Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1972 год Страница 16

За день в среднем делаем тридцать-сорок километров и двадцать-тридцать пять заплаток. Вода на исходе, а надежд встретить источник никаких. У изредка попадающихся нам кочевников воды тоже нет. Совсем нет. Когда кочевникам становится невмоготу, они перерезают вены старому верблюду и наполняют бурдюки его кровью. Меня на такое питье не тянет.

Мы едем «домой», в Кению, из Данакильской пустыни. Там, на раскаленном базальтовом плато, искала новой «встречи с дьяволом» экспедиция знаменитого вулканолога Гаруна Тазиева, и редакция поручила мне сделать материал о ее работе.

Трудно определить, где мы теперь находимся. Корпунктовский шофер Питер Очиенг, несколько раз пытавшийся выяснить это небезынтересное для нас обстоятельство у кочевников, гнавших по пустыне стада изможденных верблюдов, всякий раз, обернувшись ко мне, отрицательно качал головой. Кочевники называли не существующие на карте стойбища или исторические провинции, часть которых теперь в Кении, а другая в Эфиопии. Интересно, в какой стране теперь мы находимся?

— Ну и люди, — изумлялся Питер. — Не знают, как называется их страна. Не знают своего президента. Никого не знают, кроме аллаха...

Питер — настоящий клад для меня. Сам он из племени луо, с побережья озера Виктория. Но долго жил в Найроби, восемнадцать лет проработал в одной из компаний, организующих сафари, и выучил, помимо своего родного дхлуо, еще семь местных языков, а также немножко русский — в последние годы он часто работал с нашими журналистами и географами. Кроме того, он знает назубок все городки, все парки и заповедники Кении. И его повсюду знают. Но здесь, в пустынях вдоль эфиопско-кенийской границы, он не бывал.

Мы, конечно, могли бы попасть в Кению из Эфиопии более легким восточным путем, по дороге через Мойале, где раз-два в неделю все же проходят машины и встречаются селения. Но мне давно хотелось посмотреть самые дикие в Африке места, тянущиеся вдоль берегов озера Рудольф.

— Это Адас-Арборе, страна племени гелубба, — окончив долгие переговоры с важно восседавшим на верблюде старцем, сообщил мне Питер. — Он говорит, что надо держаться восточнее. Если удастся проехать с полсотни миль, вновь появится караванная тропа. А там недалеко и до Илерета.

Илерет — это уже Кения, а Адас-Арборе — еще Эфиопия.

Мы ехали по настолько унылому и однообразному краю, что трудно найти слово для его определения. Может быть, пустыня? Нет, у той есть свои краски, жизнь, своя прелесть. Это же места, не знающие, что такое растительность: плато, загроможденные растрескавшейся черной лавой, скелетные почвы вдоль уэддов, развалы камней — совершенно мертвый, «разрушенный» ландшафт.

К концу второго дня, когда поредели и помельчали осколки туфа и машина, вырвавшись на равнину, понеслась по идеально гладкой соляной корке пустыни Чалби, мы снова увидели людей. Из покрытых шкурами шатров выскакивали полуобнаженные кочевники-габбра; с копьями наперевес они подбегали к обочине и жестом просили остановиться. Когда мы притормаживали, они смущенно улыбались, бормоча: «Маджи, маджи» — «Воды, воды»... Потом припадали высохшими губами к привязанным у нас на капоте пластиковым мешкам с водой и долго, жадно пили.

Раскаленная, испещренная тысячами морщин-трещин, как будто постаревшая земля уже давным-давно забыла, что такое дождь. Ни травинки не попалось нам на шестидесятикилометровом отрезке пути через Чалби. Зато попадались иссохшие коровы, у которых не было уже сил подняться, чтобы уступить дорогу машине, скелеты коз и ослов у обочин. Наверное, никогда не приходилось мне в жизни видеть ничего страшнее, чем два — одно за другим — стойбища кочевников-рендилле. Их обитатели шесть дней не брали в рот воды и, потеряв веру в спасение, легли один к одному на обжигающую землю, подставили головы беспощадному солнцу и начали молить аллаха о смерти Мы отдали им почти всю свою воду, и они, увидав в нас посланцев аллаха, тут же принялись совершать намаз.

Единственное пятно зелени в этом обиженном природой краю — окруженный песчаными дюнами оазис Норт-Хорр. Сюда, к непересыхающему подземному источнику, гонят бесчисленные караваны верблюдов люди габбра с севера, рендилле — с юга, боран — с востока. Верблюды, не дожидаясь, пока их развьючат, бросаются в лужицу-пруд, рожденный источником, и, расталкивая друг друга, стараются хоть на несколько мгновений лечь в воду. Потом долго, истомленно пьют, вытянув к воде длинные шеи.

Завернутые в иссиня-черные покрывала-буибуи женщины (а на кенийском севере только они водят караваны) понимающе ждут, пока животные утолят жажду. Потом снимают укрепленные на верблюжьих горбах огромные калебасы, сплошь оплетенные бечевой, наполняют их водой из той же лужи, навьючивают драгоценный груз на дромадеров и отправляются обратно. Только не у всех кочевников в этих местах есть верблюды, и не всем женщинам всякий раз удается дойти до Норт-Хорра...

Кто был хозяином первой коровы?

К югу от оазиса уже не встретишь таких кутающихся в черные покрывала женщин, неразговорчивых мужчин в тюрбанах, как на исламизированном севере. Теперь встречаешь совсем иных людей — не признающих одежды, смелых до дерзости, вспыльчивых, готовых запустить в вас копьем при малейшей обиде, но необычайно компанейских и разговорчивых, если они увидят в вас друга, хорошего человека и собеседника. Началась земля племен нилотской группы. Два нилотских народа — самбуру и туркана, в последние годы прикочевавшие с юга, все активнее осваивают побережье озера Рудольф. Самбуру облюбовали себе горы Кулал, узкой грядой вытянувшиеся вдоль побережья. Их склоны, разрезанные долинами пересыхающих рек, поросли густым, мшистым лесом.

У себя в горах самбуру предпочитают ходить нагишом, лишь изредка набрасывая на одно плечо ярко-красную тогу. Каждый уважающий себя юноша самбуру носит прическу, состоящую из сотен косичек, в которые вплетают сухожилия диких животных. Самбуру — ближайшие родичи масаев. Как и у тех, мужчины в племени делятся на четыре основные категории: детей, моранов, пастухов и старцев — ойибунов. Парни с замысловатыми прическами — это и есть мораны, юноши, достигшие того завидного — 16—18 лет — возраста, когда, согласно обычаям, им нельзя заниматься физической работой и помогать по дому женщинам. Мораны проводят время, соревнуясь в смелости, ловкости, ходят на охоту и совершают набеги на соседние племена. Обучением их занимаются самые уважаемые ойибупы.

Моранами юноши становятся со дня обрезания, а пастухами — когда подрастет новое поколение моранов и вновь состоится церемония обрезания. После инициации юноши получают новое имя. Это символизирует «смерть души ребенка» и «рождение души воина». Моран не может жениться, но имеет право встречаться с девушками сколько душе угодно. В ночи, когда полная луна выходит из-за священных скал Кулал, мораны устраивают у костров магические танцы-состязания. Часами, пока солнце не прогонит луну, они прыгают на одном месте у костра в высоту, соревнуясь в выносливости и, как объясняют ойибуны, «вытряхивают из себя дух детства». Гулкое уханье, которым подбадривают себя юноши, пропасти ущелий превращают в многоголосое эхо...

Чтобы доказать свою храбрость, моран должен убить в поединке льва. Увы, львов осталось слишком мало, чтобы удовлетворить честолюбие всех моранов; к тому же правительство Кении запретило убивать царей пустыни. Правда, в недоступных горах Кулал нет полиции и еще сохранились львы, поэтому кое-кто из моранов носит на шее ожерелье из львиных когтей. Те же, кому не удается заполучить льва, довольствуются ожерельями из покупного бисера или перламутровых пуговиц. Как уверял меня Питер, подобные украшения ценятся у самбуру даже больше, чем банальные в их местах львиные когти.

Когда наступает засуха и горные пастбища выгорают, самбуру покидают горы и, повесив на шеи своих коров гулкие колокольчики, гонят скот вниз. Спустившись к озеру, пастухи снимают с коров колокольчики: озеро, спасающее эти края от смерти, считается у самбуру священным, и поэтому грешно нарушать тишину его берегов. Днем коров пасут прямо в воде, где они выискивают осоку и ряску. Но к вечеру пастухи прогоняют скот подальше от берега, на черные вулканические равнины, ибо озеро должно отдохнуть. Так говорят самбуру...

Южнее, где кончаются зеленые горы Кулал и вновь начинаются пески и туф, пасут скот туркана — извечные враги самбуру. Туркана утверждают, что сотни лет назад, когда они пришли с верховьев Нила, пригнав тысячные стада коров, коз, овец и верблюдов, у местного населения не было домашнего скота. Поэтому, говорят они, все домашние животные произошли от пригнанного ими скота и по праву принадлежат им. Самбуру же убеждены, что коровий род ведет свою родословную от скота, принадлежавшего в те далекие времена им. И уж во всяком случае, оба племени уверены, что оседлые земледельцы лишены каких бы то ни было прав на любой скот...