Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 132

Прошлого чураются карьеристы-стоики, которые боятся сбиться с проложенного курса. Они не понимают, что находятся в плену позитивных суеверий. И деспотия хороших мыслей ничуть не лучше, чем анархия плохих. На этот счет у меня было много споров с так называемыми позитивистами. Позитивистской после 50 стала Вера. Как-то мы встретились с ней после давней разлуки в ресторане. Верка заказала какой-то безупречно-здоровый салат с рукколой. Долго выспрашивала у официанта ингредиенты рыбного блюда; на дессерт попросила фрукты и стакан свежевыжатого сока из свеклы и моркови. Крепко повеяло здоровым образом жизни. Расправившись с жирным супом бозбаш и с вредным шашлыком из свинины, без всякой задней мысли я признался, что бываю несчастен. Вера возмутилась.

– Как не стыдно! Умный, тем более успешный человек не может быть несчастным!

– Так ведь оно, несчастье, не спрашивает. Приходит и – все. Страшно.

– Что тебя пугает?

– Дураки. Подлецы. Власть. Болезни. Смерть. Словом, сама жизнь и пугает. Тебя это не пугает?

– С какой стати? Я и думать об этом не хочу. Ты пойми, мысли – страшное оружие. Хорошие мысли могут поднять человека и сделать его великим, а плохие делают из него слабака.

Верка была олицетворением успеха. Стройна, но без выпирающей худобы, приятно, в меру загорелая, со здоровыми, блестящими, уложенными в прическу «а ля леди Диана» светло-русыми волосами, в розовом легком платье, едва прикрывающим красивые загорелые колени, с едва уловимым ароматом незнакомых, но явно дорогих духов; на губах ровно столько перламутровой помады, чтобы выглядеть соблазнительной, но не вульгарной; в ушах платиновые сережки в виде ящерок; серые глаза смотрят смело, но с достоинством, как редко умеют глядеть в нашей стране пятидесятилетние женщины. А все-таки была во всем этом какая-то карикатурность. Словно она вышла на подиум. Сейчас раскланяется и исчезнет за кулисами. А там скинет с себя платье, наденет халат, упадет в кресло, устало закроет глаза и на лице враз выступят упрятанные под слоем пудры морщины.

– А помнишь, как мы с тобой сбегали после планерки в мороженицу и съедали по триста граммов сливочного с орехами?

– Триста?! Не может быть.

– А как стояли под аркой у главного входа во время дождя и боялись смотреть друг другу в глаза, помнишь?

– А почему боялись?

– Не знаю. Наверное, боялись влюбиться.

По лицу Веры пробежала тень.

– Глупости. Это ты боялся. А я… ждала.

– Ты… не врешь?

– Сам ты врешь, Иванов. Ты струсил. Я думала, ты будешь посмелей. А ты все – хи-хи, да ха-ха…

– Ну и сделала бы первый шаг.

– Не могла. Я же женщина. Да и зачем мне такой… слюнтяй. Чего боялся-то?

– Не знаю, Вер… Знаю только, что ничего бы у нас не вышло. Нам хорошо с тобой в период спаривания, когда все красиво и дух захватывает. А грязные тарелки в раковине и носки под диваном ты бы не перенесла.

– Это ты бы не перенес, – усмехнулась Вера – ты всегда был романтиком. А я родила двух сыновей, развелась, вырастила мальчиков… Изнанку жизни видела и грязными тарелками меня не напугаешь. Женщина вообще существо земное. Можешь себе представить, что такое роды? Когда лежишь в собственном дерьме и радуешься, что все кончилось? А советские обоссанные пеленки, которые стирала вручную?

Я крякнул и с удивлением поднял на нее глаза.

– Что, Иванов, испугался? Сам же хотел только правду. Я в прошлое дверь давно закрыла и замок повесила. Ну, было и было, и еще будет – не хуже. Мы все эмигрировали из одной страны в другую. Кто-то ностальгирует, а кто-то принял новое гражданство, выучил новый язык и влился в новые нравы. Я из этих. Мне новая страна нравится. По крайней мере по сравнению со старой. Хотя, конечно, жизнь не сахар. Раньше, помню, для меня встать утром раньше девяти – проблема. Помнишь, у нас летучки были в 12? Потом чай, потом болтались с тобой по университету, смеялись, мечтали, потом опять чай, разговоры, а там, глядишь, и домой пора…. А теперь в девять я уже за рабочим столом. И строго до пяти. В деловом костюме и с дежурной улыбкой на устах. В банке, как в армии, даже строже… Сантиментов не любят. Если бы я сопли жевала, то быстро вылетела бы с работы.

– А Натэллу… вспоминаешь?

И опять тень пробежала по ее лицу и опять она ее стряхнула, тряхнув головой.

– Почти никогда. Зачем?

– Тяжело она уходила. А какая крепкая баба была! Как она гоняла нас с тобой!

– Ревновала, вот и злилась. Ты, как тряпка – ни бе, ни ме, ни кукареку… Бесил меня. Прятались… как дети от злой мамаши. Стыдно вспомнить…

Мы замолчали под тихую грузинскую мелодию. Вдруг Верка встрепенулась.

– Нет, ну вспомни: «Иванов, ты куда пошел?! Я же Веру одну посылала! – Ната, я только проводить! – Вернись, я сказала! Не забыл – у нас вечером с тобой мероприятие». Что за мероприятие, Иванов, давно хотела спросить?

– Не помню

– Тебя что, любая вот так могла взять за шкирку и уволочь в постель? Кому ты такой нужен?!

Я совсем некстати вспомнил, как мой дед, когда ему было уже под восемьдесят, ругался с бабой Настей из-за какой-то Нюры, которая в тридцатые годы прошлого столетия вскружила голову бравому милиционеру Ване – всякий раз, когда дед выпивал лишнего, бабушка вспоминала эту Нюру матерными словами.

– Ты чего улыбишься?

– Так, вспомнил.

– И тебе не противно было… из-под палки?

– Палки не было. Плетки и кожаной юбки тоже. Просто она всегда любила… сверху.

– Вот только давай без подробностей, Иванов! А ты небось любил снизу? Чтоб тобой повелевали?

– Наверное.

– Какой же ты… слюнтяй. Ты прав. Ничего бы у нас с тобой не вышло. Мне настоящий мужик нужен.

– Понимаю. Успешный. Богатый.

– Причем тут… Сильный он должен быть, понимаешь? Силь-ный!

– Нашла такого?

Вера вздохнула.

– Нашла. Только он женат… Но мы любим друг друга! В Америку вместе ездили. Он мой начальник в банке.

– Понимаю… есть о чем поговорить после оргазма.

– Иванов, уймись. Секс не самое главное.

Последние слова она выговорила неуверенно.

– Вера, а что самое главное? Ответь? Деньги? Статус? Что?

– Ты знаешь, какое он мне кольцо подарил? Я даже надевать его боюсь. Он очень порядочный. Только…

– Ну, ну?

– Понимаешь, есть мелочи,