Сергей Патрушев - Политическая наука №3/2011 г. Современная политическая социология Страница 12

Основной исходной посылкой в исследовании стратегий гражданского действия служит отличие последнего от негражданского действия. Если гражданское действие главным образом направлено на трансформацию сложившихся институциональных практик, так как выражает частные интересы общественного значения (например, преодоление разрыва между формальными и реальными правами в повседневной жизни), то негражданское действие ориентировано на сугубо частные интересы, несопряженные с общественным благом и, как правило, несвязанные с пониманием универсальности прав и свобод человека. Поскольку в российском социуме не дифференцировалось политическое пространство, интерпретируемое как сфера взаимоотношений и коммуникации граждан, а также граждан и государства с целью согласования и реализации общественных, коллективных и частных интересов, негражданские виды действия акторов не исключают их политическое участие (например, в электоральной активности), что способствует воспроизводству традиционных институциональных практик. В этих практиках наилучшим средством сохранить конституционные права и свободы оказывается не столько когнитивная компетентность (знание законов или умение обходить их – важное, но не главное средство), сколько коммуникативная рациональность, проявляющаяся в навыках устанавливать и поддерживать неформальные связи по нормам специфической реципрокности для решения проблем координации конфликта с властями по поводу реализации тех или иных прав. Социальная интеграция микропрактик на упомянутых основаниях делает сети «своих» людей похожими больше на клики, чем на свободные ассоциации граждан, добровольно подчиняющихся законам в обмен на защиту их прав со стороны социальных институтов.

Другой исходной посылкой исследования служит рассогласование между средовой потребностью граждан и институциональной структурой, формально предназначенной для ее удовлетворения. Суть этого рассогласования определена и эмпирически подтверждена в других наших исследованиях. Оно отражает базовое противоречие, характеризующее взаимоотношения власти и социума в России. Потребность в самостоятельно организованной среде повседневной жизни, регулируемой недвусмысленными, понятными гражданам нормами, находится в противоречии с зависимостью ее организации от социальных институтов, пользующихся властными полномочиями для произвольной регламентации гражданских прав.

Выбор стратегий гражданского действия (индивидуального или коллективного) определяется стилем мышления предпринявших его акторов. Такова третья исходная посылка. Стиль мышления интерпретируется как сочетание когнитивной и коммуникативной компетенций. Под первой из них подразумевается усвоенный акторами способ толковать и определять ситуации, а вторая проявляется в их способе справляться с неопределенностью в повседневной жизни, оперируя теми или иными ценностями и нормами.

Для исследования стратегий гражданского действия будет применен подход, разрабатываемый в рамках конструктивистского институционализма. К числу его достоинств относят понятие «когнитивные фильтры» – те представления акторов о том, что для них осуществимо, легитимно, возможно или желательно в процессе воспроизводства или трансформации их самостоятельно организованной среды обитания14. Слабую же сторону конструктивистского институционализма усматривают в трудности формализации и операционализации параметров объекта исследования [см.: ibidem]. Трудность формализации параметров представляется преодолимой, если использовать опрос для выявления стратегий индивидуального или коллективного действия, исследуя порядки значимости15 тех или иных способов их реализации по критериям их легитимности, осуществимости, возможности или желательности.

Проблема рационализации коммуникативной компетенции респондентов заслуживает специального анализа. От того, как и насколько изменяются выбираемые ими способы справляться с неопределенностью в их повседневной жизни, оперируя ценностями универсальных прав и свобод, а также нормами общей реципрокности, зависят ход и направленность не только социальной, но и социетальной интеграции участников коллективных действий, когда они объединяются в сети личного доверия. Другими словами, речь идет о пути трансформации дискретных сетей кликового типа в объединения граждан, защищающих свои конституционные права и отстаивающих свои частные интересы общественной значимости.

В процессе рационализации коммуникативной компетенции акторам приходится осваивать социальные навыки, проявляющиеся в их способности склонять других людей «к сотрудничеству с целью производства, опротестования или воспроизводства имеющегося набора правил» [Флигстин, 2002, c. 127]. Им также предстоит создать «новые культурные рамки (frames), используя уже существующие фреймы, для того чтобы вызвать совместные действия людей» [там же, c. 147]. При минимальной склонности многих россиян к солидарности, т.е. способности к личностной идентификации с другими людьми, способности понимать их проблемы, интересы и т.д., в данном исследовании предполагается обратить особое внимание на те явления, которые либо содействуют, либо препятствуют освоению и распространению подобных навыков. Необходимость их изучения обусловлена сложностью и многовариантностью самого перехода от гражданского участия к гражданскому действию (и, что не менее важно, от гражданского действия к гражданскому участию). Он сопряжен со стилем мышления граждан и предполагает трансформацию свойственного им фрейма – интерпретативной схемы, используемой для выбора стратегий индивидуального или коллективного действия. Эти стратегии могут существенно отличаться по целям и средствам их достижения даже при наличии одинаковой когнитивной компетенции в истолковании ситуации с гражданскими правами и обязанностями (если, например, граждане не связывают свободы с объемом их формально или реально существующих прав).

Когда стиль мышления интерпретируется как сочетание когнитивной и коммуникативной компетенций, то в процессе рефлексии над практиками у респондентов может возникнуть своего рода контроверза должного (относящегося к трансцендентному миру ценностей) и сущего (представляемого в виде наличного порядка). По замечанию Эвиатара Зерубавеля, стиль мышления человека ограничен его кругозором, который определяет релевантность того или иного явления и, соответственно, неотделим от понятия социальной упорядоченности. Соотношение сущего (возможного) и должного (правильного) определяется опытом, своего рода «оградой» – «специфической областью, которая включается в поле нашего восприятия как релевантная, отделяя все остальное в тень» [Zarubavel, 1993, p. 399]. Сущее как организованный порядок есть предвидимое и ожидаемое, а должное – это правомерное, едва ли не тождественное правильному. Если следовать пониманию ценностей как стандартов правомерности [Padioleau J., 1986, p. 222], то осуществимое или возможное, т.е. реальное, проверяется на соответствие установленному актором порядку значимости способов действия (индивидуальных или коллективных) посредством определения предела возможного и вероятного. В принципе компетенция не тождественна опыту, так как позволяет выйти за известные актору пределы возможного и вероятного, если индивид ориентирован на инновацию, на расширение границ возможного. Компетенция не тождественна и знанию правила, так как включает в себя и рецепт его применения [см.: Padioleau, 1986, р. 64, 68–69]. Вычленение рецептов применения норм и неформальных правил, вероятно, позволяет представить себе, как преобразуется иерархия знания по воспроизводству или трансформации институциональной среды в некий фрейм или (по Ю.Л. Качанову) в «легитимную практическую схему». Эта схема может трансформироваться, если изменится значение ее содержания, которое перестает быть доксой (само собой разумеющимся знанием о легитимном социальном порядке, согласно П. Бурдье [Бурдье, 1993, с. 273–274]). Значимость и распространенность доксы, вероятно, придает ригидность фреймам (легитимным практическим схемам), так как они ««цензурируют и канализируют восприятие и мышление агентов, стимулируют одни и подавляют другие представления» [Качанов]. Отсюда фрейм как интерпретативная схема становится фоновым знанием, позволяющим определять ситуацию и действовать в ней по правилам, само собой разумеющимся в данном контексте. Их контекстуальная самоочевидность задана неэксплицированным и разделяемым всеми участниками взаимодействия практическим знанием, которое получено из опыта общения. Критическая способность к осмыслению подобного опыта затруднена его фреймированием, поскольку в современном понимании фрейм определяется как «элементарная структура коммуникативного опыта» [см.: Вахштайн, 2007, c. 34–35]. При этом важно также подчеркнуть, что ригидность фреймов россиян, вероятно, во многом определяется онтологическим стилем мышления с характерной для него апелляцией к интуиции и опыту16.