Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1971 год Страница 15

Было половина шестого вечера, когда они стали снимать седьмой дубль. Тут мнения очевидцев разделились. Одни говорили потом, что Деламар сам предложил отснять этот дубль, «для очистки совести». Другие, наоборот, утверждали, что слышали, как он воскликнул: «Ну, это уж слишком! На них не угодишь!»

Истину вряд ли можно установить. Да и надо ли?..

Деламар пересадил Одиль на заднее сиденье, а статиста попросил занять место рядом с ним.

— Уберите локоть с дверцы, — сказал он ему. — Вдруг эта колымага ляжет, тогда вам несдобровать.

В седьмой раз хлопушка мелькнула перед камерой. Вдали показался грузовик, кабриолет Деламара рванулся вперед, в нужном месте Жиль резко рванул на себя рукоять ручного тормоза — все как обычно. Но машину не только занесло; она вдруг встала на два колеса и, поколебавшись долю секунды, опрокинулась. Одиль Астье и статиста выбросило на шоссе. Они отделались ушибами. Жиль остался лежать на шоссе. Камера продолжала стрекотать.

Фильм, на съемках которого он погиб, успеха у зрителей не имел.

Уже после смерти Деламара вышла книга, наговоренная им на магнитофон. Она называется «Риск — мое ремесло». Там он писал:

«Вкус к риску в большей или меньшей степени испытывают все люди. Самый робкий конторский служащий хоть раз в жизни ощущал неодолимое желание самому распорядиться своей судьбой. Эта власть над собой еще больше даже, чем смех, олицетворяет для меня отличие человека от животного...

Меня часто спрашивают, а многие подростки пишут мне, прося ответить, — что толкает меня заниматься моим ремеслом. Жажда денег? Это было бы слишком просто. Жажда славы? Тоже не совсем верно. Скорее стремление доказать — и прежде всего себе, — что я это могу. Меня также спрашивают, боюсь ли я. Глупый вопрос. Не боится лишь тот, кому нечего терять, а у меня есть многое...

Глупо смотреть на автогонщиков, на тореро или на каскадёров как на каких-то особых людей. Это обычные люди со всем, что в них есть хорошего и плохого. Но в момент прыжка, перед выходом на арену или стоя на вершине покоренной скалы они чувствуют неизъяснимое счастье: ты смог, говорят они себе. И это заставляет их вновь и вновь возвращаться к старому, ибо более острого наслаждения для них нет...

Про меня часто говорят, что я ищу смерти. Это глупо. Я обожаю жизнь, и опасность для меня — это лишь способ придать смысл своей жизни».

В смерти Жиля Деламара этого смысла не было.

М. Беленький

Когда шел афганец

NN человек румяный. Он удивлен жизнью и рассказывает о ней так, словно все, что он видел, непременно имеет загадку. Но в тот раз он и впрямь говорил странные вещи. Вернулся он тогда с самого юга, из Кушки, долго томил нас молчанием, потом дождался полного внимания.

— Ломова знаете? — начал он, стараясь быть сдержанным.

— А кто это? — неосторожно спросил я.

— Как?—воскликнул NN.— Ломов! Знаменитейший змеелов! Шесть раз укушен... тысячи змей... анахорет... угрюмый человек... — сыпал NN. — Представьте себе: приходит он с лова. Усталый. Вываливает из мешка на пол всех своих змей — гюрз, кобр. В руку толщиной, между прочим. Сам закрывает все окна и двери и тут же ложится спать. С ними!

NN оглядел всех.

— Но это что... Опыты проводит! Раздевается догола и ложится спать на пороге. Все в той же комнате. Дверь, между прочим, не закрывает, она настежь. Змеи ползут, а ему интересно: переползут через него так или сначала все же укусят? Но... — NN поднял палец. — Это только с гюрзами. С кобрами пока опасается. Пока!!! Для кобр пока кладет на порог собаку. Сначала, конечно, усыпляет. Какая ж тут собака усидит?!

— Сколько ж их у него?

— Собак? Не знаю. За что. как говорится, купил. Но уж что видел сам...

NN откинулся в кресле.

— Берет он в руки двух кобр. Я, представьте, стою рядом. Подносит их к своему лицу и одну — левую — тихонько так гладит. Свободным пальцем. Вот этим, — NN поднял палец и поскреб им в воздухе. — Вот так... — И он опять почесал в воздухе нечто невидимое, но, должно быть, жуткое и мерзкое.

— А другую в это время — наоборот: дергает! И та — язык уже у его виска! — лижет у самого глаза! — примеряется! Еще мгновение — и... И тут левая — не поверите! — она кидается! Кидается прямо на эту! А этот тип, представьте, еще и шепчет: змея, говорит, змея, а тоже ласку понимает, заступилась ведь. И на нас глядит!

NN даже устал.

— Жуткий, я вам скажу, человек! Жуткий!

«Жуткий человек» стоял, расставив ноги. Левая была впереди.

Я б ни за что не заметил этого, но вспомнил сказанное NN: «Он когда-то боксировал. Кажется, хорошо».

Это был волк. Такие бегут по утреннему, едва проснувшемуся городу, когда еще нет восьми; хорошо проведшие ночь, опрятные и упругие, они не обгоняют и не отталкивают — они обходят.

Позади него — в десяти шагах — стоял его дом (небольшой, с деревянным крыльцом, окруженным цветущими кустами шиповника); за домом возвышались его горы. Копет-Даг.

— Ну вот он, ваш Ломов,— с каким-то веселым удовольствием сказал директор заповедника и заспешил к «газику». Прошлой ночью, прорвав пограничную сетку, в Афганистан ушло с полсотни куланов — директор ехал, чтобы попытаться вернуть их.

Ломов продолжал стоять, все так же расставив ноги. Он глядел в землю.

За моей спиной, задрожав, ушел «газик», и во мне появились мысли кролика: «Уйти, что ли? Ну его к черту! Повернуться да и уйти».

Змеелов стоял передо мной как бы в другом, прохладном мире (я изнемогал от жары); его одежда даже со стороны выглядела удобной: хорошие кеды — «два мяча» — сидели на ногах плотно, защитного цвета брюки были схвачены внизу резинками (чтоб не попадала пыль), и еще куртка — свободная, легкая. (Свою сумку я б с наслаждением бросил сейчас прямо в пыль!)

Лицо его было выбрито.

(Я не спал две ночи, чтобы попасть к нему...)

И он был дома.

(Я бы отдал многое, чтобы встретить его вот так — перед своим домом!)

И этот загар. Ровный, как врожденный цвет мулата.

— Ну и что? — вдруг усмехнулся он. Блеснули белые зубы.

— Я хочу пить, — признался я.

Мы сидели в его кухне.

— Воды? — спросил он.

Я кивнул.

— Вино?

— Да.

Он подошел к холодильнику и вынул три бутылки. Это было красное вино. С бутылок стекали капли испарины, падали на стол.

— Еще?

— Хватит.

Мы ели плов из больших пиал с синими цветами.

— Ну что... за знакомство? — я потянулся к его бокалу.

— Извини. Я не предупредил тебя... — сказал он.

Рука у меня застыла.

— Я не чокаюсь. Я не пью ничего, кроме этого, сухого... И всегда предупреждаю всех: вино — это еда, тот же хлеб. Ты бы стал чокаться хлебом? Вот этой коркой?

Серпентарий окружала стена. На темной земле, перемешанной с камнем, бетонная стена казалась особенно светлой.

По ее верху, на высоте больше двух метров, ржаво выгибалась колючая проволока. Стержни, державшие ее, торчали из стены и были загнуты внутрь. Нигде не висело ни одной таблички, запрещающей перелезать через стену, вряд ли была в них нужда.

Мы шли вдоль стены к неизвестному мне входу, и я не мог оторвать взгляда от шершавого бетона. Они сейчас прильнули к нему с той стороны? Или кто-то из них уже полз вдоль стены, слыша наши шаги? Может, они сопровождали нас... Нечто подобное «Аду» Доре представлялось мне там, за змеиной стеной.

— Они не поднимутся на стену? — спросил я.

— Нет, — ответил Ломов.— Она там гладкая. Они плохо поднимаются по отвесному и гладкому.

(Я заметил, что мы оба, говоря вслух, не называли их змеями. «Их много там?» — спрашивал я. «Больше трехсот». — «Они все вместе?» — «Нет».)

Дверь была железной, с висячим замком. Ломов вставил ключ.

— Если здесь кого-нибудь укусят, — предупредил он, — отвечаю только я.

«Конечно, — подумал я. — Тому, кого укусят, уже не надо будет отвечать ни перед кем». Я шагнул за ним за порог.

— Уже кого-нибудь кусали?

— Никого, — ответил он, не оборачиваясь. — Кроме меня.

Он не хотел разговаривать, он шел по делу: гюрзам надо было дать есть, а у одной, вчера пойманной, взять яд. И я оказался вдруг наедине со своим удивлением: змей не было!

Стоял белый дощатый домик — легкий, как служебные постройки; к нему тянулась асфальтированная дорожка.

Прямо передо мной она упиралась во внутреннюю бетонную стену, дверь в ней была из металлической сетки. Сквозь нее я видел только траву.

Дорожка обходила дом с левой стороны — и тоже подходила к внутренней стене, и в ней была дверь. И еще одна дверь — сразу направо. Она была самой близкой ко мне, Ломов не обращал на меня внимания, и я заглянул сквозь ее решетку.

В изрытой норами земле, выныривая и прячась, гоняясь друг за дружкой и скаля зубы, шевелились сотни крыс. Они не испугались, когда Ломов вошел к ним, держа в руке стальной прут. Он прикрыл за собой дверь и стал смотреть на них. Одна семенила прямо к его ноге. Слишком крупная... Причем самка. Ломов не двигался. И тут же в метре от него из норы вынырнула другая — маленькая...