Журнал «Если» - «Если», 2008 № 04 Страница 16

Астольфо ответил неспешным элегантным поклоном.

— О, госпожа, моя услуга слишком ничтожна и, кроме того, я опозорен предательством бывшего ученика, этого негодяя Фолко. Поэтому я не ожидаю награды.

— Но ты должен принять деньги!

— Прошу вас, госпожа, не настаивайте! Но я буду возвращаться каждые две недели, чтобы проверить, все ли в порядке, и убедиться, что рядом с алмазом нет никакого иного камня, что он хранится в хорошо освещенном месте и что никакая тень не прокрадется в его сердцевину, подобно ночному злодею, пребывающему в тайной пещере Кламоргры.

— В таком случае, — произнесла графиня, — я найду способ вознаградить тебя за твои усилия. А теперь Кробиус выполнит последнюю обязанность, прежде чем приступить к новой. Он проводит вас к выходу.

— Синьора…

Астольфо поклонился еще раз, и мы удалились. Злосчастный, избитый, истерзанный Фолко плелся, звеня цепями и изобретая в своем взбаламученном разуме все виды отмщения другу Мютано.

Кробиус шествовал впереди. Пересек парадный зал, прошагал по коридорам, где тени больше не шептали зловещих угроз, и наконец привел нас в широкий вестибюль дворца. Здесь он остановился, повернулся, наградил каждого бесстрастным, холодным взглядом, знаком велел лакею открыть парадные двери, после чего снова повернулся и поплелся назад — нянчить гигантский алмаз до конца дней своих.

А мы тем временем вышли во двор, уселись в экипаж, любезно предоставленный нам графиней, и направились к особняку Астольфо. Я сидел в углу, измученный и злой, но, как ни странно, довольный. Хозяин и слуга устроились напротив и пребывали в прекрасном настроении.

— Великолепная работа, — объявил Астольфо. — И нам не стоит брать за нее золото. Довольно и того, что отныне мы в милости у госпожи и заслужили ее искреннюю благодарность. Да и вероломный Кробиус отныне в нашей власти. Не правда ли, Фолко, это достойное завершение дня? Причем дня вовсе не утомительного.

— Как для кого, — проворчал я. — Мне так туго пришлось.

Я красноречиво звякнул цепями.

Астольфо и Мютано дружно ухмыльнулись.

— Ах, парень, — сказал мастер теней, — когда я вижу, как далек ты от истинного совершенства, перед моими глазами возникает картина необозримого звездного неба.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

© Fred Chappell. The Diamond Shadow. 2007. Печатается с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».

Александр Зорич

Бран

Бран гнал жеребца галопом по широкой мощеной дороге, что соединяла столицу с приморским поселением Геррек. Там, у самого берега, отдавшись колышущей тяжести осенних волн, стояли широкие, мощные корабли — собственность княгини Скелль. Их горделивые носы с чешуей изогнутых, сшитых внахлест досок обшивки наводили страх на все побережье моря Рейвенн. А те, кто плавал на этих кораблях, были известны и далеко за его пределами.

Говорили, что Ледовоокими пугали матери своих детей даже в тех краях, куда дружины и купцы Ледовооких еще не проторили дорожку. Кто-то скажет — дурная слава. Кто-то скажет, что слава не бывает дурной.

На одном из таких кораблей Брану и предстояло отправиться на континент, где пролегала граница княжества. С каждым годом эта граница отодвигалась все дальше и дальше на юг, кое-как тесня варваров.

Бран гнал коня, нещадно орудуя хлыстом. Он знал, что опаздывает, и всему виной — его необоримое желание увидеть на прощание невесту.

Теперь выходило, что несчастное животное, грудь которого была в белом пенистом мыле, расплачивается здоровьем за его лирические прихоти.

— Потерпи немножко, Бел. На корабле отдохнешь, — увещевал коня Бран.

А снег все шел. И с каждым верстовым камнем, приближавшим Брана к морю, становился он все обильнее.

Пустоши, леса, пашни на глазах делались белыми, новорожденно чистыми и печальными той особой печалью, что сопровождает всякую перемену — к доброму ли, к дурному ли.

Именно тогда, по пути в Геррек, Бран впервые признался себе, что в отличие от своих Ледовооких сродников равнодушен к красотам снега. И хотя снегопад в дорогу искони считался знаком, предвещающим удачу, Бран не чувствовал радости.

А потом было море.

На восьми кораблях к Земле — так по-простому называли Ледово-окие континент — плыли, тесно сгрудившись на лавках, воины и их командиры, среди которых был и Бран. И паруса, на каждом из которых красовался герб Ледовооких — свивший спиралью хвост Белокрылый Змей, — были щедро налиты ветром.

Еще восемь кораблей поскромнее везли запасные доспехи и оружие — мечи, топоры, кинжалы, вязанки стрел, — изделия лучших оружейников Урда. А также провизию, сбрую, палатки и прочую необходимую в военном хозяйстве ерунду.

Следом шли еще восемь приемистых кораблей с высокими бортами. Они везли лошадей, среди которых был и вороной Бел.

Штормило. Мореплавателям — двуногим и четвероногим — пришлось несладко.

Оторвавшись от весел, воины дружно опорожняли за борт желудки, а потом сосали лед — не простой, заговоренный. На какое-то время лед помогал. Увы, ненадолго.

А вот кони, лишенные возможности прибегнуть к испытанным средствам, страдали немилосердно. На время путешествия их привязывали к массивной дубовой балке, что служила одновременно и поперечной распоркой для бортов, и основанием мачты. На голову скакунам надевали холщовые мешки. Под хвосты подвязывали торбы.

Сначала животные буянили: пытались кусаться, брыкаться, осаживать, но потом стихали этак безысходно, растратив впустую все силы. Вторую половину пути они вели себя смирно — исподволь сходя с ума от качки и воды, что лилась непонятно откуда им на головы, странной горько-соленой воды, которую нельзя пить.

Когда одноглазый кормчий корабля, шедшего первым, прокричал «Земля!», и эта благая весть посредством сигнальных светильников была передана с корабля на корабль, дружинники испустили единый вопль ликования.

Пожалуй, даже трудной победе в неравном бою воины Ледовооких не радовались так истово.

Брану и его солдатам предстояло нести службу в небольшом городе Ларса. До Ларсы было десять дней пути, и уже с первого дня Брана мучили дурные предчувствия.

А когда на шестой день люди Токи — так звали командира младшей дружины — отделились от них и пошли на восток в поселение Стурр, мысли Брана стали и вовсе чернее тучи.

Да, он отличался чувствительностью, для полководца совсем нежелательной.

Близ урочного камня, который звался Медвежьим Пупком, на перекрестке двух дорог, Токи попрощался с Браном.

— Пусть остаются твои сердце и ум холодными, как предвечные воды, любезный Бран, — сказал Токи. Он был коренастым, невысоким и невероятно серьезным человеком. Свою русую бороду он заплетал в две косы.

— И тебе здравия, любезный Токи, — сказал Бран, положил на грудь ладонь левой руки и удостоил товарища долгого церемониального кивка — так равный прощается с равным.

И, помолчав, крикнул уже в спину воинам младшей дружины:

— Удачи тебе и твоим людям!

Однако знаки, примечать и понимать которые Бран был научен с детства, никакой удачи отряду Токи не сулили.

Одиннадцать воронов вились над черно-белой пустошью слева от дороги. В отряде Токи было четыре серых лошади, все кобылы. А сам Токи поутру говорил Брану, что накануне видел странный сон — будто на лице у него вскочил гнойный чирей величиной с грецкий орех, который рос да рос, пока не лопнул.

За утренней трапезой Токи пытался даже шутить по этому поводу: «Это, видать, к деньгам. Я, братья, не шибко в этих материях смыслю, но если дерьмо снится к деньгам, то и чирей, должно быть, тоже».

Тогда, за завтраком, Бран лишь кивал Токи да похохатывал, без охоты пережевывая волокнистую соленую рыбу. Свою разгадку сна он решил Токи не раскрывать.

«Прорвавшийся чирей на лице — к потере лица. А что есть потеря лица для военачальника? Правильно. Поражение. Позорное поражение».

Глядя на то, как уползает по раскисшей дороге в неизвестность отряд Токи, Бран мучительно размышлял над своим решением.

Возможно, следовало все же растолковать Токи его сон? Тогда тот подготовился бы к ожидающим его испытаниям? Был бы начеку?

Вскоре Бран убедил себя, что поступил правильно.

В конце концов, он ведь не гадальщик, не маг, не жрец. Чего стоят его толкования? И потом, ему ли не знать, что даже верные вещие сны иногда не сбываются, что ошибаются даже несомненные оракулы. Ведь боги — они как люди, тоже не прочь иногда передумать.

Самому Брану сны как назло не снились с самой столицы — ни вещие, ни обычные.

Словно бы повелевающая сновидениями Олеви-Нелави, которую Ледовоокие зовут также Играющей-на-Свирели, ибо звуки этой свирели в мире людей превращаются в сны, обиделась на него и сочла его недостойным своей музыки.