На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева Страница 13

– Здесь больно?

Она не дотронулась, только указала пальцем, и он, с безумной внезапно проснувшейся надеждой, что вдруг, вдруг она ещё не знает, что надо бить по больному, ответил.

– Да.

Она убрала руку, а потом вдруг наклонилась и подула на его горячую опухшую щёку. Этого он не ждал и не знал, что делать. Когда белый бьёт, всегда лучше показать, что больно, быстрее отстанут, а тут… непонятно, зачем ей это. Она будто поняла его растерянность и выпрямилась.

– Когда мне больно, мама дует, и боль проходит, – серьёзно сказала девочка. – Я сейчас тебе на глаз дуну.

И сложив губы трубочкой, она снова наклонилась над ним. И странно, её дыхание словно и впрямь принесло облегчение. Во всяком случае, боли от этого не прибавлялось.

– Так лучше? Меньше болит?

– Да, – солгал он, по привычке не спорить с белыми.

А она почему-то обрадовалась.

– Хорошо, правда? Хочешь пить? Мама оставила тебе. Я сейчас принесу.

Он не очень понял, кто и что оставил ему. Но появившийся в её руках стакан с тёмно-бурой жидкостью всё объяснял.

– Только я не умею, как мама. Она сказала, я только разолью. Ты сам, ладно?

Он уже знал, что шевелить правой рукой не стоит, и осторожно попытался приподняться на левом локте. С трудом, но оторвать голову от подушки удалось. И девочка, по-прежнему держа стакан обеими руками, неумело поднесла его к нему. Пить было неловко, неудобно. От напряжения дрожали локоть и всё тело. И каждый глоток отдавался болью в плече, в голове, в груди. Допив, он с невольным стоном упал на подушку.

– Сейчас я стакан отнесу и опять подую, – пообещала девочка…

Когда Алиса, поставив стакан на стол, снова залезла на стул, он опять уже не видел её. Но она все-таки подула ему на глаз и щёку и с чувством выполненного долга вернулась к своим делам.

– А скоро мама придёт, – сообщила она Спотти, заталкивая его под табуретку. – Ты посмотри, какой разгром. Убирай тут за тобой.

Особого разгрома не было. Так, обычный. Но убрать всё равно надо.

Женя вернулась в разгар уборки. Снимая пальто и переодеваясь, она выслушала полный отчёт.

– Умница, – чмокнула она Алису в щёку. – Всё правильно сделала. И не разлила? Ну, молодец.

Она быстро наводила привычный порядок. Костюмчик в шкаф, сумочку… стоп! лекарства! Лекарства на комод, сумочку на полку, покупки на кухню. Молоко сразу на плиту, обед туда же, зажечь плиту, ела без неё Алиска? Так, опять прямо из кастрюли ложкой.

– Алиска! Сколько раз говорила, чтоб не лазила в кастрюлю! Для чего тарелка приготовлена?

– Я из тарелки.

– А чего ж она тогда чистая?

– А её помыла.

– Языком, врушка? Ты ж не умеешь ещё, – рассмеялась Женя. – Убирай все своё быстренько.

– Обедать будем?

– Будем, только сначала ему лекарства дадим.

Молоко уже вскипело. Женя налила в две кружки. Алискину оставила остывать, а в другой разболтала ложку мёда.

– Мам, а это ему?

– Ему.

– А зачем?

– Это лекарство. Молоко с мёдом очень полезно.

– Мам, а молоко дорогое?

– Очень, – вздохнула Женя.

– А ты ему отдай моё.

Женя посмотрела на невинно-лукавую мордашку дочери и рассмеялась.

– Ах ты, хитрюга! Нет, Алиса, вам на двоих хватит. Пошли к нему. Осторожнее, не урони.

Когда она склонилась к нему, он не спал. Или сразу проснулся. Во всяком случае, глаз открыт.

– Ну как ты? – спросила она по-английски.

Он беззвучно шевельнул обмётанными распухшими губами. Женя поправила ему подушку, помогла приподняться.

– Вот так. Сейчас молока попьёшь.

Алиса стояла рядом, держа блюдце с кружкой. Женя взяла её, попробовала о щёку: не слишком ли горячо.

– Пей.

Густая сладкая жидкость словно удивила его, так нерешительно он сделал второй глоток. И пил медленно, отдыхая между глотками. Допив и обессилев, он откинулся на подушку.

– Так, а сейчас лекарство примешь.

Таблетки явно испугали его, он даже попытался отвернуться. Но Женя решительно запихнула ему в рот содержимое пакетика и дала ещё молока, запить.

– Глотай-глотай. Вот так. А теперь давай уложу тебя. Ну, вот и всё. – Она оглянулась на крутившуюся рядом дочку. – Алиска, руки мыть. Быстро.

Алиса, очень довольная тем, что её порция горячего молока уменьшилась, умчалась на кухню. А Женя осталась сидеть у кровати. Осторожно поправила ему волосы, как когда-то погладила брови, вернее только левую бровь, до правой не рискнула дотронуться.

– Ну, как тебе? Совсем плохо?

Он молча скосил на нее влажно блестящий здоровый глаз.

– Ничего, Эркин. Самое страшное позади, правда… Вас, ну, сбежавших, никто не ищет, так что лежи спокойно. Лишь бы нагноения не было, а остальное заживёт. Ты же сильный, я знаю. Ты сможешь.

Вернулась Алиса, и Женя встала.

Дальше всё шло обычным порядком. Они обедали, убирали. Потом она поиграла с Алисой. Всё, как всегда.

Эркин слушал её голос, её шаги, детский голосок, звяканье посуды… Все звуки доходили до него глухо, как через стену. Но прекратился звон в ушах, и постель уже не так качалась под ним. Сладкий вкус во рту… Такого сладкого молока он никогда не пил… и горячего… совсем иной вкус… никогда такого не пил… парное совсем другое… когда доили коров, иногда удавалось немного отхлебнуть, прямо из ведра, если дежурил Грегори. Он не стоял над душой, удой уже в бидонах замерял. Полди совал нос в подойник. А потом молока уже не увидишь. Это только после освобождения пил, сколько хотел… от пуза… совсем другое молоко…

Мысли текли лениво, цепляясь друг за друга, обрываясь на полуслове. Эркин осторожно облизал пересохшие губы, шершавые от какой-то корки. Или это кровь засохла… Как после той драки. Он тогда подрался с отработочными. Тех было трое, и ему пришлось нелегко. Он отделал их, но и его приложили пару раз лицом об уголь, и он долго плевался чёрной кровью. Тогда обошлось, всё зажило, даже следов не осталось… Тогда ему часто приходилось драться. Это потом от него отстали. Ему повезло, что попал на скотную. Они и спали не в общем бараке, а в своём закутке. С Зибо он в конце концов поладил, а с остальными… остальные быстро отстали… в общем бараке он бы не выжил. Каково приходится спальнику, попавшему на ночь к работягам, да ещё дворовым, он слышал, да и самому пришлось как-то в распределителе… А он – спальник, да ещё индеец… Обошлось… Хуже нет, чем спальникам. Их все презирают, и травят, как могут. И белые, и негры, и индейцы. А чем они виноваты?

Думалось об этом уже