Беседы палача и сильги - Руслан Алексеевич Михайлов Страница 14

Отвернувшись друг от друга, мы занялись ремнями и пряжками, а поднявшийся ветер прижимал к земле траву, срывал красные лепестки турмосов и гнал их прочь по пыльной дороге. Вместе с ветром пришел запах приближающегося ливня, и мы заспешили сильнее, но все же не успели и втащили седельную поклажу и сами седла уже под теплым дождем, оставив на время радостно фыркающих лошадей трясти пыльными гривами и стремительно намокать. Дождь надолго — я знал это благодаря большому опыту путешествий и потому, оказавшись в сухости, торопиться перестал совершенно, начав основательно располагаться под боковым навесом, где имелась невеликая глиняная печурка и запас хвороста. Разложив свое одеяло, вытащил из седельной сумки тяжелый чугунный чайничек с едва различимым затейливым узором. По привычке бережно проведя ладонью по выпуклому узору, тяжело вздохнул, вспоминая заплаканные глаза его прежней владелицы, чей сын по глупости, безотцовщине и пьянству сполна заслужил всю ниспосланную ему кару. Жизнь его пощадить я не мог, но умер паренек безболезненно. Чайник мне подарили уже позднее — заплаканная мать передала через подружку в качестве благодарности за мое понимание. Тем же вечером безутешная мать совершила страшный грех, наложив на себя руки. Ее нашли повешенной и чайник я так и не сумел вернуть. Оставил себе, чтобы во время бескровных ночлегов заваривать в нем чай и не забывать…

Растопив печь, убедившись, что вещи в сухости, я накинул на голову капюшон плаща и вышел под дождь. Нилла далась легко, а вот озорную Нарлу пришлось поуговаривать, прежде чем она согласилась наконец войти под навес. Хорошенько растерев лошадей пучками сена, привязал к мордам торбы, сыпанул туда овса и поспешил к закипевшему чайничку. Люблю я эту мирную рутину, что приносит успокоение разуму… Вот я уже и почти забыл глаза того трактирного убийцы с перепуганным темным взглядом запавших глаз.

Обиходившая свою лошадь сильга опустилась на соломенный сноп напротив, накинула на колени одеяло, с наслаждением зарыла босые омытые из деревянного ковшика ступни в сухое сено и затихла, с намеком глядя на чайник и помахивая у колена небольшим тканевым мешочком.

— Что там?

— Сухой шиповник. Дикий. Лесной.

— Пара ягод будет в самый раз — одобрительно улыбнулся я, протягивая руку — Позволь угостить тебя чаем, сильга Анутта.

— Приму с благодарностью — девушка церемонно склонила голову — Может все же расскажешь почему ты решил стать палачом? Погляди — даже погода дала нам передышку в пути.

— Нет у меня особых причин. Разве что… — разливая дымящийся чай по медным чашкам, каждая из которых имела свою собственную историю и была найдена мной в разных местах и с разными историями, хотя обе они вышли из рук одного мастера медника…

— Разве что? — тихое, но настойчивое напоминание сильги заставило меня оторваться от не слишком приятных воспоминаний о далеком прошлом и окунуться в куда более темные и еще более отдаленные от сегодняшнего дня омуты памяти — Несправедливость… глумление… жестокая смерть солдат…

— Я… я не понимаю… — с лица девушки исчезла улыбка, а во взгляде возникла тревожность — Но я чувствую твою боль… всплеск душевной боли… Послушай, Рург… хоть про сильг и говорят, что мы питаемся праздным любопытством, если это слишком личное для тебя…

— Нет — я успокаивающе улыбнулся и сам уселся поудобней, прижавшись спиной к старым потемнелым чурбакам, что бережно хранились под навесом — Нет… Это было давно. Не знаю приходилось ли тебе ее слышать, но есть одна старая горская поговорка… — помедлив, я убедился, что помню ее правильно и неспешно проговорил вслух — В землях без смерти на плахе все больше и больше голодных сирот.

— В землях без смерти на плахе все больше и больше сирот — медленно повторила сильга и на ее прикрытых одеялом коленях словно сама собой возникла раскрытая книга в кожаном переплете — Не слышала… и мне не нравится это присловье… веет от него каким-то холодом…

— Страшное присловье — согласился я и, сделав небольшой глоток обжигающего чая, глядя на перекусывающих овсом лошадей, я начал вспоминать — Впервые я столкнулся с людской гибелью на поле брани. Я был солдатом. Новобранцем. В солдаты я не рвался, но выбора мне не оставили… и пришлось надевать бело-синие цвета. Семнадцатилетняя война Рубинового Венца и Сапфировой Короны…

— Она унесла так много жизней…

Я горько усмехнулся:

— О да… все мои друзья детства оказались в числе погибших. Мы вместе оказались в армии, где нас наспех обучили кое-как владеть тяжелыми боевыми копьями и… бросили в самое пекло Рандуноцвета.

— Поле Рандуноцвета… Святая Лосса… там погибли тысячи…

— Да — кивнул я — Тысячи с обоих сторон. Битва началась затемно и закончилась с закатом. Рубиновый Венец умылся кровью и позорно отступил. Сапфировая Корона победила.

— Ты оказался в числе победителей.

— Нет. Я пал от вражеских стрел в самом начале сражения. Даже не успел направить свое дрожащее копье на несущуюся на нас кавалерию. Меня завалило другими телами и все почернело перед глазами. Очнулся я уже ночью. Очнулся от боли в груди и от тяжести давящих на меня тел. Тогда я еще не знал, что трупы упавших на меня друзей спасли мне жизнь. Стоило мне с трудом приоткрыть один глаз — другой был залит засохшей кровью — и сквозь пальцы чьей-то свисающей у меня перед лицом мертвой руки я увидел их…

— Их? — сильга перешла на шепот, ее рука с пером замерла над страницей походного дневника.

— Приговоренные — чтобы скрыть обуявшие меня чувства, я наклонился над чайником и потратил некоторое время на то, чтобы подбросить хвороста в угасающий огонь и добавить воды в опустевший чайник — Понимаешь, сильга Анутта… палачи — великая редкость.

— Вас очень мало.

— А когда палач умирает или по старости или болезни уже не в силах продолжать свое дело… ему не сразу находится замена. Порой на это уходят долгие месяцы. А люди продолжают вершить страшные дела. Их ловят, приговаривают к пытками и казни, заключают в тюрьму и… кормят их месяц, два, три… иногда полгода… Но это в городах. А вот в затерянных среди долин и лесов селениях никто не станет долго кормить дармоеда. Но и убивать его не будут — ибо грех. Никто не хочет угодить в огненную тьму Раффадулла. Поэтому, обычно в конце осени, когда сытые деньки подходят к концу и пора надеяться только на загодя сделанные припасы, этих приговоренных попросту изгоняют за околицу.

— Погоди… я слышала о таком. Их еще