Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06 Страница 11

Через 34 года в Москве у меня в гостях собрались однополчане-фронтовики — бывший командир полка полковник Водовозов Р. Н., назначивший меня после госпиталя заместителем командира батальона по строевой части, заместитель командира полка по политчасти подполковник Подгорецкий В. М. (участник боёв в Испании), капитаны Марков С. В. и Рыбников Г. Н., комсорги Рыбкин A. M. и Редькин П. П. Естественно, заговорили о войне. Спрашиваю Рыбникова Г. Н., следовавшего с Курешовым Н. Д. в наступление с рацией за плечами: «Знаешь ли ты почерк Курешова?». Он ответил утвердительно. Достаю чемодан, извлекаю из сохранившейся продырявленной осколком полевой сумки эту записку и показываю ему. Смотрит на этот маленький листочек, вырванный из немецкого блокнота, как завороженный и молчит. Видим, заволновался, кровь ударила в лицо. Он медленно поднялся, не отрывая взгляда от записки, и попросил у меня чистый лист бумаги. Все замолчали, ничего не понимая. Не садясь, внаклонку, он расписался и, возвращая мне лист, произнёс: «Так это же моя подпись, эту записку я писал». Все поднялись с мест и сличили подписи. Совпадение полное. Задаю ему вопрос: «Записку писал по своей инициативе?» В ответ услышал, что по приказу командира полка. Он спросил меня, когда я её получил. Отвечаю: «А ты помнишь вторичную атаку штурмовиков на позиции немцев, с которых они хотели уничтожить роту?» — «Помню». Это была приятная неожиданность и для меня, и для него. Записку эту Рыбников сфотографировал, размножил и несколько фотографий подарил мне.

Обратно на исходные рубежи мне не пришлось возвращаться, опыта в этом деле не имел. Те из командиров и солдат, кто наблюдал за сценой с Кухаренко, несомненно, догадывались о возможной смене направления наступления, так как связной прибежал неспроста. Я махнул рукой в обратную сторону, давая понять, чтобы рота следовала за мной, ибо никто не знал о содержании записки. С холма я побежал вниз, рота устремилась за мной.

Немецкие артиллеристы по отходящей ротной цепи стреляли настильным огнем. Мы впервые оказались в положении, когда снаряды пролетали позади нас, но весьма близко. Ощущение пренеприятнейшее, не поддающееся описанию: разреженно-завихренный воздух проникал до кожи спины, груди и живота и как бы подталкивал вперёд с лёгким отрывом от земли. Разрывы вздыбливали впереди землю. Зная законы разброса осколков, я, не останавливаясь, бежал к Курешову Н. Д., увлекая за собой роту. Посмотрел на автомат — цел. Вскоре нас начали обстреливать противотанковыми снарядами. Добежав до маленького сарайчика, увидел за ним три наших притаившихся танка Т-34. Танкисты покинули свои «коробки», и старший лейтенант стал давать сигналы самолетам белыми ракетами, посылая их в сторону только что покинутой нами высоты. Взглянув вверх, увидел наших штурмовиков, уже наклонившихся для атаки. Буквально минуты спасли нас.

Добежав до Курешова Н. Д., я увидел его сидящим на бровке канавы, заросшей травой. Доложил. Он сухо и строго спросил, где моя рота. Я махнул рукой в сторону бежавших ко мне солдат. Это была моя вторая и последняя ошибка. Я моментально сообразил, что при отступлении командиру нельзя, даже если подразделение не знает направления движения, быть впереди. Проклятая привычка идти в бой первым на этот раз подвела, хотя на ошибках и приобретается настоящий боевой опыт на всю жизнь. Однако подобные ошибки обидны.

Рота тоже расселась по бровке канавы. Переводя дыхание от бросков и обстрелов, закурили. Внимательно осмотрел оставшихся в строю: едва ли две трети осталось.

На этом этапе следует остановиться подробнее, так как последующие события заставили осмыслить по-иному действия командира полка.

Надо полагать, что не от хорошей жизни Курешов Н. Д. отозвал роту с выгодного рубежа, обстановка благоприятствовала к дальнейшему наступлению.

Размышляя в госпитале по этому поводу, я пришел к следующему заключению. Второй батальон явно отставал, наступая на левом фланге полка, не встречая, как потом выяснилось, особого сопротивления. Одна рота не могла решить боевой задачи полка. Отдавать же роту на явное уничтожение полковник Курешов Н. Д. не захотел. Роту он решил влить во второй батальон, что позволило бы ему повысить боеспособность личного состава с целью усиления темпов наступления полка. Эти надежды не оправдались, с первых же шагов я почувствовал инертность комбата. Я в это время не знал, что это был вчерашний политработник, не закончивший даже полковой школы.

Если уж обозначился успех, то какой смысл возвращать роту с рубежа, определявшего общий успех наступления полка? Зачем отдавать за здорово живешь опять немцам хутор? Дальше. Когда рота вернулась в расположение полка, мы не знали, кого и чего так долго ждем. За время бездействия рота при благополучном стечении обстоятельств, да если бы с нами пошли три танка, могла бы запросто достичь границы еще засветло. Остается догадываться, что Курешов Н. Д.преследовал две цели: подтягивал сильно отставший второй батальон, выравнивая линию наступления полка, и подспудно лелеял мысль: если комбат выйдет из строя, то чтобы второй батальон возглавил я. Разве батальон майора Колоярцева, при примерно равных условиях, не мог наступать в таком же темпе, как и рота старшего лейтенанта Дмитриева?

При выходе батальона Колоярцева на одну линию с Курешовым Н. Д. мне был дан приказ о следовании в полосу наступления второго батальона.

Штурмовики ещё раз сходили в атаку, обстреливая укрепления уже на самой границе. Оружейно-пулемётная стрельба у соседей притихла.

Итак, мы последовали за полковником, не ведая, куда и зачем, сдвинувшись в полосе наступления роты влево примерно на километр. Затем какое-то расстояние прошли по направлению к границе, параллельно прежнему направлению движения. Вижу, Курешов Н. Д. улегся на траву на небольшом откосе, упиравшемся в болото рядом с тропинкой, по которой мы двигались. Он остановил Колоярцева и что-то сказал. Вскоре подозвал и меня. После небольшого раздумья обратился ко мне со словами, что переподчиняет меня майору Колоярцеву. Не предполагал, что полковника вижу на поле боя в последний раз.

Мне сразу стало ясно, что переподчинение не вызывалось боевой необходимостью. Но я в эти минуты не мог думать о том, что командир полка мог разочароваться в комбате-2 и что он на всякий случай решил держать меня под рукой в расположении второго батальона.

В 1976 году в Доме Советской армии мы пышно отмечали 50-летие нашей дивизии. В ресторане ко мне подвели двоих незнакомых мне людей, один из которых был в форме полковника. Представили: «Бывший командир первого батальона 171-го полка Беляк и его начальник штаба Розов». Поскольку мы подвыпили, то взгляды с обеих сторон были не только глубоко изучающие, но и недоверчивые. При моей хорошей зрительной памяти мне стало очевидно, что этих людей я не знаю и вижу их впервые. Я ответил, что командиром первого батальона был майор Иванов, погибший в танке на рассвете 17 ноября. Полковник Беляк, с которым мы впоследствии подружились и над могилой которого, как мне сказали на поминках, я произнёс хорошую речь, стал утверждать, что он был комбатом. Только через несколько минут выяснилось, что он заменил майора Иванова уже после его гибели и моего ранения, и сразу разговор перешел с недоверчивого тона на товарищеский. Я этот пример привёл потому, что Беляк резко отрицательно охарактеризовал бывшего комбата-2: Колоярцев — трус. Это впоследствии подтвердили и другие однополчане, в том числе и Рыбкин A. M., бывший комсорг этого батальона, находившийся при Колоярцеве до его ранения в палец, после которого он тут же убыл в санбат. Поскольку Колоярцева я в бою не видел, то судить о нём не могу. Но другой оценки я не слышал.

Остатки второго батальона, пожалуй, чуть побольше роты, вышли на опушку, вдоль которой стояла изгородь. Мы остановились. Я получил первый боевой приказ от Колоярцева — занять исходное положение для наступления за изгородью, у подножия высокого, но отлогого и внушительного холма. Батальон подался влево.

Вскоре через связного я получил приказ на наступление со взятием угрожающе молчавшей высоты.

На этом рубеже произошел поразивший меня случай.

Как положено по уставу, я скомандовал: «Приготовиться к атаке!». По цепи повторили её. Когда удостоверился, что все услышали, скомандовал «вперёд». Но никто не сдвинулся с места, как будто и не слышали приказа. Меня взорвало. Такого на поле у меня никогда не было. За невыполнение приказа на поле боя расстреливают на месте. Расстреливать из автомата как-то было не принято. По неписаному закону войны командиры расстреливали только из пистолета. Я положил автомат перед собой и вытащил из кобуры пистолет. Перед тем как встать во весь рост на виду у немцев, которые меня могли скосить прежде, чем я успел бы расстрелять нескольких человек, зло и властно повторил команду. Сначала один, затем второй и третий поднялись, и все побежали. Высота оказалась покинутой немцами.