Журнал «Если» - «Если», 2006 № 10 Страница 17

— Неважно, — сказал юноша тихо. Сейчас, под беспощадным солнечным светом, он выглядел выгоревшим, почти бесцветным. — Ведь я все-таки вернулся.

Он поглядел на Элейну, и отец Игнасио увидел, как под его взглядом она краснеет: румянец залил даже виски.

— Это из-за тебя я вернулся, Элейна. Я думал о тебе. Не он.

— Замолчи, — нервно сказала она. — Мы подождем… мы ведь подождем? — она с надеждой смотрела на Томпсона, на отца Игнасио…

— Конечно, подождем, мэм, — вежливо ответил Томпсон, — сколько сможем.

Молоты грохотали у него в голове, и отец Игнасио поднялся с сухого тростника, служившего ему ложем. Песчаные блохи лениво разбрелись в разные стороны. «Это лихорадка, — подумал он, — если бы она отпустила… на час… на полчаса… если бы голова стала ясной, я бы сказал им… Убедил бы их уйти: здесь больше нечего ждать, не на что надеяться».

Но женское упорство — вещь почти неодолимая, тем более Мэри неожиданно поддержала Элейну. «Он, конечно, вернется, — сказала она, — будет просто нехорошо взять вот так и уйти, когда, быть может, он взывает о помощи, ранен или просто заблудился во тьме пещер». Но время шло, леди Элейна напрасно сидела на берегу, кусая губы, а он, отец Игнасио, трясся от жары и холода, и молоты у него в голове все грохотали.

В голове? Он неверными шагами направился к костру, где Томпсон деловито паковал заплечный мешок. Охотник затянул ремни и уставился на священника снизу вверх.

— А, вы тоже их слышите? Похоже на барабаны, — сказал он наконец. — Странно только, они идут вроде как из-под воды.

— Как вы думаете, — отец Игнасио покрутил затекшей шеей, — кто это?

— Ну… кто-то же проложил тропу сюда, верно? О местных племенах ходят дурные слухи. И я бы…

— Что?

— Не думаете же вы, что Аттертон еще жив? Пора кончать это представление. Впрочем, если они будут медлить, уйду один. Я отработал свое.

Бу-бум… бу-бум…

Невидимые барабаны во тьме выбивали причудливый ритм, от которого можно было сойти с ума…

— Послушайте, сударыня, — выговорил он, морщась от боли и пытаясь в клочковатой тьме разглядеть лицо Элейны. — Эти сокровища… их хватит, чтобы организовать спасательную экспедицию… вернуться сюда с солдатами… Но сейчас надо уходить.

Интересно, земля трясется или это только ему кажется из-за лихорадки?

Эта черная Африка с ее мертвечиной, с мерзкими болезнями, с ее уродливыми тварями и злобными духами — эта Африка проклята Господом.

Томпсон шел впереди, насторожив карабин, остальные, поддерживая друг друга, спешили за ним. Сначала по песку, по вывороченным корням прибрежного кустарника, потом — оскальзываясь в подсохшей грязи. Лилии исчезли, болото стянуло бурой коркой, сквозь которую кое-где торчали редкие пучки тростника и осоки. Ярко-синие стрекозы метались над ней, точно стайка обезумевших серафимов. Сухая слизь на тропе блестела, словно мутное стекло.

— Бум-м, — глухо звучало позади.

По корке подсохшей грязи побежали темные трещины.

Мэри взвизгнула:

— Это там, внизу. Они просыпаются.

— Кто?

— Они. Те, кто спит там… спал… Мы разбудили их.

— Черт! — Томпсон водил стволом карабина из стороны в сторону. — Да, оттуда кто-то лезет. Водяной дьявол! Точно! Мы не подарили ему ничего по дороге сюда, вот он и разозлился.

— Это языческая чушь, — прошипел отец Игнасио, едва ворочая пересохшим языком.

— Нет! — настаивал Томпсон. — Говорю вам, я слышал такие истории. Бросьте же ему что-нибудь, пока он не потопил всех нас…

— Ни за что!

Плоская поверхность начала вспучиваться, в трещины заливалась мутная зеленая вода.

— Отец Игнасио!

Мэри в ужасе вцепилась в священника, и он не мог оттолкнуть ее, чтобы защититься крестным знамением.

— Бросьте, мэм, эти ваши цацки! — кричал Томпсон. — Отдайте ему…

Вода вновь всосалась в болото с чавкающим звуком.

— Нет! — Элейна Аттертон судорожно прижимала к себе сумку. — Не это! Ричард ради них… нет!

— Хоть что-нибудь!

Что-то пронеслось в воздухе, сверкая, точно золотая муха, и пулей ушло в липкую грязь, прежде чем отец Игнасио успел сказать хотя бы слово. Опять этот чавкающий звук, поверхность болота вздрогнула и застыла. Разлетевшиеся в испуге стрекозы вновь зависли над остриями осоки.

Леди Аттертон повернула к нему бледное лицо.

— Теперь вы проклянете меня, отец Игнасио? — спросила она с нервным смехом.

— Нет, — сказал он угрюмо, — что сделано, то сделано.

— Да, пожалуй, — она вздохнула, — помогите мне, Арчи.

Юноша протянул ей руку, помогая перебраться через рытвину…

Мэри осторожно, мелкими шагами тоже двинулась вперед. Томпсон пропустил идущих, все еще настороже, карабин неподвижно лежал в его руках.

— Ну вот, — сказал он отцу Игнасио с короткой усмешкой, — как хорошо все уладилось, верно? Аттертона больше нет, и будь я проклят, если его вообще удастся найти.

— Всегда есть надежда. Элейна надеется.

— Уже нет. Видели, что она бросила туда, этой твари, чем бы та ни была?

Отец Игнасио молча покачал головой.

— Свое обручальное кольцо, — фыркнул Томпсон.

Деревья, сплошь затянутые паутиной, вновь остались позади. «Вот странное дело, — думал отец Игнасио, — мы не любим пауков, не любим и боимся. За то, что они раскидывают сети, за то, что эти сети — липкие, за то, что мухи, попадая в них, невыносимо жужжат и бьются… За то, что они высасывают свои жертвы, оставляя лишь сухие шкурки. За то, что у них восемь ног и полным-полно глаз по всему телу. А ведь они истребляют тех, кто несет нам лишь страдание — мух, москитов, ядовитых насекомых. Значит, нам противен именно внешний облик, повадка, способ убийства. Выходит, есть древние механизмы любви и ненависти — неуправляемые. И если бы у человечества вдруг появились благодетели, создания, раскрывающие перед нами некие новые, неведомые прежде двери, но чьи привычки и черты, чей способ жизни показался бы нам отвратителен… Как знать, не стали бы мы истреблять этих благодетелей, брезговать ими, сторониться их… стыдиться…»

Он вздрогнул и прервал свои раздумья, словно в них было нечто неприличное.

— Отец Игнасио, — окликнул его юноша, шедший следом, бледный и напряженный.

Он обернулся.

— Я хотел сказать вам… давно собирался… я восхищаюсь вами, отец Игнасио. Нет, правда. Вашим… терпением, вашим пониманием. Как, должно быть, прекрасно прожить такую жизнь — в которой нечего стыдиться.

«Он что, — подумал отец Игнасио, — нарочно? Не может быть…» Но в широко распахнутых глазах юноши читалась лишь трогательная доверчивость, открытость.

— А я… я еще не построил свою жизнь, а уже… о стольком сожалею. Это я виноват в том, что Аттертон… Я знал, что он не вернется, не сможет… И я не отказал, когда он просил, и…

— Где он сейчас, Арчи?

— Я не могу рассказать.

— Не хотите?

— Нет, просто не могу. Как можно рассказать о том, чего в нашем мире не существует? Это все равно что… рассказывать глухому о симфонии. Что здесь рояль, а здесь вступают скрипки, а контрапункт…

— Бетховен был глухим, — напомнил отец Игнасио. — А вы, когда вышли оттуда, говорили совершенно понятные вещи. Про сидевшую на троне женщину с головой рептилии. Про…

«Где же он врет, — мучительно гадал священник, — как узнать? Что-то ему показал дагор, это наверняка, что-то он видел сам… Как отличить одно от другого? Наверняка реальны только принесенные оттуда предметы. Вещи. Изделия. Их можно описать словами, их можно потрогать… Нет смысла гадать, я устал, надо бы устроить привал, пока мы не зашли глубоко в лес, и тогда…»

— Томпсон, — раздался удивленный звонкий голос Элейны. — Что вы делаете, Томпсон?

— Я вовсе не хочу вас убивать, — охотник стоял, чуть согнув ноги, поводя стволом карабина.

— Вы забрали все снаряжение, — спокойно заметил отец Игнасио. — Это и значит убить.

— Выберетесь — такое ваше счастье, — сказал Томпсон. — А теперь, — он обернулся к Арчи, — давай-ка сюда сумку. Положи ее вон туда и отойди.

— Томпсон, — сделал последнюю попытку отец Игнасио. — Полагаю, будет излишне напоминать, что алчность — смертный грех.

— Алчность, — Томпсон пожал плечами, — грех, что да, то да. Но человеческий грех. Ладно, Арчи, бросай сумку, а то и правда пристрелю.

— Но это… — жалобно проговорила Элейна, — ради этого Ричард…

Юноша вопросительно поглядел на священника, словно искал у него поддержки.

— Отдайте, Арчи, — кивнул отец Игнасио. — Томпсон зашел слишком далеко и теперь не отступится. Ему некуда отступать.

Томпсон растянул губы в улыбке.

— Верно. — Не выпуская карабина, он медленно нагнулся за сумкой. — Я тут дольше вас всех, за исключением вот его, — он кивнул в сторону отца Игнасио. — Я-то знаю: людские законы здесь не действуют. Потому что тут нет людей. Одни живые мертвецы. Уж такая это земля, она всех перекраивает на свой лад.