Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1982 год Страница 15

— Рубашки и брюки ты им даром, что ли, давал?

— Зачем же даром? — усмехнулся он моей наивности.— Менял на шкурки, на каучуковое молоко, потом дерево стало в цене. А работать по-настоящему они не любят. Помню, трудно было их .заставить золото мыть.

— Так ты и золотоискателем был? — удивился я.

— Золото искать здесь не нужно, индейцы знают, где оно есть. Лишь бы повезло: иногда за месяц всего грамм намоешь, а иногда килограмм получается.

— Что, за золото хорошо платили?

— Вначале продавал его перекупщикам, но они много не дадут. Сам начал возить в город, получалось неплохо...

Дон Панчито с видимым удовольствием вспоминал минувшие дни.

— Куда же девалось твое богатство, дон Панчито? — поинтересовался я.

Он как-то сразу потускнел.

— Прогорел,— ответил он грустно.— Начал деньги в долг давать, людей выручал, а они меня подвели.

Как потерял свою фортуну дон Панчито, я расспрашивать не стал...

Впереди идут трочеро

И вдруг я услышал рокот мотора. Из-за вершин деревьев показался вертолет. Сомнений не было: это был наш Ми-8. Но еще большая радость была впереди. Когда вертолет приземлился, я узнал пилота. Это был Мануэль.

Чтобы читателю стало ясно, что означала для меня встреча с Мануэлем в этой глуши, расскажу, как мы познакомились.

В семидесятом году в Перу было мощное землетрясение. В горах, в департаменте Анкаш, погибло около пятидесяти тысяч человек. Раненых, больных было еще больше... Я прилетел в Перу на работу вместе с молодежным отрядом наших врачей и госпиталем. Госпиталю поручалось стационарное лечение больных. Его палатки расположились неподалеку от разрушенного до основания города Уарас. А отряд молодежи (среди членов его были высококвалифицированные врачи, со званиями и степенями) разделили на группы по три-пять человек и забрасывали в небольшие поселки в горах. Там они вели прием больных, делали в случае необходимости сложные операции, но, главное, поднимали у населения настроение, лечили, отправляли особо тяжелых больных в госпиталь. Через руки молодых врачей примерно за два месяца работы прошло около сорока тысяч человек... Группы врачей из деревни в деревню перебрасывались вертолетом. А командиром вертолета был Мануэль. Он переносил любые тяготы такого рода работы и обслуживал все точки один. Летал он на маленьком вертолетике американской постройки. Нашими вертолетами перуанцы тогда еще пользоваться не умели, и три подаренных Ми-8 оставили, как они говорили, для более важных дел...

Мануэль узнал меня. Мы похлопали друг друга по плечам, и я изложил ему суть моего положения. Он рассмеялся: «Рад помочь. Сейчас повезу тебя на Паваяку, посмотришь, как идут работы, а потом на нашу базу в джунглях. Оттуда можешь улететь в Икитос, а если нет — проживешь несколько дней без проблем...»

От Капироны до Паваяку мы летели минут десять.

От посадочной площадки мы поднялись на командный пункт. Отсюда, с вершины холма, было хорошо видно, какими усилиями дается нефть в джунглях: вырублено сто тысяч квадратных метров сельвы, трактора, бульдозеры, компрессоры доставляли сюда в разобранном виде вертолетами. Собирали в специально построенных мастерских, часть техники переносили через джунгли, через болота буквально на руках...

Но труднее всех, пожалуй, было тем, кто пришел сюда задолго до начала работ. Об этом мне рассказал начальник участка инженер Фернандо Рехифо.

Для того чтобы определить места залегания нефти, нужно было составить сейсмологическую карту. Для этого геологи наметили маршруты нескольких партий. Точно по заданному курсу партии расходились по джунглям. Они находились в сельве по нескольку недель.

...Впереди идут трочеро. Задача людей этой профессии — прокладывать трочу — тропу в джунглях. По пять-шесть часов в сутки, меняясь через каждые несколько сот метров, идут они, пригнувшись к самой земле. Передние рубят под корень кусты и тонкие деревья. Двое расширяют трочу, пилят толстые стволы, выкладывая из них мостки. Следом идут геологи, специалисты с грузом. Проложить трочу — это только полдела. Ее нужно все время поддерживать в рабочем состоянии. Влажность и муравьи превращают бревна в труху недели за две. Время не ждет. До наступления темноты нужно пробить два километра тропы, найти сухое место, сварить пищу и повесить гамаки.

В джунглях люди не ставят палаток. Жара не даст отдохнуть, вымотает силы. Если же пойдет дождь и станет холодно, можно спать, сидя в гамаке, сжавшись в комок, стараясь сохранить тепло. После трудового дня трочеро спят как убитые. Вероятность того, что на лагерь нападет дикий зверь, крайне мала: звери боятся шума, людей. Змея тоже не страшна, если не наступить на нее ногой, за исключением знаменитой «шушупи» — змеи-собаки. Эта тварь всегда нападает первой. Охотится она ночью и, как правило, извещает о своем приближении. «Собакой» ее назвали, наверное, за злобность; звук, который она издает, больше похож на кудахтанье, чем на лай. Если в лагере кто-то услышал кудахтанье шушупи, прислушиваются все, определяя по звуку, куда она держит путь. И если она идет на лагерь, люди снимаются и уходят. Сражаться с шушупи в темноте слишком опасно.

Когда группа выходила на заданную точку координат, в точно назначенное время производился взрыв. Сейсмографы принимали отраженные от различных слоев колебания звука, и таким образом по сейсмическим картам определялось место возможного залегания нефтяного пласта...

Отсюда, с командного пункта, было видно маленькое озерко нефти, натекшей из скважины, пока ставили заглушку. Казалось, ее блики можно было увидеть в глазах каждого рабочего и самого начальника участка—так взволнованы они все были.

Нефтяной бум обещал новую жизнь этим краям, всем и каждому, кто здесь трудился...

Амазонский алитет

Я нашел Мануэля у вертолета. Рабочие заканчивали погрузку каких-то деталей, которые мы должны были отвезти на базу «Петроперу», минутах в двадцати лета от этой скважины.

— Тебе придется пока жить с нами,— сказал Мануэль.— Самолета в Икитос сегодня не будет.

За три дня в лагере «Петроперу», расположившемся в небольшой деревушке Интуто, мне довелось попробовать хвост крокодила, черепашьи яйца, съесть кусочек удава и обезьяны. Здесь, как и во всей сельве, ели все, что можно было добыть...

— Эй, журналист из Москвы,— услышал я насмешливый голос Мануэля на следующее утро.— Все новости проспишь.

— А что, нефть нашли? — вскочил я.

— Сейчас нефть никто не ищет, мой дорогой, сегодня воскресенье. А вот проехаться с Джони на моторке тебе, я думаю, не мешает.

Я быстро собрался, прихватил бутерброд из столовой с какой-то белой твердоватой рыбой (оказалось, это и был кусок хвоста крокодила) и помчался к реке.

Джони, сухощавый, улыбчивый индеец, ждал меня в резиновой лодке с мотором. Я сел на нос, приготовил камеры, и мы двинулись. В течение двух минут все было спокойно, мы отошли от берега метров на двадцать, и тут все переменилось. Мотор завыл, лодка рванулась, резиновый нос вместе со мной задрался, и мы понеслись со страшной скоростью по реке. Минут через десять началось для меня новое испытание — «кебрады». Вода в этих заводях Амазонки, образующихся в периоды половодья, черная, гладкая как зеркало. В ней отражаются без искажения, сохраняя цвет, кусты и деревья. Отличить отражение от самой ветки я был не в состоянии. Несколько раз казалось, что мы на полной скорости просто влетаем в чащу, я пригибался, приготовившись к удару, а Джони, заметив это, еще поддавал газу и хохотал как ненормальный. Этот индеец был фанатиком скорости. Лодку, однако, он вел мастерски, уворачиваясь от кустов, низко нависавших ветвей деревьев и островков.

— Не спеши так, а то я не смогу ничего разглядеть и сфотографировать,— сказал я. Он сразу согласился, сбавил скорость. И вовремя: из-за поворота вышла длинная лодка-каноэ. На ее носу сидела молодая индеанка, за ней маленькая девочка, на задней скамейке сидел и греб, плавно работая веслом, индеец со строгим лицом. Между ним и женщинами лежала гора бананов.

— В лагерь повез продавать,— пояснил Джони.

Индеец, увидев, что я навожу фотоаппарат, приосанился, выпрямил спину и сказал что-то женщинам. Те тоже подтянулись, напряглись... Я подождал, пока они подготовятся, и сделал снимок.

Минут через десять мы уже были у дома этого индейца. Родня его оказалась малоприветливой, и я, не останавливаясь, прошел за Джони мимо.

— Почему у них такие мрачные лица? И почему они не поздоровались в ответ? — спросил я у своего спутника.

— А ты не понял? — поинтересовался он.

— Нет.

— Понимаешь, они не любят, когда их фотографируют, а они без рубашек.

— Они что, думают, будто фотоаппарат унесет часть их души? — спросил я, поскольку сталкивался с таким повернем среди индейцев в горах. Там некоторые старики считали, что если на бумаге появляется изображение человека, значит, его уносят с собой и с ним могут сделать что угодно.