Коллектив авторов - Российский колокол №7-8 2015 Страница 13

Так вот мои вопросы Вячеславу Никонову: а мы, нынешние россияне, – не потомки ли также и тех кочевников? Поскреби нашего пахаря – не сидит ли в нём казак? И как оказалось соседство сильнее кочевого разбоя в истории нашего Отечества? И как соседские связи перешли в связи родственные?

Ищу ответа на четвёртой странице обложки книги, где дана краткая и яркая авторская аннотация того, что в ней изложено.

«У нашего Отечества великое прошлое, – пишет Никонов. – Ветвь арийского племени спустилась с Карпатских гор, мирно заселила Великую Русскую Равнину, Сибирь, самую холодную часть планеты, дошла до Тихого океана, основала Форт Росс, впитала в себя соки богатейших культур Византии, Европы, Азии, разгромила страшнейшего врага человечества – нацизм, проложила человечеству дорогу в космос…»

Подписываюсь под каждым мотивом этой симфонии. Безоговорочно – почти под каждым. Потому что под первым мотивом – с оговоркой.

Да, ветвь арийского племени, спустившаяся с Карпатских гор, достойна памяти. Но где другие ветви? Другие племена, оказавшиеся на «проходном дворе» и вошедшие в общий «сплав» – в многоэтничное единое целое? Иногда в ходе борьбы, но чаще добровольно. Где казаки-бродники южных степей – Причерноморской, Приазовской, Прикаспийской? Где породнившиеся с «прохожими» насельники Северного Кавказа? Где родные наши челдоны, родные волжане, родные уральцы, вжившиеся в наш общий сплав? Где все наши родичи, хранившие общие думы во глубине сибирских руд? Они что, так и не входят в российскую матрицу?

Какая мы империя

В книге Вячеслава Никонова глава «Империя и нация» – одна из самых интересных. Не только по причине исчерпывающей обильности и плотности материала (в этом смысле в книге все главы замечательны), а по тому, какой злободневностью пропитались эти два слова на переломе от проклятого XX века к загадочному XXI. И «империя». И «нация».

Мир въехал в горячку национальных проблем, граничащих с этнобесием. Понятие империи становится пугалом. Изначальное значение латинского термина («законная власть», «суверенное право») никого не убеждает, а то и не интересует. Какое там «право»! Вы сначала спросите у испанцев, куда делись «величайшие цивилизации» ацтеков и инков, вполне достойные ранга «империй», пока их не сбросили в океан более «достойные»…

Кстати, о воде. Одно дело – приобретать колонии за морями и океанами и выкачивать оттуда что можно, и другое дело – строить на окружающих землях деревянные крепости, а потом соединять их железными дорогами, чтобы вкачивать в эти земли новые и новые средства…

Вопрос, который сразу возникает применительно к Руси: как нам разъехаться (словесно) с империей Чингиза, то есть с Ордой, в состав которой въехала (против воли) древняя Русь?

Ответ Никонова: в период Ордынского господства Русь не была империей, но стала частью империи Чингизидов, то есть узнала, что это такое. Выдержала дорогой ценой, но и научилась многому, в том числе умению заполнять геополитический вакуум, что определило её собственный путь по осколкам распавшейся Орды.

Теперь самый острый вопрос: этот путь Руси к империи был ли изначально окрашен этнически в какой-нибудь определённый цвет?

Чем стала Россия: империей или национальным государством?

Никонов на такие вопросы отвечает со взвешенной осторожностью: «И тем, и другим».

Вот и посмотрим, чем конкретно-исторически наполняется то и другое.

Если отвлечься от того, какие обострённые эмоции вызывает сегодня национальный вопрос, – были ли в истории, вообще говоря, этнически заряженные империи, или «суверенное право» собирало людей в империи независимо от состава крови?

В принципе – независимо. В конкретных случаях – иногда зависимо. Как в империи Карла Великого, строившего государство именно для франков, а не для «человеков вообще». Да мало ли примеров в истории, когда империи оказывались практически мононациональными, хотя в замыслах вовсе не были таковыми. Немцы (между прочим, потомки франков) довели этот вопрос до последней ясности, перехватив для начала Священную Римскую империю для германской нации, а потом доведя эксперимент до чудовищного гитлеровского финала.

Российский эксперимент – диаметрально противоположен по смыслу, то есть по замыслу и исполнению.

Русь изначально – не этнос. Русь – место. Дружина. Общее дело. (Никонов употребляет термин «плавильный котёл», я предпочитаю «многожильный провод»). А суть такая: проделав поход-другой (пограбив греков в Византии), дружинники возвращались в родные места уже не кривичанами, словенами или мерей, а – русами. Прослужив несколько лет в единой культурной среде, они входили, врастали, вживались в новую общерусскую народность, корни которой – славянские, финские, тюркские – уточнил впоследствии Ключевский, но крона со времён грозных Иоаннов и ко временам матушки Екатерины сделалась самоочевидна.

Два авторитетных свидетельства о том, как складывалось это полиэтническое целое.

Матушка Екатерина: «Мы взяли только своё».

Внук её, Николай Первый: «Оставьте финнов в покое».

Что есть правда? «И то, и другое».

А истина, окончательная? Ни там, ни тут.

С финнами у Николая действительно не было проблем: они в его государстве не бунтовали. Но три эпохи спустя, попав в ловушку «зимней войны», проявили характер, и вообще в XX веке больше симпатизировали не России (сталинской), а Германии (гитлеровской).

Вот и стань самим собой, оказавшись меж жерновов. Но и характер вырабатывается крепкий. Характер народа – иногда камень преткновения. Башкирам предлагались «земли для распашки», но они настолько привержены были традиционному скотоводству, что поддержали пугачёвское восстание… впрочем, потом примирились – с московской властью, одержавшей верх.

А украинский характер! Екатерина (немка, между прочим), говоря о «своём», имела в виду польские земли (после разделов), но настолько врезала в сознание «малороссов» слово «Новороссия», и оно по сей день кровоточит. Со времён Мазепы – «постоянные кровавые схватки между искателями гетманской булавы, метания казаков между Россией, Польшей, Крымом и Османской империей» и вообще – «казачья простота» украинского душевного настроя – всё это было настолько противно государственным понятиям и Петра, и наследницы его Екатерины (и он, она – Великие в сознании русских), что «колонизация» Украины Россией – это просто абсурд.

Так что это было? Что предлагали русские тем, кого втягивали в свою империю (в том числе и украинцам, братьям по этнокорню)?

Не ассимиляцию! А готовность обеспечить «аккультурацию и лояльность» окружавших Русь пространств, где не было прочных национальных государств (лишь осколки Орды), а было относительно мирное этническое чресполосье на малоосвоенных полупустых территориях, пересекаемых кочевыми тропами.

Никакого насильственного обрусения – только добровольное! Смешанные браки! Мирное сосуществование и взаимосмешение на почве экономической выгоды (ясак – «мягкое золото») в обмен на служилое сотрудничество. Как только местные царьки после первых схваток убеждались в превосходстве ружья над луком и стрелами, они прекращали вооружённое сопротивление и сразу получали от московской власти ощутимые социальные привилегии – при неприкосновенности старых верований и обычаев, родоплеменных и инославных.

Что же до «эксплуатации трудового народа» родимыми захребетниками, то русский мужик ощущал этот хомут покруче, чем местные жители, которые быстро оценивали преимущества нового этапа цивилизации и богатели быстрее окрестьянившихся казаков-пришельцев.

Опять-таки, две, три эпохи спустя, при расцвете, а потом при распаде Советского Союза русские повторяли, что национальные окраины (республики) кормятся за их счёт!

Кто кого кормит – вопрос для экономистов, а этнокультурное взаимодействие в рамках «империи» – факт. Факт огромной значимости. Подкреплённый историей России. Тем, например, что российское дворянство было уникально по этносоставу: знатные фамилии – татарские, польские, остзейские, немецкие, украинские… И тем, что эта традиция при Ленине и Сталине переходит через все социальные перевороты и превращается в официальную идеологию интернационализма. Потому что отвечает характеру русских, которые при всех режимах чувствуют себя не столько «отдельной нацией», сколько «авангардом человечества» и «единением народов».

Как потом ни пытались переназвать это явление! «Лоскутная империя». «Исторический эксперимент мировой значимости». И т. д. в оба края.

Дойдя до краёв евразийского «воспринимающего пространства», упёрлась Российская империя в естественные рубежи. Тут уж хватило и слёз, и крови. Буряты, например, «без особого сопротивления приняли российское подданство», а потом взбунтовались из-за самодурства русского атамана, которого и имя-то мало кто теперь помнит. Зато польское упорство на западных границах империи помнят все. И «крымский ужас». И веками сохраняющееся непокорство «черкесо-адыгских племён», заставившее Россию «увязнуть» на Кавказе, да и теперь не иссякшее.