Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №09 Страница 15

Словно угадав мысли собаки, Женя опускает глаза, склоняется над нею, треплет за кучерявую холку и говорит:

— Другого Арго мне не надо... Только ты и я, правда?

Пес довольно урчит.

— Да и вообще, он, можно сказать, оказался у нас случайно, — говорит мне Женя. — Дочка хотела коккер-спаниеля, а вышло так, что появился эрдельтерьер... У моего приятеля ощенилась сука-эрдель — первый помет, и щенков, как положено, назвали на букву «А». Нашего — Аргусом, а мы дома зовем его просто Арго...

Море, оно все равно когда-нибудь закончится, подумал я. На смену придет жизнь на берегу. Ну, а пока Арго остается только набраться терпения и ждать. Так, как это делает хозяин... Правда, для начала надо дождаться конца вахты. Он уже близок.

Черное небо за кормой разорвано мутно-серыми полосами — значит, скоро рассвет. Созвездия как будто чахнут, растворяясь в надвигающейся с востока белесой мути. Скоро исчезнут самые стойкие звезды. И вместе с ними Канопус — «альфа» Арго. А настоящий, живой, Арго останется.

Игорь Алчеев Юрий Масляев

Борт «Крузенштерна»

Будем как Маугли

На часах одиннадцать. Ночь разлилась и разжижила поток машин, погасила зной, слизала с площади полупьяный люд. Точат мертвенный свет ее фонари, шевелятся огни ее рекламы. И тогда он выходит, ибо так мы договорились. В камуфляжном костюме, грузноватый от возраста, он ступает свободно, как здесь не ходят, голову держит прямо и смотрит далеко, будто в чистом поле. Я окликаю его, он оглядывается, вскидывает руку, приветствуя. Мы садимся на скамейку. Он читает мои записки и вовсе не доволен.

— Тарзан я у вас новоявленный, этакий свирепый антропоид, который обогатился тайным знанием да выбегает в лес от камина, кричит: «Всех забью!» и засаживает дубиной меж глаз первому встречному зверю...

— Давайте изменим зачин, — продолжает он несколько дней спустя, когда я навестил его на Звенигородской биостанции. Мы обедаем под соснами за длинным дощатым столом, вкушаем картошку с грибами.

— Но, Константин Константинович, — возражаю, — это же ваш зачин. Вы сами меня этим случаем завлекли.

— Ну, я тогда схулиганил, — отвечает Панютин. Улыбается бородатый старик-лесовик, лучатся светлые глаза.

Тогда, зимой, я появился здесь с чертежом дуплянки для летучих мышей, просил у известного ученого комментарий в детский журнал. То был повод для знакомства, а тайная мысль — увидеть необыкновенную дачу, где содержат целую стаю этих милых зверюшек. В тесной комнатке, оклеенной собачьими фотографиями, хозяин поил крепким чаем и объяснял терпеливо, почему ящики такие вешать — пустое (нужна целиком среда обитания), показал питомцев и даже дал потрогать, а напоследок заметил, что найдется тема и позанятнее дуплянок: если знаменитый австриец Конрад Лоренц писал о том, как устроено «кольцо царя Соломона», как понимать животных, то он, Панютин, может рассказать, что внутри «кольца» и как говорить с животными самому.

А теперь выяснилось, я понял его, как горожанин. Тот самый, от камина. Кто лесу чужд и насторожен. Еще и упрям.

Панютин пыхтит трубочкой, откидывает голову, щурится по сторонам. Как лучше втолковать, что надо мягче, мягче...

— Не забияка я, да и не терпит таких природа. Не сам нападаю, а на меня пытаются, и не пытаются даже, а проявляют демонстративное поведение. И я отвечаю тем же. Каратэ у нас бесконтактное, фехтование в масках, и, не чиня друг другу вреда, расходимся мы на равных. Не Тарзан я — Дерсу Узала, для кого и казаки — люди, и амба-тигр — тоже человек...

И я все переписал.

Солнце бежит свою короткую декабрьскую дугу и, живо сияя, торопится упасть за край широкой котловины. Небеса наливаются голубизной, а по ослепительно белой чаще ущелья Пять Барсов расползаются синие тени. Поперек дола бредут два человека с рюкзаками, тяжело шагая по глубокому сухому снегу. Небольшой хребетик режет котловину темными стегозавровыми зубцами, поднимаясь к сахарной глыбе вершины.

Один из путников начинает взбираться по камням. Но вдруг он замер, будто схваченный столбняком. Слышит затем басовитый, низкий рев и понимает — пугал зверь сперва инфразвуком. Итак, леопард, метрах в двадцати выше и немного в сторону.

В первом, безотчетном порыве человек обивает сапогом снег с колючки и сует туда горящую спичку. Сухое растение вспыхивает, но зверь этого и не заметил. Рев нарастает.

А дальше... Дальше человек стоит на месте, не двигаясь, но леопард вопит уже не так грозно, не столь уверенно, а даже растерянно и жалко. Словно извиняется теперь, а скоро и вовсе смолкает.

Наутро два товарища-зоолога, которые ищут здесь, на северных склонах горы Душак, пещеру с летучими мышами, рассматривают на снегу вчерашний выходной след...

Отец у Панютина был в пятидесятых годах одним из лучших советских спортсменов-автомобилистов, участвовал в сложнейших пробегах, побеждал в ралли. А это — весьма замечательно, если учесть, что Константин Панютин-старший видел только одним глазом, да и тем наполовину, а реакцией отличался медленной от природы. Как же не ложился он в кювет уже на первом повороте? А так — в автомотоклубе его секция разбирала всевозможные необычные аварии, искала ненайденные решения. Отец зрительно проигрывал каждую экстремальную ситуацию, и потом она не застигала его врасплох, не терялись лишние доли секунды.

Когда у Панютина-младшего была в 66-м встреча с леопардом на Копетдаге и потом обдумывал ее и вспоминал другие, то тоже разбирал экстремальную ситуацию — человек лицом к лицу с диким зверем. Как ее разложить по полочкам, предвидеть и быть готовым?

Размышлял он: встреча на тропе — волнение обоим — и двуногому, и четвероногому. А как ведут себя звери в «минуты роковые»? Очень по-разному.

Вот снежный барс попадает в капкан. Попался и сидит, даже если только за палец схвачен. Сутки сидит. Кажется, оторвись — шкура целее будет; нет, не дергается. Приезжает, наконец, мужик, накидывает на пленника телогрейку, связывает и, взвалив поперек лошади, спускает в долину. Зверь лежит тушей, когда мог бы взбрыкнуться: силища у ирбиса такая, что от удара его архар катится несколько метров...

Или вот архар. Под Москвой, в зообазе на Планерной, содержат в одной вольере 14 особей. Три стенки — сетчатые, одна кирпичная, и козлы развлекаются: толчком с пола прыгают на нее, оттуда — на потолок и на сетчатую. Повторяют это раз за разом и свойства кирпичной стенки знают.

Однако настает день, когда люди подтаскивают к вольере транспортные клетки, подсоединяют открытыми дверцами, и входят семеро. Отступать зверю некуда. И он несется на стенку, прочность которой испытывал три месяца. Итог: из четырнадцати архаров — семь трупов...

Отчего же ирбис в опасности затихает, а архар лютует? Не оттого ли, что один — хищник, а другой — травоядное? Хищник живет охотой, и травму, даже малейшую, попусту получать не желает, ибо с нею сдохнет от голода. Конечно, лиса, та в капкане дергается, ногу даже отрывает. Но ведь она и на трех прокормится. А барс — особенный хищник, живет в тяжелых условиях высокогорья.

Словом, стратегия плотоядного при опасности — на рожон не лезть.

У травоядного — подход иной. Корм всегда под мордой, и даже с тяжелой травмой есть надежда выжить. В беде можно рискнуть. Зверь бросается напролом.

Говорят же: на медведя иди — постель стели, на сохатого — гроб теши. До сих пор гибнет больше людей от лосей, чем от медведей. И заяц опаснее лисы: лиса пойманная — только скусывается, а косой в руках — лютый зверь. Было же: охотник зайца-подранка поднял за уши, а тот сильно заколотил ногами. И убил мужика, распорол брюшину.

Барс и архар — крайние примеры двух стратегий. Есть и промежуточные. Медведь иногда ведет себя как хищник, а иногда — как травоядное. Но в целом эти крайности друг друга дополняют, а эволюционно друг друга усиливали: медведь на рожон не лез, ибо знал: сохатый прет напролом. А который не знал, потомства не оставил. Ходят теперь по лесу спокойно оба, у каждого свои дела.

Человек в опасности показывает себя скорее как хищник. И не мудрено — полторы тысячи успешных охот должен был провести наш первобытный предок, прежде чем подрастало потомство.

Известна такая история. Приезжает к бушмену, южноафриканскому охотнику, ученая команда из Германии и начинает обращать его в козовода. Не идет дело. Спрашивают: тебе нравится молоко? Он: я и так схожу напьюсь. И ведет учителей в степь, где пасутся антилопы-ориксы. Немцы залегают с биноклями метров за восемьсот, а бушмен подбирается к стаду, гладит самку и впрямь — пьет молоко. Европейцы удивлены: вы же на них охотитесь! — А они знают, когда мы убивать приходим, а когда — с просьбой.