Мертвые воспоминания - Ирина Родионова Страница 17

Сегодня Маше было о ком подумать.

Анна Ильинична подобрала Сахарка на улице взрослым и взбалмошным котом — в первые дни их совместной жизни он драл когтями входную дверь и требовал выпустить его на свободу, но вареное куриное мясо, молоко в блюдечке и куриные сердечки в конце концов сломили его сопротивление. Анна Ильинична и сама в сердцах порой говорила ему, иди, мол, только не возвращайся потом, не попрошайничай, но дверь все равно не открывала — за их двором на теплотрассе обитала свора бездомных собак, и Анна Ильинична боялась, что Сахарка мигом сожрут.

Кошки пропадали, не успев появиться — соседка грешила на пенсионера Савельича с первого этажа, который рылся в мусорных баках и даже летом ходил в вонючем полушубке, но доказательств у нее не было, а Сахарка очень уж хотелось спасти.

Анна Ильинична не понимала, как он столь долго прожил на улице при всех своих болячках, а потом вспоминала саму себя: на работе она бегала бодро и живо, забывала и про сердце, и про единственную слабенькую почку, а стоило выйти на пенсию, как все полезло, посыпалось, разошлось по швам… В постоянной опасности тело Сахарка сжималось в пружину, а когда Анна Ильинична принесла его под курткой в квартиру, подмороженного, хрипло и почти без звука мяукающего, коту незачем больше стало выживать. Теперь с каждой пенсии Анна Ильинична первым делом запихивала визжащего Сахарка в переноску и добиралась в самую дешевую ветеринарную клинику в соседнем городке, а потом покупала для кота таблетки и уколы. Толкла до серого порошка в ложке, училась колоть то в холку, то в безволосые лапы, гладила и просила прощения за эту боль. Ей нравился бесконечный и монотонный уход за котом: она варила бульон для себя и общипывала с костей жилистое мясо, чуть подсаливала гречку для Сахарка, перетирала ему свежие огородные кабачки в кашицу и кормила чуть ли не с ложки.

Он великодушно позволял ей любить себя, а она наслаждалась его компанией. Обычная история о двух одиночествах, которые нашли друг друга и зажили если уж не хорошо, то получше, чем было — чем не идеальный конец?.. Только вот это был не конец. И, по-видимому, теперь Машиной задачей стало превратить унылую точку в запятую, взяться за кота самой.

Маша не умела принимать решений. Оксана, горделивая и даже высокомерная, в этом смысле взяла все материнские заботы на себя и решала ее проблемы, порой даже перегибая палку: например, могла прийти в школу и лениво поинтересоваться у математички, с чего бы вдруг той стоило перечеркивать контрольную красной ручкой и не давать исправить оценку; или тянула за косы девчонок во дворе, если те били Машу и сыпали ей в глаза песком. Маша знала, что в любой беде сможет прибежать к приемной матери и спрятаться за ее длинными худыми ногами, на которых Оксана стояла так надежно, что без труда выдерживала и Машин вес.

Это мешало. В магазине Маша застывала перед витриной, искала этикетки «без сахара» и буравила взглядом йогурт с персиком или лесными ягодами, не зная, что ей лучше взять. Выбор казался очень трудным. Машу, словно дирижабль, огибали другие покупатели, врезались ей в бока плетеными корзинками, а она стояла и стояла, безвольно протянув руку к сияющей витрине. В конце концов появлялась нагруженная Оксана, хватала первый попавшийся йогурт с какими-нибудь семенами льна, и буксировала ее на кассу.

Маша и сама не понимала, в чем сложность выбрать персики или чернику, но решиться не могла — а вдруг она пожалеет о своем выборе? Вдруг ей до слез захочется другого, как только захлопнется набитый пакетами багажник? А вдруг… Вроде бы глупости, на которые и внимания обращать не стоит, но так было во всем.

Во всем, начиная с жалких йогуртов.

Тем более что Оксана с первых дней поставила запрет на домашних животных, неважно, пекинес это или хорек, и Маша не решалась запрет нарушать. Она отказалась от этой мечты, как отказывалась от пирожных, плавленого сыра или сосисок, маленькое ограничение, не более того.

Оксана прибавила громкость в магнитоле, привлекая Машино внимание. Парковка у школы, тусклые головы фонарей и бесконечная вереница из ярких рюкзаков и шапок. Маша сгорбилась — у нее сегодня контрольная по физике, а еще она не успела доделать домашнее по русскому языку, успеть бы переписать его на перемене, сгорбившись у подоконника в женском туалете, да и вообще… На крыльце сидела беременная трехцветная кошка и тоскливо провожала скрывающиеся за дверью ноги. Не кричала, не бросалась вперед, просто сидела в молчании и ждала, когда кто-то поманит ее или, быть может, покормит сосиской из мягкой дрожжевой булочки, огромной и несбыточной ни для кошки, ни для Маши, мечты.

Маша пробежала мимо, не присматриваясь — всюду ее теперь окружали кошки. Спрятаться, забояться контрольной, а не собственного безволия, не думать о Сахарке…

В школе было не лучше. И ладно бы Машу травили, били за гаражами после уроков, окунали голым лицом в снег — она даже мечтала об этом порой перед сном, переваливаясь с одного широкого бока на другой, думая, что так было бы проще находить оправдания своей бесконечной меланхоличной тоске, но одноклассники ее попросту не замечали. Маша согласилась бы на шлепки и хохот, плакала бы после уроков над примерами в столбик, и расплывались бы под рукой сине-фиолетовые чернила, но школа оставалась такой же пустой и бессмысленной, как мир вокруг, как Машины планы, как и сама Маша.

— Здравствуйте, — вежливо сказала она, протискиваясь мимо директрисы в фойе, но ее снова никто не заметил. Порой Маша сомневалась, что существует на самом деле.

Может, дело было в том, что ее одноклассники выросли — их занимали вопросы поступления, будущей профессии и далеко уже не первой любви. Маша помнила, как было в младших классах: сначала кто-то пустил слушок, что от нее воняет тухлятиной, и каждый теперь считал своим долгом подойти поближе, нависнуть и втянуть воздух так, чтобы ноздри слиплись. Маша толкала мальчишек, а они хохотали и морщились — правда же воняет! Маша мылась каждый вечер и каждое