запад»). Этому никак не противоречит непременное осознание себя дальневосточником как гражданина России прежде всего2. В этом контексте действия «их», «Москвы», «Запада» оказываются «внешними» по отношению не только к Дальнему Востоку, но и к России. Эти действия, направленные на «настоящих граждан России» – дальневосточников, начинают восприниматься в сознании управляемых (жителей региона) как немотивированное структурное насилие, систематическое вторжение государства в приватную, а потому номинально недоступную для государства сферу жизни человека.

Осуществляемое государством вторжение в приватную сферу начинает осознаваться как нелегитимное. Формируется то, что М. Олсон называет «негативным социальным капиталом» (12, с. 127). Государство перестает быть инструментом социальной интеграции, во всяком случае перестает осознаваться в таком качестве. Напротив, как показал А.Ф. Филиппов на материале анализа концепции К. Шмитта, политическое вторжение в этом случае разрушает социальную ткань общества, выступает сильнейшим дезинтегратором (19, с. 129).