Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1962 год Страница 15

XXII съезд Коммунистической партии — вершина, с которой видно далеко-далеко вперед. В открывшейся с этой вершины дали такие значительные свершения, которые под силу только народу, живущему под солнцем социализма и созидающему коммунистическое общество. Масштабы намеченных съездом дел и проектов поражают воображение. Людям нашего поколения выпало на долю воплотить в жизнь самый грандиозный проект всех времен — построить коммунизм, И многочисленные великие технические сооружения нашей эпохи — уже готовые или запланированные — лягут составными частями в материально-технический фундамент коммунизма.

Вот один из строительных проектов — только часть больших планов.

Соединить многосоткилометровым глубоководным путем два моря — Черное и Балтийское! Шутка ли? В прошлом воплощение подобного проекта в жизнь составило бы славу нескольких поколений целого народа. В нашу эпоху на стройку новой водной системы придут люди, в трудовых биографиях которых Волго-Дон и канал имени Москвы, энергетические колоссы на Ангаре и Оби, на Енисее и Волге...

Долгим водным путем приходится идти сейчас грузам с Черноморья в Калининград, Ригу, Ленинград, а с Балтики — в Одессу, Новороссийск, Батуми.

Но пройдет несколько лет, и водная магистраль соединит северное и южное моря. По украинским, белорусским и литовским рекам суда повезут к северу донбасский антрацит, металл Криворожья, фрукты Болгарии, маслянистую нефть Румынии. А навстречу потекут богатства Балтики — пахнущий хвоей лес, контейнеры с машинами, химические удобрения. Суда пойдут через шлюзы гидроэлектростанций, многие из которых уже построены, по спрямленным и углубленным притокам Днепра и Немана, по новому 70-километровому каналу.

Но Днепро-Неманская система — это не только речная дорога. Это и миллионы киловатт-часов электричества и сотни тысяч гектаров орошенных либо осушенных земель, а значит, эшелоны зерна, картофеля, овощей.

Воплощение нового проекта станет еще одним крупнейшим усовершенствованием природы, которую советский человек заставит служить себе.

Каменная книга

Мне очень хотелось увидеть Ильмены сверху — простирающиеся почти строго по 60-му меридиану горы, укутанные в шубу сосен и лиственниц, увидеть ржавые пятна болот, реки и речушки, скатывающиеся то в Европу, то в Азию. Об этом заповеднике вдохновенно писал академик А.Е. Ферсман: «Кто из любителей природы не слыхал об Ильменских горах?.. Кто из минералогов не мечтает посетить этот природный музей, «этот минералогический рай» единственный на земле по богатству, разнообразию и своеобразию своих ископаемых?»

Лететь не пришлось: до Миасса меня довезла прозаическая электричка. Я сошел на этой небольшой станции и, расспросив дорогу в заповедник, побрел по шпалам, даже не обратив внимания на серое здание вокзала. А между тем оно было сложено из примечательного камня, которым знатны и славны Ильмены — из знаменитого миаскита, серого в крапинку минерала, впервые открытого в Ильменах.

Я шел мимо холма, полого спускающегося к Ильменскому озеру. Озеро лежало справа, холодное и величественное. Ленивые волны лизали обледенелые камни и корявые корни подмытых сосен. Должно быть, вот в такую пору глубокой глухой осени, с хмурым небом, голыми дрожащими березами, клочьями тумана, запутавшегося в чаще леса, и родилась легенда, будто на дне этого озера лежат самоцветы, но смерть настигает каждого, кто протягивает к ним жадную руку.

Это уже были заповедные места. То навстречу, то обгоняя, мчались составы — единственное напоминание о бурной жизни, которая кипела совсем рядом. А здесь, в заповеднике, шумело холодное озеро, шумел ветер, срывая последние листья с прибрежных кустов.

Вспомнилось описание этих мест, сделанное в прошлом веке: «Трудно представить себе ту глушь, которая встречает вас в этом краю. Едва проходимые места, бездонные болота с грудами осыпей из остроконечных валунов и целыми кострами валежника, часто совершенно истлевшего и носящего свежие следы медведя, топи, обманчиво покрытые мхом, — вот все, что находит наблюдатель в этой пустыне».

Может быть, в этом было повинно настроение, может быть, погода, может быть, осень, силящаяся перейти в зиму, — но я как-то зримо ощутил совпадение описанного ландшафта с тем, что открывалось перед глазами. И странно, это совпадение не пугало, не отталкивало, а наоборот, радовало: значит, удалось людям сохранить в неприкосновенности этот редчайший природный уголок русской земли.

Навернем, в другую пору года, летом, когда голоса тысяч туристов оглашают окрестности, когда белеют палатки, пестреют цветами луга, все выглядит совсем иначе, обжитым, немного будничным. Сейчас ничего подобного не было и в помине. Была глушь, безлюдье. И я впервые почувствовал благодарность и к этому хмурому небу, и к ледяным волнам, и к свирепому ветру, бьющему в лицо, за то, что они сообща создали для меня именно ту неповторимую картину, которая связана с представлением о местах заповедных, где властвует и правит природа.

...В двухэтажном рубленом здании конторы гудели раскаленные печи, как бы напоминая о том, что работа уже перенесена с копей, с поля в теплые кабинеты и лаборатории.

— Однако, поздненько вы к нам, — встретил меня ученый секретарь заповедника Николай Тимофеевич Смирнов. — Конечно, хотите все посмотреть собственными глазами? Что ж, это трудновато, но не исключено. Вот отремонтируют машину — и в путь вместе с геологами. Им как раз осталось кое-что завершить.

Ученый секретарь повел меня в музей, разместившийся на горке. Когда мы шли: раздвигая плечами кусты, обледенелые ветви с тысячами блестящих бусинок льда провожали нас сухим тихим звоном.

Музей тоже выглядел пустынным. Большой зал уже не отапливали. Броский плакат гласил, что здесь каждый год бывает двадцать тысяч посетителей. Я был, очевидно, двадцать тысяч первым.

На столе лежала безработная указка, ее хозяйка, заведующая музеем, уехала в город, и я бродил один между собранными здесь сокровищами.

В тусклых и ярких кусках горных пород блестели, пестрели, отливали то серебром, то золотом, то кармином вросшие в них минералы, драгоценные и не драгоценные камни. Одни из них лоснились, как шкура тюленя, другие пламенели, третьи, стоило чуть перевести взгляд, искрились сотнями светящихся точек, напоминали причудливые картины. Я дал волю воображению и увидел в отшлифованной поверхности змеевика зеленую тундру, усеянную желтыми пятнами кочек. Несколько пегматитов походили на ковры сумрачных ржавых тонов. Друза полевого шпата представилась средневековым городом с бесчисленными башнями и домами, прижатыми друг к другу.

Ничтожные по величине кристаллы соседствовали с великанами. Я стоял возле одного из них — огромной шестигранной призмы топаза, когда скрипнула дверь и в музей вошел сухощавый человек, подвижный, с быстрыми глазами.

— Макарочкин Борис Александрович, научный сотрудник заповедника, — отрекомендовался он и тут же начал рассказывать удивительные истории ильменских камней.

Знал он их превосходно. Кристалл топаза, возле которого мы стояли, он сам добыл из развалов копи и сдал в музей. Кристалл был настолько велик — 2,6 килограмма, — что его описание попало в научную литературу. Поодаль лежал, нет, скорее высился еще один гигант, напоминавший слоновую ногу. И это тоже был один кристалл черной слюды, весивший почти два пуда. Но и этот феномен меркнул перед другим, о котором рассказал Макарочкин: нашли когда-то в Ильменах кристалл амазонита таких размеров, что в нем заложили целую каменоломню!

Я увидел в серой породе гранаты, подобные капелькам крови, и услышал рассказ о том, что возле Златоуста, на горе, так много обломков этого камня, что после дождя трудно взбираться на склон — ноги скользят по гранатовой гальке.

Сам Борис Александрович много лет изучает очень редкий и нужный минерал чевкинит. Удивительна судьба этого камня.

В 1829 году на глухих ильменских дорогах появился необычный кортеж — длинный ряд экипажей, впереди и сзади которых красовался казачий конвой. В каретах ехали приглашенные русским правительством «в интересах науки и страны» известный немецкий естествоиспытатель и путешественник Гумбольдт и свита ученых специалистов. Гумбольдт уже познакомился с Сибирью и средним Уралом, он вез подаренные ему великолепные коллекции минералов и девятифунтовый самородок золота, скромно положенный хозяином Сысертского завода на обеденный прибор гостя. Великий естествоиспытатель торопился домой, ему было не по пути, но он все же решил завернуть в Ильмены, ибо о них к тому времени разнеслась слава в научном мире.

Ильмены сразу же покорили Гумбольдта. Он очень заинтересовался разработками полевого шпата, тех чудесных разновидностей его, которые называются амазонским, солнечным и лунным камнем.