Серебряная лоза - Олли Бонс Страница 102

— А какая она, Грета? — осторожно спросила Хитринка.

— Ну как же я тебе объясню, какая? Грета — ну, это Грета. Мы повстречались когда, она чуть постарше тебя была. Светилась, как солнышко, так что прям тепло рядом с ней было. Добрая очень, и не сплетница. Умная. В лавке цветочной работала. А потом Ковар этот проклятый…

Тут Гундольф осторожно покосился на Каверзу, но та глядела в окно и не подала виду, что слышала его.

— Сломал он её. Совсем другой она стала, уж и не улыбнётся, и мыслями всегда где-то далеко. Только с детишками приютскими когда возилась, иногда ненадолго становилась прежней. Но уже как зимнее солнце, знаешь, когда оно ненадолго выглянет из-под плотных облаков, и тепла в нём уже никакого нет. Я бы всё сделал, чтобы это исправить, да я для неё не тот человек.

— Так Ковар, значит, всё-таки мерзавец, — удовлетворённо сказала Хитринка. — Я чувствовала. А то все твердят — хороший, хороший. Хороший бы хоть весточку мне подал!

— Подруга твоя, пожалуй, права, — покачал головой Гундольф. — Давай-ка не судить поспешно, пока не выслушали его самого. Если доживём до встречи, спросим, а пока на него не ругайся. Он, знаешь, однажды мне жизнь спас…

Глава 45. Прошлое. О том, как юный мастер покинул город Пара, а затем вернулся обратно

Холодным вечером середины осени хвостатый сидел прямо на земле у входа в мастерскую, а рядом с ним, касаясь правого плеча, сидел Гундольф. У них была пачка папирос, и они пытались курить.

— Ведь ты же вроде не только в ремесле своём хорош, верно? — спросил юный страж. — Говорят, ты кого-то выслеживал для правителя, правда это?

Ему полагалось бы находиться на стене, на посту, который он с таким трудом наконец получил. Но он пришёл сюда.

— Как ты сам говорил когда-то, — мрачно ответил хвостатый, — у правителя есть свои тайны, и их следует уважать.

С этими словами он втянул в себя вонючий дым и закашлялся.

— Да начхать мне на тайны, ты скажи просто, выследить кого можешь или нет? А?

— Кого это, например?

— Того хлыща, который ходил к Грете. Сейчас, правда, уже поздно, наверное. Ты вот её не видел, а я временами заглядывал, да и в городе встречал. Знаешь, она сперва стала такая… как птица, и летела высоко — не достать. А потом ей точно крылья обрубили. И она упала, а может, всё ещё падает.

Ковар вновь закашлялся, теперь уже не от дыма. Меткое сравнение, даже сам он не сказал бы точнее. Надо же, и нечуткий обычно Гундольф что-то заметил.

Грета оправилась, но выглядела как после тяжёлой болезни. Даже после темницы и смерти отца не появлялось в ней такого глухого отчаяния, такой ожесточённости. А сейчас, казалось, всё мягкое в этой душе превратилось в углы.

Он приходил, просто чтобы побыть рядом. Надеялся, однажды сумеет облегчить эту боль, но Грета теперь всегда глядела на него с презрением.

Он просил прощения бессчётное число раз. Пытался объяснить, как опасно было бы их ребёнку оставаться в городе. А там, где сейчас, дитя вырастет счастливым, и после они его отыщут.

— После? — с кривой усмешкой, которой прежде никогда не бывало на этих губах, спросила Грета. — Когда — после? Моё дитя будет звать матерью другую женщину, а отцом — другого человека. Я окажусь незнакомкой, посторонней, лишней в его жизни. Захочу забрать — и увижу только страх в его глазах, похожих на мои, а может, на твои. Даже этого ты мне не сказал! Право же, сам господин Ульфгар не выдумал бы пытки страшнее. Наймись к нему палачом.

Что странно, на старую Марту Грета сердилась не так сильно, лишь запретила ей говорить о случившемся. А его, Ковара, видеть не могла. А он не мог смотреть, как меняется её лицо при виде него.

И потому однажды, найдя окно заколоченным, он даже ощутил что-то вроде облегчения.

— Так что, Ковар? — окликнул товарищ. — Слушаешь ты? Я найти хочу того, кто так её обидел. Ох, как бы я ему вмазал! От всей души желаю, чтобы этот гад подох.

— Ты прав, Гундольф, — бесцветным голосом ответил хвостатый. — Я тоже желаю ему смерти.

— Так найдёшь его?

— Может быть, однажды.

Они ещё посидели в молчании.

— А ты и сам невесёлый что-то стал, — сказал Гундольф. — В город ходить бросил. Заразу-то никакую не подцепил в тех притонах, куда тебя обычно носило?

— А? Нет, с этим всё в порядке. Наверное, просто повзрослел я.

— Вот же дрянь, — сказал юный страж. — Вспомни только, как мы жили в грязи, на болотах. Скажи мне кто тогда, что я буду служить у самого правителя, в костюме с пуговицами блестящими, в тепле, с жалованьем, а девчонки шеи на улицах будут сворачивать — ох, как бы я был счастлив! А знаешь что? Вот тогда только, грязным мальчишкой, я и умел чувствовать счастье. А ты?

— Я тоже. Гундольф, знаешь, это я.

— Чего? Я и так знаю, что ты — это ты.

— Нет. Это я, понимаешь. Из-за меня Грета, из-за меня это всё.

Гундольф понял не сразу, но когда понял, избил так, что мало не показалось. И это он ещё всего не знал. Хвостатому было всё равно, он даже не сопротивлялся. Может быть, только поэтому Гундольф его и не убил.

Стражам, которые нашли его утром, Ковар твердил упрямо, что сам упал. И хотя очевидно было, что посторонним за стену не зайти, что люди так не падают и искать нужно кого-то из близкого окружения, делать ничего не стали. И вправду, что тут сделаешь, если пострадавший даже самому господину Ульфгару упорно заявляет: его и пальцем никто не тронул.

Гундольф при встрече теперь смотрел так, будто ему больно. А неизменный талисман хвостатого, деревянная птица, сменившая уже не один шнурок, раскололась в этой драке.

Спустя несколько дней явился Эдгард. Стоял у двери, скрестив руки, глядел укоризненно.

— Эдгард! — привстал на лежанке хвостатый. — Прошу, придумай что-то, забери меня отсюда.

— Ты думал над тем, как вырастить пернатое дитя. Это уже сделано. Так когда ты выкрадешь яйцо?

— Я хочу умереть.

— Ты хоть думал, как это осуществить? Есть планы? Расскажи мне, я найду другого человека.

— Я жить больше не хочу! Я не смогу, не выдержу тут, в этом городе. Забери меня — или убей. Дай мне яду, как Виму.

Видно, он выглядел так жалко, что даже Эдгарда это тронуло.