Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1991 год Страница 17

Гранит во льдах. Часть I

Н а Преображенском мысу нет памятника. А жаль... Взгляните на карту. На самом-самом севере Восточной Якутии, почти на 700 километров за Полярным кругом, есть мыс Святой Нос, а за ним — Новосибирские острова. В 60 километрах к северу от мыса лежит Большой Ляховский остров, за ним — Малый. Затем еще 60 километров морем (пролив Санникова), и огромный остров Котельный — холмистая тундра, уже беднее, чем на материке и Ляховских островах, но все-таки привлекающая диких оленей, кочующих сюда по весеннему льду. Между холмами три месяца в году текут речки, богатые рыбой. К востоку каменные холмы сменяются огромным (длинней Абхазии) ровным песчаным пляжем, вдоль которого даже в разгар лета повсюду натыканы севшие на мель ледяные горы. Их зовут здесь стамухами.

Первым этот пляж пересек весной 1805 года промышленник Яков Санников. Как и все на этих островах, искал он песцов и Мамонтову кость, оставшуюся тут в изобилии от ледниковой эпохи. (У Арктики долгая память.) Только отличала его неуемная страсть поиска новых земель. Вот и теперь за песчаной пустыней нашел он пролив, а за ним — огромный остров, но не каменный, а из песка со льдом. Называется он с тех пор Фаддеевским — по имени другого промышленника, шедшего позже и поставившего здесь поварню — летнюю избушку, сложенную из выброшенных прибоем бревен. А Санников поварен не ставил, он шел дальше и еще через сто верст берега (ставшего уже из ледяного болотистым) увидал новый пролив и за ним новую неизведанную землю. Переплыть пролив ни на чем нельзя, ибо тут все лето сильное течение гонит массу крупных и мелких льдин, с грохотом крушащих многочисленные стамухи. Лишь на другой год, весной, попал Санников по льду на ту землю, но назвать и ее, и пролив опять пришлось не ему — ссыльный чиновник Матвей Геденштром окрестил пролив Благовещенским, а землю — Новой Сибирью. Он надеялся, что это новый материк, за приобщение которого российской короне ему позволят вернуться в Россию.

Новая Сибирь оказалась островом, немногим больше Фаддеевского, только лед смешан здесь не с песком, а с глиной. Остров низок, болотист, лишь кое-где из вспученной небольшими холмами тундры торчат утесы, да у Благовещенского пролива далеко на север выдается в океан каменный кряж — мыс Высокий. Высота его 51 метр — как 18-й этаж нынешнего панельного дома. Санников взошел на этот мыс весной 1810 года, вгляделся в сверкающую ледяную даль и увидал на северо-востоке «синеву, подобную отдаленной земле». Однажды ему уже посчастливилось открыть по такой синеве остров, и сейчас он, конечно же, погнал своих собак, запряженных в нарту, на морской лед. Однако верст через 25 был остановлен бескрайней — вправо и влево — полыньей. Примерно тогда же и вроде бы то же самое видел и Геденштром с другого (восточного) конца Новой Сибири и съездил по льду с тем же успехом. Больше в той стороне земли не наблюдали, зато сам Санников видал явственно гористую сушу к северу и к северо-западу от Котельного, так что складывалось впечатление о новом большом материке. Доехать до него всюду мешала бескрайняя полынья, но как было не верить тому, кто открыл уже так много островов? «Земля Санникова» жила на картах сто лет, однако оказалась мифом.

А вот на северо-востоке от мыса Высокого как раз земля есть — это остров Беннетта. Не в пример Новой Сибири, он скалист, и на целых 426 метров поднялась здесь гора Де-Лонга — ледяной купол, высшая точка всего Новосибирского архипелага. От Высокого до нее — 137 километров.

Джордж Де-Лонг, 37-летний американский полярник, пришел туда в августе 1881 года, пришел, как ни странно, с севера. Его судно, искавшее путь к полюсу, было раздавлено льдами, и Де-Лонг повел команду на юг, к новой Сибири, через расползающиеся летние льды океана. 17 дней видели они неизвестную землю, стремились к ней, но льды несли их мимо. Чудом сумели в последний момент переправить на крохотную полоску пляжа под скалой огромный обоз (лодки, сани, припасы, собаки) и тут же полезли, мокрые, на дрожащих от усталости ногах, по крутой базальтовой осыпи — ставить звездно-полосатый флаг. (Под ним остров значился до 1926 года.) После троекратного «ура» Де-Лонг объявил, что нарекает остров именем газетчика Беннетта, оплатившего экспедицию, а юго-западный мыс, давший им краткий приют,— именем Эммы, своей далекой жены. (Через три месяца она стала вдовой.) Больше он ничего на острове не назвал.

Остров вытянут от мыса Эмма на северо-восток на 32 километра. За мысом — гора Де-Лонга, за нею — ледяной купол чуть пониже, но занявший пол-острова — гора Толля. Геолог Эдуард Васильевич Толль, остзейский барон, был фанатиком Севера. Он исходил Новосибирские острова по топкой тундре, по рыхлому снегу, по лопавшемуся от лютой стужи льду. Он сам видел то же, что когда-то Санников, — плоские синие горы на север от Котельного, свято уверовал в землю Санникова и 15 лет мечтал попасть на Беннетта, чтобы оттуда ее достичь.

Мог ли Санников видеть горы Де-Лонга и Толля? Геометрически это невозможно, но в Арктике в солнечные дни возникает рефракция — воздушные линзы приближают далекое. Не помогла ли Санникову исключительная линза?

И вот в сентябре 1901 года Толль, сорокатрехлетний полярник, начальник экспедиции, с мостика экспедиционного судна «Заря» увидел мыс Эмма милях в пятнадцати. После Де-Лонга на острове 20 лет не бывал никто, не смог попасть и Толль — льды не пустили. «Заря» ушла зимовать на Котельный. Оттуда в июне 1902 года Толль ушел на Беннетта пешком, с тремя спутниками на двух нартах с двумя байдарками.

На школьной карте остров Беннетта похож на дохлого жучка, спинку выгнувшего к полюсу, головку (мыс Эмма) вытянувшего на юго-запад к Котельному, сжатые под брюшком лапки обратившего к Чукотке, хвостиком торчащего в сторону далекой Канады. Этот хвостик — базальтовая россыпь, полуостров Эммелины, жены Толля. (Через три месяца после того, как он ступил туда, она стала вдовой.) А сжатые под брюшком лапки — это скалистый полуостров Чернышева. Там два мыса: на восток смотрит округлый мыс София, а на юг — прямой и острый, как перст, мыс Преображения.

Мыс этот — узкая километровая глыба, и в понижении между нею и крутым гранитом полуострова мне видится гранитный памятник. Не идущий ветру навстречу, не с показным мужеством на лице — видится мне тот будущий гранитный лейтенант грустным. Щуплый, не под стать могучим поморам, горожанин чуть склонил отягченную носом-утюгом голову и смотрит исподлобья на юго-запад, в ледовитое море. Он пришел спасать, а спасать некого.

Но верится, что когда-нибудь люди на этот мыс придут, чтобы его поставить. Ведь поставлен же памятник Челюскину на мысе его имени, в самой северной точке Азии — тоже мало кто его видит, но все знают, что он есть, и могут посмотреть фотографию. Пусть и тут — будут видеть его раз в 20—30 лет, зато все будут знать, что подлинное, неброское величие духа не забыто. «Другого выхода не было».

С Беннетта снять Толля и его спутников должна была «Заря», но льды оказались куда злее прошлогодних. 7 сентября 1902 года, когда был уже на исходе уголь, искалеченное льдами судно еле доползло до бухты Тикси в устье Лены. Авось Толль перезимует, если успел запастись дичью.

А у Беннетта колыхалась открытая черная вода, и люди приходили к мысу Эмма смотреть, ожидая помощи, на свою открытую могилу, злое чудо природы — Сибирскую полынью. Поразительно — она никогда толком не замерзает среди моря, никогда толком не тающего.

В Тикси к «Заре» подошел, как было давно оговорено и оплачено, старый пароход «Лена», единственный на Лене морской пароход. Принадлежал он купчихе Громовой, С борта на борт перегрузили имущество экспедиции, пересели сами и, без Толля, отплыли на юг. В селе Булун, в низовьях Лены, все пошли в щелявую общественную баню, где тянуло сквозняком. Здоровенные бородачи только матюгнулись — то ли дело на «Заре» баня! — а вот щуплый лейтенант простудился и слег с тяжелой ангиной. Полярники, два года видевшие зелень робкую только под сапогами и только коротким летом, целыми днями глядели с палубы на плывущие мимо них сопки — огненные в полнеба ковры лиственничной тайги с темными вкрапинами благородных кедров. Лишь лейтенант, никогда Сибири не видавший, лежал в каюте.

Надо же было так глупо простудиться! Вроде бы за эти годы привык ко всему — и в пургу ходить, за канат держась, через залив от «Зари» в ледяную лабораторию; и спать на морозе, положив себе в мешок промерзшие сапоги; и мчаться в санях навстречу мокрому снегу; и в обжигающе холодную воду падать... Помнится, на Таймыре в мае сутки пролежали они вдвоем с Толлем в сырых мешках — пургу пережидали. Озябшие ноги то и дело сводила судорога, еда и керосин кончались, но табак еще был. Спасались от голода, балдея в табачном дыму. За нуждой выйти — лезь в мокрую одежду, разгребай лаз из палатки, потом опять в сырой мешок — дрожать, пока согреешься, и ждать часа ежесуточного чая с остатками сахара и крошек от сухарей. И просушить у примуса табак и носки. Кусочек сала припасен на дорогу, когда придется вместе с собаками тащить нарту. Тогда и собакам достанется по одной рыбине. О чем с бароном говорили, пыхтя трубками? О скромности результатов, достигаемых в Арктике столь большими усилиями; лейтенант положил на карту несколько астрономических пунктов, барон отколол несколько образцов от торчавших из снега скал. Понять общую картину ни тому, ни другому тогда не удалось. И еще говорили о еде, о пиршественной вакханалии, какую учинят на «Заре».