Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1987 год Страница 15

Заложили они и единственную в своем роде коллекцию карельских берез, саженцы их выросли из семян, собранных в Костромской области и присланных из Подмосковья, Белоруссии, Урала, Сибири. Замысел был простой. На костромской земле пустят корни, зашумят листвой пришельцы из разных почвенно-климатических зон. Потом можно взять самые ценные деревья, размножить их, заложить промышленные плантации. Тогда народные умельцы получат прекрасный декоративный материал, а мебельная промышленность — ценный отделочный шпон.

Много лет Багаевы увлеченно работали над искусственным разведением карельской березы. Выросли их сыновья, окончили тот же, что и родители, институт и теперь уже вместе стали внедрять эту культуру. Они тщательно следили за наследственными свойствами потомства, полученного из семян свободного и принудительного опыления; выявляли наиболее перспективные по быстроте роста и качеству текстуры деревья. Опробовали и вегетативный способ размножения черенками. Он оказался самым надежным. За двадцать лет Багаевы вырастили почти миллион саженцев и заложили совместно с производством лесосеменные плантации и культуры на площади около 500 гектаров.

Открытие узорчатой березы в Костромской области вызвало широкий отклик. Багаев получил много писем от ученых-лесоводов, любителей природы и юннатов. Они просили прислать саженцы, семена, черенки.

Первые посылки с семенами и саженцами Сергей Николаевич послал в десять кировских лесхозов.

«Им они нужнее всего»,— думал он, бережно упаковывая саженцы.

Теперь багаевские березки пустили корни и в Сибири, и на Южном Сахалине, и в Архангельской области, и в степях Оренбуржья, и в Казахстане, и на склонах Кавказских гор. Но больше всего их на костромской и кировской земле...

В одной из таких рукотворных рощ я и слушала рассказ Сергея Николаевича Багаева о его нелегкой, счастливой судьбе. Переживая все перипетии его подвижнического труда, я подумала, что Гёте был прав, когда говорил, что, встречая лесовода, он почтительно снимал шляпу. Ведь жизнь человеческая настолько коротка, что лесовод не может увидеть плодов своего труда — они достанутся будущим поколениям...

Недавно Сергей Николаевич получил от вятских умельцев посылку. В ней были образцы изделий из карельской березы, выращенной из его саженцев. Старинный промысел благодарил Багаева за труды.

Костромская область

Е. Фролова, наш спец. корр.

Степень риска

Гарун Тазиев родился в 1914 году в Варшаве. Его отец, врач русской армии, погиб в первую мировую войну. После войны мать с сыном переехали в Бельгию, где Тазиев получил образование в Льежском университете. Во время второй мировой войны воевал в составе бельгийской армии и участвовал в Сопротивлении. В 1946 году, отправившись в Африку, Гарун Тазиев увлекся вулканологией и с тех пор занимается этой наукой. С 1952 года он живет во Франции, является профессором Центра научных исследований, до недавнего времени занимал пост государственного секретаря по вопросам природных катастроф. Автор большого числа научных работ и монографий. Его научно-популярные книги изданы во многих странах, в том числе в СССР («Встречи с дьяволом», «Запах серы», «Когда Земля дрожит» и другие).

На сорок лет занятии вулканологией мне довелось побывать во множестве кратеров, наблюдать несчетное число взрывов и лавовых потоков, смотреть, как из ревущих жерл вырываются фонтаны магмы и струи раскаленных газов. И чем больше я наблюдал, тем больше убеждался в своенравности вулканов.

Практика научила меня трезво взвешивать степень риска, на который можно идти ради добычи научных данных. Тем не менее события подчас принимали оборот, который не предусмотрит никакой опыт. Лишь случай помог мне четыре-пять раз выйти живым из-под огненного шквала. Так было на краю кратера Китуро в 1948 году, у западного колодца Стромболи в 1960 году, возле центрального жерла Этны в 1964 году и снова на Этне годом позже. Но самое страшное испытание я пережил утром 30 августа 1976 года на вершине вулкана Суфриер на острове Гваделупа.

В тот день мы провели более тридцати минут под самой яростной бомбардировкой из всех, что выпали на мою долю.

Рухнув плашмя в жидкую грязь, толстым слоем покрывавшую склон,— она-то и не позволила нам убежать от начавшегося извержения,— я сказал себе, действительно отчетливо произнес вслух: «На сей раз это конец!» Спасительный выход нельзя было найти даже при самом богатом воображении. На пятачок площадью в два десятка квадратных метров, где мы находились, обрушилась лавина скальных обломков, самый настоящий огненный дождь. Два камня стукнули по шлему. Затем буквально в нескольких сантиметрах от моих поджатых ног плюхнулась глыба не менее полутонны весом... Стало ясно, что вдавливаться в глину бессмысленно: укрыться от падающих камней негде.

Страха не было, потому что я с первой же секунды решил не поддаваться панике. И для этого воспользовался старым надежным трюком, который стихийно открыл еще в 1940 году, во время первого налета немецких «юнкерсов»: надо чем-то занять мозг. Например, расчетами... Тогда я высчитывал, под каким углом от «юнкерса» летит сброшенная бомба. Происходившее на Суфриере выглядело куда более интересно: подобное явление я впервые лицезрел в столь непосредственной близи. Надо было засечь время. А для этого следовало обтереть циферблат часов от налипшей глины. Вот так. Теперь можно переходить к полевым наблюдениям.

Повернув голову, я взглянул на кратер. Две минуты назад наша группа в семь человек мирно шествовала к нему. Вдруг я заметил, как, прорезая лениво стелющиеся над кратером белые облака пара, в небо со страшной силой ударила тонкая прозрачная струя. На высоте она разошлась вширь и стала наливаться трагической чернотой. То были мириады кусков породы, вырванные потоком пара на огромной глубине из стен питающего жерла. Взлетев на сотни метров у нас над головой, они щедро посыпались вниз.

По всей вероятности, я первым из вулканологов стал свидетелем начала и развития извержения подобного типа, называемого на ученом языке фреатическим. Можно было горевать и радоваться одновременно! Человеку, занимающемуся наукой, наибольшее удовольствие приносит открытие, а тут мне воочию открылась одна из форм вулканической деятельности. Жаль только, нельзя будет поделиться с коллегами этой новой информацией...

Между тем секунды текли, слагаясь в минуты, а я все еще был жив. Конечно, опасность не миновала — вокруг то и дело рушились многосоткилограммовые глыбы; одного такого «кусочка» вполне хватило бы для меня или одного из спутников, укрывшихся за иллюзорным выступом.

За камнем скрючились четверо: Франсуа Легерн, Марсель Боф, Джон Томблин и профессор Аллегр. Я не был виноват в случившемся, но мне полагалось нести всю меру ответственности, если кто-либо из моих коллег погибнет. Подъем к кратеру входил в круг наших профессиональных обязанностей: необходимо было посмотреть, что происходит на Суфриере, и дать заключение, насколько велик риск пароксизма и выброса палящей тучи, кошмарные воспоминания о которой витают с 1902 года над Антильскими островами. Летом 1976 года почти все, кроме меня, опасались повторения подобного извержения на Гваделупе.

Мнения разошлись. Я утверждал, что опасности нет, в то время как профессора Брусе и Аллегр уверяли, будто катастрофа неминуема! Оба эксперта две недели назад порекомендовали местной администрации эвакуировать из этой части острова все население — семьдесят пять тысяч человек.

Ознакомившись с результатами наблюдений коллег, выслушав разноречивые мнения о характере вулканической деятельности и убедившись, что за последние шесть недель ничего существенного не произошло, я заключил, что эвакуация была бы неоправданной. Для верности я решил проверить свой вывод на месте и предложил подняться на следующее утро к кратеру, дабы посмотреть, не появились ли какие-либо новые признаки, ускользнувшие от бдительного внимания моих товарищей. Так мы оказались на вершине Суфриера.

Когда рано утром мы вышли из вулканической обсерватории, располагающейся на берегу моря в каземате форта Сен-Шарль, нас было девять человек. Сейчас, уткнувшись в глину, лежало пятеро. Двое наших химиков откололись от группы час назад, значит, не хватало еще двоих. Они исчезли сразу после начала извержения, когда я крикнул: «Бежим!» Где они сейчас? Живы или погребены под одной из глыб?

Перед глазами отчетливо возникли лица пропавших. Усилием воли взяв себя в руки, я стал рассуждать логически. Если они погибли раньше нас, их тела должны были находиться в поле зрения. Если же их нет, значит, людям удалось спастись. Но как узнать?