Графоманка - Аля Пачиновна Страница 15

– Ты уже летишь.

– Я падаю.

– Каждый полет начинается с падения.

(с)

- Раздевайся!

Перед концом света, наверное, повиснет такая же пауза. Людям захочется остановиться и подумать, что они не так сделали, почему мир летит в тартарары. Лера пыталась понять, где и когда  она свернула не туда на жизненном пути. Но думать и одновременно смотреть в глаза своему персональному апокалипсису не получалось.

- А на дудочке тебе не сыграть? - нарушила тишину Лера, почти на сто процентов уверенная, что опять сморозила какую-то жесть.

Лицо Графа выражало всю привлекательность собственной трактовки Лериного вопроса.

- Я даже не рассчитывал, если честно… А ты можешь? Я думал ты везде девочка.

Лера больно прикусила язык, чтобы не дать себе сболтнуть что-нибудь отягчающее собственный приговор. Был бы в руках пистолет, она бы не раздумывая выстрелила ещё раз. Говорят, убийство, как наркотик - разъедает морально-нравственные установки. Один раз попробовав чужой кровушки, уже сложно остановиться.

- Как же я тебя ненавижу! - выплюнула она, окидывая взглядом кабинет в поисках если не огнестрельных, то хотя бы колюще-режущих предметов.

- Да ладно. Расслабься.  Твой язык на литературе заточен, а заучкам, как правило, сосать или некогда, или никто не даёт!  - Граф обвёл ее взглядом мясника, будто взвешивал, оценивал свежесть, прикидывал стоимость. Проглотил голодную слюну, скривился самодовольно. - Ну, и поскольку ты из тех, кому было некогда, придётся наверстывать упущенное. Раздевайся.

Лере почему-то резко захотелось вернуться в родную, убитую постояльцами и временем бабушкину халупу. Окажись она там, она бы облобызала вонючий диван, залезла бы в холодную ржавую ванну с поваренной солью. Открыла  бы по такому поводу баночку тушёнки и скурила бы укроп.

В очередной раз оценив чёрный юмор кармы, Лера стащила  с пяток  кроссовки. До треска в ушах сжала челюсти. И со словами: «Буть ты проклят!» стянула одним движением штаны, другим - футболку. И встала перед ним в одних трусах, как девочка перед детсадовским дядей-доктором.

-  С такой грудью либо в Пусси Райот, либо в эскорт. Но ты для того и другого слишком… зажата.

Лера вспыхнула и упрямо расправила плечи, стараясь игнорировать жжение в сосках и дрожь в голосе:

- Это называется - независима!

- Да, я видел твою независимость. Сразу захотел посягнуть на неё, но ты оказала вооруженное сопротивление. Теперь я должен ответить… Трусы тоже снимай!

Это сон. Это сон. Это страшный сон…

Сейчас она дойдёт до края, упадёт, а потом обязательно проснется. В Москве. Всё переосмыслит и удалит блог. Потому, что когда снится, что падаешь - это значит растёшь.

- Ты зачем мою Эммануэль сбрила?! - но кошмар продолжался. - Я хотел окунуться в юношеские воспоминания, - проговорил Граф с усмешкой и Лера поклялась, что откроет глаза только по будильнику.

- Думаешь, если ты не видишь меня, значит я на тебя не смотрю? - без изображения его голос не так пугал. Но возникла другая проблема - он… возбуждал. Где-то глубоко в Лериной вселенной начал формироваться космический вихрь. Пугающий и манящий одновременно.

- В следущий раз оставляй на киске немножко. Не люблю сфинксов. И убери руки от груди.

Лера опустила руки по швам, буквально ощущая скрип в суставах. От этих его приказов пробирало ознобом до костей. Резко захотелось пить и провалиться сквозь землю.

- Потрогай себя ТАМ! Поласкай! - продолжал  слегка севший голос. -  Ты же знаешь, как это делается?

Лера знала. Она не тундра. Она живой человек с потребностями, вынужденный подавлять свои желания, потому что… до смерти боится душевных ран. Однажды испытав боль потери, она сознательно огородилась от людей, чтобы больше никого не терять. Никого не любить. Быть свободной, гордой одиночкой. И она была такой. И ее все устраивало. И она могла устроить себе разрядку, когда того требовал организм. Но у себя дома, под одеялом, в пижаме, а не стоя голышом перед главарём Сибирский мафии.

- Лера, ты ведь не хочешь, чтобы это сделал я? - вкрадчиво разрезал тишину Граф. - Или хочешь?

Раньше, чтобы увлажниться, ей нужно было простимулировать себя пальцами. Чтобы кончить - представить, что это пальцы того мальчика-десятиклассника из соседнего подъезда - хозяина Стаффорда по кличке Граф.

Сейчас Лере стыдно было признать, что ни стимуляции, ни образа мальчика не требовалось. Она была неприлично, неподвластно себе влажна. Впервые в жизни она тонула сама в себе.

- Дотронься до своей звезды, Лера! И покажи мне, какая ты мокрая.

Господи, пусть это поскорее закончится! Это невозможно!

Это было негуманно. Нельзя жечь людей заживо! Это запрещено конвенцией по правам человека!

Новодворскую затрясло, как на электрическом стуле. Она всхлипнула то ли от жалости к себе, то ли прощаясь с той Лерой, какой уже никогда не будет, то ли с тем мальчиком, которого больше никогда не вспомнит. Шагнув назад, она воткнулась голыми ягодицами в край стола. И скользнула рукой во влажную, пульсирующую гладкость.

- Разведи ноги!

Она сама поразилась, с какой лёгкостью выполнила требование, готовая возненавидеть уже и себя за то, что никак не сопротивляется его голосу.

- Шире… - голос охрип. - Глубже пальцы… трахай себя, Лера. Или это сделаю я!

Сгорая от стыда, Лера проникла в себя сначала одним пальцем, потом двумя, обводя плотное мышечное кольцо входа во влагалище, рефлекторно двинула бёдрами вперёд-назад.  Надавила на вульву, утопив пальцы в ее нежной ласковой мякоти, запорхала ими над самым центром своего лотоса. Внутрення ее женщина ликовала, исполняя полёт Валькирии над уязвлённой и мрачной самодостаточной  личностью.

- На стол, Лера! Ляг на стол. Разведи ноги, чтобы я видел, - рвано отдавал приказы мужчина, которого она не хотела сейчас видеть. Но… уже смирилась слышать. Голос проникал в неё её же пальцами. И противиться этому было бессмысленно. Невозможно. И даже опасно.

Прохладная поверхность стола обожгла раскалённые лопатки.  Лера выгнулась дугой, судорожно подняла бедра, потому, что прикосновения пальцев к набухшим, пульсирующим складкам стали болезненными. Она бы не хотела видеть себя голой, возбуждённой самкой, раскрытой полностью перед мужчиной, которого ненавидела и боялась с одинаковой силой. Но писательское воображение услужливо рисовало постыдные картины