Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1971 год Страница 14

— Выслушав мою просьбу, дежурный офицер прежде всего... приказал меня арестовать. Может быть, для того, чтобы я имел возможность еще раз взвесить свое решение. Конечно, я не ожидал оркестра и цветов. Но все же с первого шага оказаться в арестантской камере... «Неужели где-то допущена ошибка? Что это, просто подозрение или же провал?» — эти мысли не давали мне спать всю ночь. Да, тут было над чем задуматься.

Утром за мной пришли два господина в пальто с поднятыми воротниками — совсем как в гангстерских фильмах — и предложили следовать с ними. Часов десять-двенадцать мы мчались в машине — как оказалось, в лагерь для перебежчиков в Цирндорфе под Нюрнбергом — и уже поздно вечером въехали в ворота, ведущие в неизвестность. Заспанный дежурный из проходной молча сунул мне пару ветхих одеял, вонючий матрас и отвел в так называемый приемник.

Это было большое помещение со спертым воздухом, в котором размещалось человек тридцать или сорок эмигрантов. Здесь я и провел первые три дня. Затем меня перевели в комнату поменьше, где стояло лишь семь коек. Впрочем, и там условия были ужасные. Несмотря на то, что я заранее готовил себя ко всему, настроение у меня было неважное.

Помещения почти не отапливались, ноябрь выдался холодным, и «постояльцы» то и дело крали друг у друга одеяла. Еда — хуже некуда. Утром — жиденький желудёвый кофе, но для того, чтобы получить чашку этого «напитка», нужно было встать в 6 часов утра и ни минутой позже. А в промерзшем за ночь здании подъем в такую рань сам по себе был серьезным испытанием. Раз в день давали чуть теплую похлебку из мясных обрезков, что-то вроде второго блюда, полкило хлеба да кусочек маргарина. Вот и весь суточный рацион.

Между тем огромное большинство людей, перешагивающих порог Цирндорфа и других лагерей для беженцев, не представляют себе, что их ожидает. Принимая решение остаться на Западе, они наивно полагают, что «свободное общество» встретит их с распростертыми объятиями. Открытие, что это отнюдь не так, столкновение с безрадостной действительностью становится первым, но, увы, далеко не последним трагическим разочарованием. Весьма скоро они осознают весь драматизм своего положения и непоправимость происшедшего. Оказывается, что никто их здесь не ожидает, не намерен делиться материальными благами. С первого их шага на этой чужой, прекрасной лишь в наивных мечтах земле к ним относятся как к непрошеным гостям, которые по собственной глупости потеряли родину и уже никогда не обретут ее вновь. В итоге — моральная катастрофа, крушение всех надежд.

Итак, первым испытанием для меня стала психологическая акклиматизация в этой атмосфере безнадежности и уныния. Конечно, то, что для других было вопросом жизни и смерти, для меня оставалось лишь частью полученного задания. Но сама встреча с человеческим горем, общение с оступившимися людьми, погружающимися в отчаяние после крушения воздушных замков, были далеко не легким делом. Причем я должен был разделять настроения этих людей и выглядеть среди них абсолютно естественно. В Цирндорфе имелось достаточно опытных психологов и просто наблюдательных людей. Ведь тяжелая обстановка в лагере создавалась умышленно, чтобы попавший туда человек был готов на что угодно, лишь бы избавиться, вырваться из нее. Позднее об этом откровенно сказал допрашивавший меня сотрудник западногерманской разведки. На отличном польском языке с легким Львовским акцентом он, улыбаясь, заявил: «Если столкнуть человека на дно, довести до потери чувства собственного достоинства, можно рассчитывать, что он пойдет на все, поскольку терять ему больше нечего. Сытный ужин будет представляться неплохой оплатой за доносы, а каких-нибудь пять долларов покажутся достаточной суммой, за которую стоит продать все, что он знает и что интересует других».

«Выдаивание» беженцев западными разведками начиналось в Цирндорфе с первых же дней. Каждый вновь прибывший вместе с местом в лагерном бараке получает так называемый «обходной лист» с номерами комнат и инициалами лиц, к которым он должен явиться. Первый и самый важный визит к сотруднику БНД — Федеральной разведывательной службы. Мы его называли «господином Б», ибо он всегда проставлял на обходном листке печать с буквой Б. подтверждая, что новоприбывший прошел ознакомительную беседу. Если человек производил на него хорошее впечатление, то получал шанс на дальнейшее пребывание.

Беседы-допросы велись на польском языке, которым «господин Б» владел безукоризненно. В лагере, правда, говорили, что он немец из бывших «фольксдойчей». В Цирндорфе в его руках была судьба всех беженцев-поляков. Чаще всего эти «беседы» затягивались на недели, а то и месяцы. Бегая по разным комнатам и добывая печати от других лагерных официальных лиц, нужно было ежедневно являться к «господину Б», который занимался тщательным «просвечиванием» каждого кандидата и давал заключение относительно предоставления политического убежища. Только после этого дело формально рассматривалось так называемым «судом».

Наши продолжительные беседы с «господином Б» напоминали разговоры Раскольникова с Порфирием Петровичем у Достоевского. В них было все: и вполне конкретные вопросы, и философские рассуждения. Обычно они начинались с моей биографии, которую приходилось снова и снова рассказывать полностью или по частям. Мой «собеседник» расспрашивал обо всех знакомых и родных, их служебном положении и взглядах, о товарищах по учебе, о том, не было ли у меня каких-либо контактов со службой госбезопасности, и даже о моих детских воспоминаниях. Он стрелял этими вопросами как из пулемета, упорно возвращался к отдельным деталям, чтобы тут же вдруг перескочить на совершенно другие.

Первый экзамен оказался сравнительно легким. Что-что, а уж свою подлинную биографию я знал. Родился в состоятельной семье. Шляхетское происхождение, которым я привык гордиться, в гимназии, затем в университете стало источником несправедливых обид и унижений. Это-то в конце концов и заставило меня, «обиженного коммунистами дворянина», искать убежище на Западе. Конечно же, все это было досконально отработано еще дома, в Польше, в период подготовки. Да и изощренные приемы допросов, практикуемые в западных разведках, были хорошо знакомы мне. Поэтому сейчас нужно было только постоянно сохранять бдительность, чтобы ненароком не вызвать у «господина Б» подозрений относительно кое-каких подробностей моей «карьеры» после окончания университета. Например, о том, что я добровольно пошел на службу в органы разведки.

В тот день, когда я был передан американской разведке, чьи представители размещались в другом здании, первый «фильтр» остался позади. Теперь мною занялись сотрудник ЦРУ майор Райтлер и второй офицер, молодой парень с мягкими манерами, прекрасно говоривший по-польски, по-украински и по-русски. Затем допросы были перенесены в резиденцию ЦРУ в Нюрнберге — большое угрюмое здание на окраине города, куда меня ежедневно доставляли на машине.

На монотонно безотрадном фоне лагерного быта эти поездки в Нюрнберг к тому же воспринимались как определенное разнообразие. Однако главным было то, что я сделал еще один шаг по опасной лестнице, которую нужно было пройти, чтобы завоевать доверие и обеспечить выполнение полученного задания.

В Центре заранее было отработано несколько «государственных тайн», которыми могла бы заинтересоваться разведка. И вот теперь я постепенно «выкапывал» их из глубин памяти и «продавал» представителям БНД и ЦРУ. Конечно, они не были столь уж важными секретами, но, во-первых, свидетельствовали о моих «добрых намерениях», а во-вторых, помогали мне выглядеть «ценным материалом» в глазах разведчиков. Так, например, я охотно распространялся в Нюрнберге о воинской подготовке, которую прошел после окончания университета. После этого американский офицер стал экзаменовать меня с помощью толстого альбома-справочника, в котором содержались описания воинской формы и знаков различия, данные о вооружении и дислокации некоторых частей польской армии. Он расспрашивал, видел ли я танки, бронетранспортеры или самоходные пушки того или иного типа в определенных пунктах, кто командир воинской части, в которой я служил, женат ли он, чем занимается после службы — словом, о целой массе мельчайших подробностей. Я лишний раз убедился тогда, как из подчас, казалось бы, совершенно несущественных мелочей можно создать мозаику, дающую определенную общую картину. Затем остается уточнять ее, внося недостающие детали, пока она не станет более или менее полной. Новых важных дополнений американцы от меня, естественно, не получили, но я правдиво подтвердил те факты, которые уже были им известны. Что ж, в любой игре, тем более разведывательной, приходится жертвовать пешками, чтобы выиграть всю партию.

Так тянулись мои дни в лагере Цирндорф в общей сложности около четырех месяцев. Я не форсировал развитие событий, но старался и не терять времени, исподволь подготавливая наиболее существенные для меня контакты, и прежде всего те, что открывали в перспективе путь в «Свободную Европу».