Беседы палача и сильги - Руслан Алексеевич Михайлов Страница 12

Чем страшнее преступление — тем страшнее наказание. В назидание!

Дабы другим неповадно было!

Но сестры Лоссы воспринимают это иначе — ведь над мертвыми телами издеваться нельзя. Мертвое тело надлежит омыть, завернуть в чистый белый саван, положить в деревянный гроб, отпеть в храме, а затем похоронить в светлое время дня. После смерти с тела нельзя остричь ни волоска, ни ногтя. Ибо оно уже не принадлежит живым. Такова наша священная вера. А палачу плевать — он будет кромсать труп беспощадно, а затем насадит отрубленную голову на кол и оставит так гнить на долгие дни… Грех! Ужасный грех! Великий грех! На такую гнусность способны лишь… да никто кроме палачей и безумных преступников не могущих жить без проливания чужой крови.

И потому палачи редкость.

Бывает на сотни лиг вокруг лишь один палач. И палач всегда нарасхват — людишек много, они грешат и заслуживают наказания. И потому надобность в палаче не отпадает. Ведь только он согласится оборвать чужую жизнь. Стражи преступника могут найти, могут его немного прижать, доказать его вину, отдать дело судье, а тот уже вынесет приговор. Но жизни они никого лишать не станут. Никто не хочет обрекать бессмертную душу на вечные страдания.

Этим и кормятся такие как я. Палачи схожи с бродячими лудильщиками и кузнецами. Только те починяют, а мы избирательно пропалываем людской род. Бродим и бродим мы меж деревнями и городками. Стоит проехать по главной улице или дороге, а там уж все просто — навстречу выскакивает парочка стражей и сразу становится ясно, что здесь есть работа. Вездесущие детишки тотчас опознают в чужаке палача — порой еще раньше стражей прознают о госте востроглазые — и мчатся оповещать о прибывшем законном убивце и страшном грешнике, чья душа отправится в ад. И вскоре раздается дикий вой приговоренного к смерти заключенного, понявшего что дни его сочтены и жизнь его оборвется уже сегодня. Некоторые тотчас кончают жизнь самоубийством, тем самым лишая палача заработка. Но это случается редко — отнятие даже собственной жизни приравнивается к убийству. Грех.

Поначалу, в первые годы, подобное отношение к нему не оставляет палача равнодушным. Кого-то злит или раздражает, кому-то даже тешит самолюбие общий страх, но и это со временем приедается. Я помню, как к концу первого года своей палаческой жизни постоянно глядел в небо, надеясь увидеть густые дождевые тучи — ведь тогда придется накинуть плащ, а он хоть и носит на себе метки палача, все же не так приметен, как остальная моя одежда. А затем приходит тусклое равнодушие и тебя перестает заботить отношение окружающих. Опять же рано или поздно любому палачу повезет отыскать тех, кто не станет относиться к нему как к прокаженному. И вот этот крохотный круг светлых знакомцев и даже друзей и будет спасать отнимающего жизни от полного одиночества.

Повисшую после моей размеренно лившейся истории тишину нарушили несколько удивленные и даже разочарованные слова сильги:

— И… все? Из этого и складывается жизнь палача? Равнодушие, привычное одиночество, долгие молчаливые путешествия…

— Все так.

— И больше ничего?

— Ну почему же — улыбнулся я — Со временем узнаешь в каких харчевнях и постоялых дворах готовят самые вкусные блюда…

— Уж прости, что перебиваю… но я спрашивала не об этом! Ты описываешь жизнь обычного…

— Человека?

— Да!

— Но я и есть человек.

— Ты хитришь, палач Рург!

— Нисколько…

— Ты описываешь свою жизнь так мирно… но ведь ты не бродячий лекарь и не паломник. Ты палач!

— Да. И что?

— Что может быть мирного в твоем деле? — сильга возмущенно выпрямилась в седле, уперла кулаки в обтянутые штанами бедра и я поспешно отвел взгляд от ее приподнявшей рубаху груди — Я… я ожидала услышать что угодно, но только не описание твоей безмятежной дорожной скуки!

— Ты как все. Ждешь от меня историй о том, как я кромсаю и убиваю — понимающе кивнул я — Ты ждешь от меня страшилок. Ты хочешь услышать морозящие кожу и кровь рабочие палаческие истории.

— И это тоже!

— Но моя жизнь складывается не из этого — пожал я плечами — Моя жизнь — это стелящийся и стелящийся бесконечный узор дорог и тропинок. Не зря палачей порой называют пауками, ведь переплетенья дорог — наши паутины, а мы, услышав дрожанье нити, спешим на этот зов, чтобы оборвать жизнь попавшейся мошки и получить за это свои кровавые деньги.

— Ух! Вот это уже звучит лучше! Куда лучше! Прямо просится на страницы моей книги.

— К чему подыскивать звучные слова, сильга? Пиши, как есть. Без приукрас.

— Так ты так и говоришь — удивительно звонко рассмеялась сильга и тут же смущенно кашлянула, отворачиваясь и нарочито внимательно глядя на тянущиеся по обочине дороги красные турмосы — удивительно неприхотливые цветы, что первыми просыпались весной и последними засыпали осенью.

Кашлянув еще пару раз, сильга убрала выбившуюся прядь волос обратно за ухо, потеребила одну из свисающих вдоль щек красных нитей и все же не сдержалась:

— Ну все же почему ты стал палачом, Рург? Может ты с юности хотел вызывать страх и уважение у простых смертных?

Настала моя очередь фыркать и смеяться, но в отличие от сильги я этого не скрывал и рдеющими турмосами любоваться не стал. Сумев справиться с приступом смеха, я утер глаза и покачал головой:

— Глупости… меньше всего я желаю чьего-то там страха и уважения. Хотя… отчасти это ложь. Иногда я испытываю злость и намеренно причиняю особую боль тем из перепуганных приговоренных, кто совершил особо мерзкое деяние.

— И никакие деньги его родичей, что всегда видят в звере любимое чадо, тебя не остановят, палач? Не смягчат твою руку?

— Не остановят. Не смягчат — ответил я, легко выдержав испытующей взгляд девчонки — Ты умна, сильга.

— Ого… какие неожиданно приятные слова…

Я опять качнул головой:

— Это не в радость тебе, сильга Анутта. Порой ум и пытливость только во вред. Куда проще жить… проще…

— Проще жить проще? Ха!

— Отвык от долгих разговоров — усмехнулся я и, глянув на начавшее пасмурно темнеть небо, поправил плащ и ткнул пятками сапог в лошадиные бока — Поторопимся. Есть тут неподалеку вместительный придорожный амбар с навесами…

— Ты мастерски ускользаешь от ответов, палач.

— А ты мастерски задаешь их снова и снова.

— Хлеб для сильги — дорога, соль для сильги — беседы.

Я промолчал, привычно скользя взором по зажавшим дорогу оберегаемым хвойным лесам. Места здесь мирные, но осторожность никогда