Загадочные края - Вера Ковальчук Страница 12

только украшенное побогаче. Одно платье расшивали цветными нитками в десять пар рук, чтоб успеть, а потом оно было передано Инге – дополнить богатую плотную вышивку ещё и бисером. Хозяйка осталась довольна и пообещала, что будет отпускать Ингу прогуляться, да заодно и освободит от работы на три дня празднования, тем более что срочных дел не было. Девушка сдержанно поблагодарила, хотя на самом деле была очень довольна – хоть какой-то перерыв в изнурительной работе. Изнурительной не потому, что тяжёлой, а потому, что однообразной.

Алклета позвала к себе Ингу с платьем, пожелав, чтоб именно она помогала ей одеваться, но сама не столько любовалась на оконченную работу, сколько поглядывала на мастерицу. Инга чувствовала, что, кажется, чем-то заинтересовала хозяйку. Может быть, с тех пор, как разговаривала с ней с резкостью, непозволительной для невольницы. Может, она беспокоит госпожу, заставляет себя опасаться? Та её выходка осталась без ответа, и прочие рабыни и служанки решили, что Ингрид – любимица госпожи. Но что-то сомнительно. Инга и сама иногда задумывалась, к чему может привести её дурацкая вызывающая выходка.

На обрядовое празднование Бельтана чужачку из другого мира, конечно, не позвали, а в другое место она не пошла и с удовольствием осталась в опустевшем горде прислушиваться к доносящимся издали звукам необычной музыки и голосам. Кажется, там пели.

Все праздники в Империи, особенно на севере – она уже знала – были по сути своей крайне демократичны. Туда допускали всех, даже тех, кто, возможно, не разделял религиозные взгляды хозяев (таких было немного, поскольку в этом мире царили по большей части очень сходные религии), без различия, раб ты или свободный, богатый или бедный. Торжества в сельских областях приурочивались в основном к лунным или годовым изменениям и были плотно завязаны на природном цикле. Да и не странно – люди эти жили землей, и её щедрость определяла всё. Так Бельтан был праздником вступления в новый рабочий год, и грядущее лето надо было должным образом встретить и заклясть на хороший урожай. Это делали, как ни странно, не жрецы или иные священнослужители, а певцы и музыканты.

На её родине – Инга помнила – слову тоже когда-то уделялось важное место в жизни человека, и приписывалась сакральная власть. «Слово есть величайшая власть над судьбой и духом…» – так это понималось в более позднее время. Здесь же, где цивилизация ещё не нанесла налёта критичности и цинизма на традиции и общее миропонимание, слово было для слушающих его ещё более важным, главное, чтоб оно было складно и звучало так, чтоб сжималось в сладкой муке сердце. Здесь тоже верили, что человек – подобие Бога, так что если сказанное или спетое слово трогает душу человека, то разве не тронет оно Божество? А что трогает больше, чем песня, сложенная с вдохновением и искусством? Потому и считали, что те, кто слагает песни, более всех угоден Богам, и именно они должны просить за всех.

Так что на каждый праздник поместья знатных господ, могущих себе позволить собирать на праздник своих вассалов да ещё содержать рядом святилище, стремились заполучить к себе хорошего певца. Угодив хозяевам песнями, музыкант в дни праздника мог рассчитывать не только на щедрое угощение и внимание к своей персоне, но и на солидное денежное вознаграждение, так что этот слой общества, как правило, не бедствовал.

В этот год к Сорглану забрели сразу двое, и в роще, посвящённой Богам, они по очереди просили Всевышних о милости и снисхождении, стараясь, чтоб голоса звучали покрасивее, а музыка – позавлекательней. Потом же, когда все вернулись в усадьбу и заполнили собой огромный пиршественный зал (все ещё и не поместились, так что фермерам победней пришлось устраиваться у костров во дворе, они, правда, не жаловались), певцы принялись забавлять народ песнями другого рода, так что стены и крыша чуть не тряслись от хохота. Развеселившиеся и хмельные мужчины и женщины уплетали угощения, которые готовились тут же на печах и кострах запыхавшимися усталыми служанками, кружками черпали ячменное пиво, обнимались и то и дело вываливались на улицу танцевать под звуки самых нехитрых музыкальных инструментов.

Большую часть прислуги отпустили веселиться, и они затерялись среди самых бедных крестьян Сорглана, не гнушавшихся их обществом. А Инге всё это было малоинтересно. С помощью своей неразговорчивости и мрачности она возвела надёжную преграду между собой и остальными, и отношения с другими девчонками в усадьбе у неё складывались трудно. Или, точнее, никак. А подавляющее большинство людей терпеть не может, когда кто-то выделяется из общей массы. Здесь Ингу многие недолюбливали. А ей было всё равно.

У себя на родине она тоже праздновала Бельтан, хотя там это было сродни требам Богу Огня или чему-то в этом роде. Но следует признать, что в свете религиозной веротерпимости, обвалившейся на родину Инги после долгих десятилетий жестокого преследования абсолютно всех религий, никто там не удивился бы и поклонению, к примеру, духам предков или идолам. Возникали и более сложные смеси взглядов. Неудивительно – людям хочется веровать в существованиие высшей силы, и чем сильнее им мешаешь, тем изобретательнее они настаивают на своём.

Инга сбежала из усадьбы, стараясь не обратить на себя внимания – не потому, что задумала что-то особенное, а по привычке. Не хотелось, чтоб кто-то сбил её настрой.

За месяц она исходила все ближние окрестности и уже знала, что совсем недалеко от поместья, в стороне от троп, ведущих в ближайшие деревни, есть небольшое озеро. Оно настолько мало, что кажется и не озером, а маленьким прудиком, вырытым кем-то неизвестно для чего. Там Инге было уютно. Обрывистые высокие берега постепенно осыпались в воду, так что кое-где образовались подходы к воде, мощные ветви деревьев смыкались над тёмной зеркальной гладью, здесь царили покой и безветрие.

Близилось лето, и ночи становились всё светлее. Для того чтоб не споткнуться о затаившуюся корягу, было ещё, конечно, темновато, но в целом разглядеть, куда идёшь, уже было можно. Стараясь ступать как можно неслышнее (сама не зная, зачем), Инга добралась до своего любимого местечка на берегу озерца и замерла.

А место выглядело волшебно. Вода была темна и налита прохладой, но небо над озером, проглядывающее в просветы меж ветвей, казалось на диво светлым. От воды, уже неделя как окончательно вскрывшейся ото льда, поднимался едва различимый туман, он же наползал из леса со стороны моря. Что-то чудилось в воздухе – то ли аромат пробуждения и возрождения, то ли привкус волшебства, в который тут верили абсолютно все.