Искупление - Лизавета Мягчило Страница 14

Поспешно отбрасывая от её головы волнующую часть своего гардероба, Елизаров потянулся к коротким ножницам.

— Принеси ей воды попить и таз, нужно обработать ноги. Перекись в зеленом чемодане в мелком кармане, захвати.

Ножницы с мягким шелестом пошли по изъеденной жаром ткани, а Бестужев рванул за двери. Таз, чашка, колодезная вода. Несколько секунд помявшись, он стянул со своей лавки простынь и окунул в ведро, внутренности сжало от мимолетной тягостной боли. А перед глазами совсем другая картина: заглядывающая в окно луна, распростертое на лавке тело Катерины, покрасневшая кожа… Сжимая зубы, он возвращался в комнату. Равнодушно накинул ледяную простынь на вздрогнувшую обнаженную девушку, поставил перед Славиком таз. Тот опустил его на свои колени, выкручивая мягкую хлопковую тряпку, сделанную из собственной майки, которую они бесчеловечно разодрали, споря в доме Чернавы. Приподнимая одну ногу девушки, Слава бережно заскользил по коже влажной тканью. Начиная от коленки, проходясь по каждой царапине. Вода быстро стала бурой и Бестужеву пришлось её выворачивать в распахнутые ставни, заливая в таз новую. Сантиметр за сантиметром, пальцы Елизарова замирали каждый раз, когда Агидель всхлипывала, на его скулах играли желваки, глаза наполнялись злостью. Рвано выдыхая, Слава продолжал уверенными, мягкими движениями. Перед тем, как опустить вторую обработанную ногу на кровать, загоревшие пальцы неуверенно вывели на коже поглаживающий круг.

— Я должен был понять, что часы встали.

— Мы оба должны были быть более внимательными, тебе пепел с поля принести?

На секунду затуманенный досадой и виной взгляд посветлел, брови Славика непонимающе двинулись вверх.

— Зачем?

— Голову посыпать, ты же на себя всю вину взять планируешь. — Невозмутимо пожав плечами, Саша тяжело поднялся и отошел от кровати, подхватывая опустевшие бутылочки от перекиси. Вымытые и обработанные, повреждения на ногах Агидель казались не такими ужасными. Возможно, она даже сможет ходить, не испытывая чрезмерной боли. Рассыпались по узкой тумбе драгоценные камни из вывернутого кармана, Бестужев с облегчением потянулся всем телом, разминая одеревеневшие мышцы.

Увернувшись от брошенной в лицо тряпки, он усмехнулся, напряжение начало отступать.

— Пригляди за ней, пока она не придет в себя. А я вернусь на поле и закончу работу. Нам нужна любая информация, которую могут дать.

[1] Полоумный, дурачок со старославянского

[2] Несколько снопов, поставленных в поле для просушки стоймя, колосьями вверх, и покрытых сверху снопом же. Способ просушки зерновых на Руси.

Глава 5

Агидель провела без сознания больше четырех часов. Бредящая, постанывающая, она приоткрыла потухшие глаза, когда небо окрасилось в рубиново-алый. Последние лучи заходящего солнца скользнули через распахнутые ставни, разукрасили квадраты деревянного пола мягкими теплыми мазками. Елизаров любил закаты — мир вокруг становился ласковым и уютным, как пушистое тело мурлычущей кошки под пальцами. Внутри набухало приятное ощущения умиротворения. Единственное доступное ему удовольствие — даже когда весь мир на него ополчился, даже когда ноги перестали быть его опорой, и он утратил их чувствительность — закаты приносили покой в его жизнь.

Сегодня всё было иначе. Елизарову не хотелось запрокидывать голову, вглядываясь в закатное небо с алым диском на небосводе. В груди засел тяжелый булыжник, он никак не хотел скатиться с сердца. Давил легкие, мешал сделать ровный вдох и спокойный выдох. Эта тяжесть грозила распластать его ничком на земле, Вячеслав не мог найти покоя. Незнакомое раньше чувство. Вина. Такая очевидная, она цеплялась ядовитыми зубами за нервы. Кулаки сжимались сами собою и так же беспомощно разжимались, оставляя жжение на подушках подрагивающих пальцев. Он почти сошел сума, слушая мирное поскрипывание передвигающихся колес — из угла в угол, из угла в угол. Она должна очнуться.

Он не был хорошим человеком, никогда себя таковым не считал, но одна мысль о том, что он убийца… Только его вина в том, что Агидель пустилась в пляску с чудовищем. Сумасбродная, самоуверенная нахалка. Волнуясь, молясь всем богам, чтобы она распахнула свои глаза, он её возненавидел. Они ведь почти выбрались, без её помощи, без ядовитого языка и презрительного взгляда. Они наверняка смогли бы… А внутренний голос беснуется, царапает грудину и заходится бешеной кровавой пеной, давясь гомерическим хохотом.

Идиот. Не будь там девчонки, валялись бы ваши головы рядом со сжатыми колосьями. На том самом поле. Она жизни ваши спасла, неблагодарный недоумок.

Не нравится чувствовать себя обязанным? Запомни. Подавись. Чтобы в будущем не совать свой загривок в опасные петли, чтобы перепроверять и думать на несколько шагов вперед. Чтобы больше никем и никогда… Рисковать только своей подпаленной жизнью шкурой.

Эта правда была так тяжела, так сильно на него давила. Через час в одиночестве, терзаемый собственными бесами, он смочил потеплевшую простынь колодезной водой из ведра. Через два, когда румянец схлынул с заляпанных веснушками щек, а лоб Агидель под его губами стал ледяным, он убрал мокрую ткань вовсе. Растерянный взгляд заметался по комнате. Как к такому он мог быть готов? Что дальше-то делать?

Бессовестный говнюк отправился на поле, умело прикрылся работой. Будь у Славика ноги, он бежал бы от избы, как от пламени. Сжал два поля, десять, заночевал бы в лесу. Потому что там куда спокойнее, чем рядом с распластанной бесчувственной Агидель. Она должна была прийти в себя давно. Что-то не ладно. Упрямо мотнув головой, Елизаров до рези нажал пальцами на закрытые веки. Дурное, ерунда, она очнется. По-другому и быть не может. Решительно отшвыривая от себя мрачные мысли, Славик покатил к чемодану, вытягивая теплую длинную рубашку в крупную зеленую клетку. Он взял много одежды для прохладных вечеров, одна из шмоток — меньшая благодарность. Сейчас Елизаров отдал бы девчонке куда больше.

Удивительно, но одеть её было просто. Слишком легкая, не переползая на кровать, он продел тонкую податливую руку в один рукав, повернул Агидель на бок, протягивая ткань под спиной. Продел во второй рукав. И замер истуканом. Из груди выдрался нервный смешок, пальцы застыли в миллиметре от пуговиц на груди. Будто она могла распахнуть глаза и сожрать его живьем, стоит коснуться полоски обнаженной кожи.

Пальцы на пуговицах слегка подрагивали, он успел порадоваться с десяток раз, что прорези достаточно широкие, а многочисленные пуговицы крупные.

Елизаров застегивал последнюю, совестливо прикрывая обнаженные бедра краями собранной под спиной рубашки. Будь у него больше сил и возможность стоять, он бы опустил теплую ткань до острых коленок. Возможности не было. Как и ног. От горьких укусов разума его отвлек слабый стон и трепещущие рыжие ресницы. Расфокусированный взгляд Агидель зацепился