Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1986 год Страница 12

20 сентября. Сегодня у нас день отдыха: чистились, разбирали и упаковывали образцы.

Вечером далеко в море показались огни судна — наш корабль! Как было условлено, в 19 часов дали зеленую ракету, что означало «у нас все в порядке». Потом долго пытались наладить связь по радио. Выяснили, что намечено снять нас немного раньше срока: приближался глубокий циклон.

Утром пошел по берегу, мысленно прощаясь с местами, уже ставшими знакомыми и близкими. Потом в лагере неторопливо пили чай, делая вид, что спешить некуда. У всех приподнятое настроение. Сделана небольшая, но нужная работа, результаты которой ждут проектировщики ПЭС.

В море показался бот.

Охотское море, Пенжинская губа

В. Букин

Конек-горбунок из Кириллова

Уже много лет увлекаюсь я народной игрушкой — езжу по стране, ищу мастеров, собираю коллекцию. Однажды меня пригласили в Череповец участвовать в выставке «Русская народная игрушка». Привез я коллекцию, однако попросил местных мастеров показать и что-нибудь свое. Вот тут-то меня, да и не только меня, ждало открытие: деревянные поделки Николая Павловича Шахова.

Шахов представил забавный волчок в виде кегли на тонкой ножке, приводимой в движение шпагатом; «журчалку» — деревянную планку, через которую пропущена в два отверстия веревочка (нечто похожее мы все мастерили в детстве из обыкновенной пуговицы и куска нитки); двух упрямых баранов, бесстрашно бьющихся лбами. Были тут и игрушки, известные искусствоведам лишь по музейным образцам конца XIX— начала XX века — каретки и кони-каталки. В работах Шахова узнавались традиции кирилловской деревянной игрушки, которая считалась навсегда ушедшей в начале нашего века.

Вернулось исчезнувшее... Мне, естественно, захотелось познакомиться с Николаем Павловичем поближе, чтобы понять, как, откуда пришло к нему умение его предков.

История этого промысла такова. Издавна, еще с XVII века, резчики и токари по дереву в Кирилловском

уезде делали дорогую деревянную посуду, в частности, великолепные ковши для питья. В XIX веке спрос на этот товар резко сократился. Промысел угасал. Но традиционные приемы работы с деревом не забывались — с 70-х годов прошлого столетия здесь стало развиваться производство деревянной .игрушки. Разбежались во все концы, по городам и весям, кирилловские коньки-горбунки на колесах, кони-каталки, каретки-тележки о четырех колесах, запряженные парой коней... Отголоски искусства древних славян слышались в этих лаконичных и незатейливых игрушках: образ коня был у наших предков связан с солнцем, каретка передавала идею движения светила по небосводу.

Да и орнаментовка игрушек красками — ромбы на колесах, круги на крышах карет — восходила к далеким языческим символам.

Николай Павлович Шахов видел дерево, обернувшееся игрушками, с детства. Он и начал свой рассказ, когда мы встретились, с того, как дед его, пастух, каждый вечер, возвращаясь с пастбища, приносил и засовывал под крышу сарая то резной посох, то деревянную игрушку. «После смерти деда тетка моя два дня топила печку его поделками, радуясь, что не надо рубить хворост,— заметил Николай Павлович.— А ведь целый музей был!»

Особенно распространено было в его деревне Починок, что в сорока километрах от Кириллова, плетение из сосновой дранки. У отца Николай обучиться этому ремеслу не успел — он потерял отца в детстве. Но в 1942 году вернулся с фронта с тяжелым ранением двоюродный брат отца Поликарп Николаевич Шахов. Он-то, глядя на нужду в Колиной семье, и научил подростка драть дранку, плести всякую всячину.

— Плели у нас пестери, не меньше кубометра объемом — скоту сено носить,— рассказывал Шахов.— Делали корзины для картошки. Плели корзинки и поменьше — по грибы ходить, по ягоды. Помню, в каждом доме посудник был с крышкой — для ножей, для ложек. Делали и короба-баулы с ручкой, с запором. Сосну для дранки выбирали мелкослойную, низкорослую. Такая растет на болоте.

Боровая — она ломкая. Ствол нужен без суков, без свилеватости. Дерево валили только зимой. Заготовки делали от метра (это для набирушек под ягоды) до трех метров длиной. Топором с помощью деревянной колотушки свежую сырую заготовку разбивали на четвертухи. Обдирали кору. Скалывали сердцевину. И клали на полати, над печкой. После можно было драть дранку. Надсекали заготовку послойно косарем — большим ножом и драли руками. Сразу же и плели, иначе дранка пересыхала.

Вспомнил Николай Павлович и то, как продавал первую партию своих корзин. Как-то осенью нагрузили они с дядей целый воз и поехали по соседним деревням. Дядины корзины брали бойко, а Колины никто не покупал. Корзины подсохли на ветерке, и между полосами дранки образовались дырки. Дядя-то плел плотнее. Заехали в один колхоз, где как раз нужны были корзины под картошку. Дядя стал уговаривать председателя: возьми оптом подешевле. А что дыры — так это даже и неплохо, дескать, картошка не вывалится, но зато земля будет высыпаться. Уговорили председателя. Отпустил он пятнадцатилетнему мастеру пуд муки и мешок картошки. Вернулся Николай к матери радостный.

Не думал Шахов, не гадал, что детское увлечение деревом притаится в нем на десятилетия и вспыхнет на склоне лет, когда далеко позади останется юность, пришедшаяся на годы войны, служба в армии, работа машинистом. Когда вышел на пенсию, занялся столярным делом, потом и резьбой по дереву. И вдруг — словно подсказал кто — покатились из-под его рук кони-каталки и коньки-горбунки...

Смотрю на игрушку, которую показывает мне Николай Павлович, и невольно отмечаю ее сходство с кирилловскими, музейными. Удлиненная (примерно 30 сантиметров) фигурка коня. Ноги — лишь небольшие выступы, на которых закреплены колесики. Штриховая роспись — черные кистевые полоски поверх сплошного абрикосово-оранжевого цвета — передает глаза, уздечку, сбрую, спицы на колесиках. Дугообразная шея, удлиненная линия спины, заостренная морда коня соединены в зигзаг — и это скрадывает все углы, передает ощущение движения, скольжения, полета...

Широкие, длинные, свободные и смелые срезы, сделанные острым, послушным мастеру ножом, выявляют в простом деревянном бруске форму продуманную и прочувствованную. Рука мастера натренирована до виртуозности, глаз точен.

Как порадовался я судьбе кирилловской игрушки, когда узнал, что Николай Павлович обучает сейчас искусству резьбы по дереву молодежь. Студия, в которой преподает Шахов, работает при Череповецком Дворце культуры и техники металлургов и называется «Феникс».

Череповец — Москва

Геннадий Блинов

«Пираты» на краю света

Окончание. См. также в № 5 и 7, 1986 г.

К каждому авиарейсу на Бальтру приходят специальные суда, яхты и боты, оборудованные под отели. И туристы могут жить или в этих плавучих гостиницах, курсирующих между островами, или в отелях в Пуэрто-Айоре.

Когда я прилетел на Бальтру, вместе со мной из самолета вышло человек семьдесят. Одни из авиапопутчиков направились на шхуну «Дельфин», троих ожидала шхуна «Нептун». Остальные, в основном молодежь, взвалив на спины рюкзаки, пустились на поиски транспорта «дикарями», надеясь арендовать яхту или бот: мест-то в отелях не хватает, а палатки ставить запрещено!..

И это еще полбеды. Пожалуй, самую грозную опасность представляет собой туризм «пиратский». Занимаются им богатые американцы. На собственных яхтах и других небольших судах они приплывают на острова, бросают якоря, где пожелают, забираются на золотистые пляжи в тихие бухты.

В марте 1977 года в ЮНЕСКО по просьбе представителя Эквадора состоялась дискуссия об экологической сохранности Галапагосских островов. Поводом послужила жалоба эквадорцев на бессистемный туризм, серьезно угрожающий местной фауне и флоре.

Естественно, что большинство гидов и капитанов ботов, как и мой знакомый Карлос Айяла, строго соблюдают установленные правила, сознают свою ответственность за сохранение островов, гордятся единственной в своем роде «природной лабораторией», которая является частью их национальной территории. Но не все зависит от них...

В 1973 году на островах побывало около десяти тысяч человек, в 1980-м — в два раза больше. Это количество — на высшей точке установленного лимита, но местные власти сочли, что оно не причиняет ущерба, и за два следующих года число туристов увеличилось еще в полтора раза...

На Галапагосах засорение окружающей среды привело к гибели сотен морских черепах, проглотивших пластиковые пакеты. Морские львы ломают зубы, повреждают челюсти, хватая жестяные консервные банки. Игуаны пожирают все, что им попадается: окурки и бумажки, тюбики от зубной пасты и кремов. И естественно, не на пользу себе. Даже краска, которой туристы «увековечивают» свои имена на скалах, и та не безвредна, поскольку представляет собой чуждый для местных почв элемент.