Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1983 год Страница 18

Потом у нас была небольшая остановка. Мы решили зайти в один из алтайских домов. Хозяин, Бабык, встретил радушно:

— Как живем, как живем?.. Мал-мала корошо, мал-мала не очень, — тараторил Бабык, приглашая нас во двор дома, где стоял аил. — Цай пить будем...

Аил у алтайцев — маленький дом во дворе большого. Чтобы войти внутрь, пришлось нагибаться. Разбросаны овечьи шкуры. Посередине топится очаг. Мы располагаемся вокруг очага. Жена Бабыка, маленькая верткая женщина, тут же подала «цай». Я пригубил и с трудом глотнул. Чай был отчаянно соленым.

— Много, много машин... Корошо живем, корошо... — рассказывал о жизни поселка Бабык. Я и раньше заметил у многих домов новенькие «Жигули». Бабык рассказал, что в зимнее время в машину сажают новорожденного ягненка, чтобы он быстрее обсох и встал на ноги.

— Ну и удобно! — отозвался Гоша, уставившись в огонь очага.

В эту минуту из-за стены аила донеслись детские голоса. Полог у входа качнулся, и на пороге вырос мальчишка в огромной лисьей шапке. Его узкие блестящие глаза удивленно смотрели на нас, незнакомых людей.

— Чего встал, проходи, — сказал Бабык. Но мальчишка замотал головой, повернулся и в мгновение ока исчез.

— Ваш?

— Мой, мой... Чей же? Их у меня мал-мала восемь... Младшему двенадцать, старшей дочери двадцать семь.

— А где работают старшие?

— На Чуйском работают, где же еще работать?

— Все?!

— Все, кто школу кончил. Все на Чуйском работают... Шофером, механиком, дочь поваром, шоферов кормит. Все на Чуйском...

И снова дорога. Снова остановка, но теперь уже перед самым закатом солнца. Красное, круглое, как колесо, оно скрывается за горами, что поднимаются за поселком Ташанта. Мы стоим на последних метрах тракта... Отсюда он уходит в Монголию.

Крыжановский достает свой синий блокнот, глядит по сторонам и что-то строчит.

— Стихи пишете, Станислав Иванович?

— Да, поэму о Чуйском тракте.

— Взглянуть можно?

Он протянул блокнот. Читаю: «Р-н Ташанта. Нужен гравий, 5 чел. Мосты?!»

— Записываю, чтобы не забыть. Привычка. Хор-рошая поэма получится, когда мне нечего будет записывать в этом блокноте...

Бийск — Ташанта А. Кучеров, наш спец. корр. Фото автора

«Молодые старики» из Дурипша

Киазим Чуаза сам ввел во двор скакуна, внимательно осмотрел его. Завтра скачки, и ученик Киазима, тринадцатилетний парнишка, пригнал своего коня к дому бессменного тренера колхозной команды конников села Дурипш, чтобы получить последние наставления. Киазим легко вскочил в седло. Норовистый конь заходил, заплясал под незнакомым седоком.

— Хо-о-о, хо-о-о, — приговаривает Киазим, похлопывая коня по шее. И конь успокаивается, подчиняется.

Абхазский двор, конечно, широк, но не для скачек же... Однако Киазим умудрился пустить лошадь в галоп, резко остановиться перед изгородью, развернуться в доли секунды и опять во весь опор — до крыльца. И так несколько раз.

— Хорошая лошадь, малыш,— говорит он, спрыгивая с седла. — Удачи тебе завтра.

В селе Дурипш, раскинувшемся на южных склонах абхазских гор, без малого три тысячи жителей. Из них 12 долгожителей, до ста лет и выше. По местным представлениям, Киазим Чуаза — молодой человек, ему всего 83 года. Да и правда, язык как-то не поворачивается назвать стариком этого розовощекого коренастого человека, крепко стоящего на земле.

Киазим Чуаза и другие «молодые старики» из Дурипша считают, что нет никакого секрета долголетия. Надо просто любить свою землю, свою работу, жизнь любить надо.

— Да и почему не жить долго, — говорят они, — если живется хорошо...

Н. Николаев Фото наших читателей

Камышовый народ уру?

...Д авным-давно, еще до того, как отец небесный создал человека, когда сумрачную Землю освещали лишь одинокая Луна да звезды, когда озеро Титикака и болота простирались до краев Альтиплано, давным-давно мы, уру, жили здесь...

...Мы, уру, больше чем люди. Наша кровь черна, мы не можем ни утонуть, ни захлебнуться в воде. Нас не берет ни молния, ни зимний ночной холод. И влажный, губительный для всего живого туман бессилен против нас.

...Мы, уру, водяной народ, первожители Земли, создатели богов...

Сквозь века, из доколумбовых времен, дошли эти легенды.

Появляются в этой неписаной хронике злые чары природы, могучие люди и добрые боги, логика и противоречия, реальность и вымысел.

...Преследуемые завоевателями, укрылись уру в большом каменном доме, но вспыхнул в доме пожар, и многих унесло пламя и дым. Но скоро те, кто остался в живых, умерли от болезней. Из всех уру остались двое — самые сильные — мужчина и женщина. Двое на всем белом свете. И пошел от них народ уру, поселившийся не на земле, не на воде — на рукотворных островах, где ни враг, ни огонь, ни болезни не могли одолеть их.

Легенды эти ясно вспыхнули в памяти, когда в прошлом году случилось мне оказаться в городе Пуно. Сюда я прилетел из Лимы — что-то поболее часа в воздухе до города Хульяка, потом на маршрутном такси — это заняло минут сорок — до города Пуно.

И вот он — берег Титикаки. Яркий прозрачный простор, громоздятся кучевые облака... Хочется расправить плечи, всей грудью вдохнуть этот воздух — чистый, сухой, прохладный. Но вот воздуха-то, оказывается, и нет: под ногами четырехкилометровая толща Альтиплано. Сумка с аппаратурой кажется неподъемным сундуком, шаги колокольным звоном отдаются в висках, подступает тошнота. Проклятая горная болезнь — сороче! Я отправляюсь на пристань.

— Сеньор, хотите посмотреть уру? — Глаза мальчишки выжидательно смотрят из-под надвинутой на лоб чульо — индейской вязаной шапочки с ушами.

— Хочу.

— Меня зовут Хорхе, — представляется паренек, вцепляясь в мой рукав.— Идем, отец отвезет тебя.

У причала возится в моторке отец Хорхе, Армандо. Он в рубашке, свитере, отглаженных брюках, в чульо и босиком, как и сын.

— Папа, сеньор едет с тобой на остров! — торжествующе рапортует Хорхе и только теперь отпускает мой рукав.

Путь наш недолог. Вскоре почти неразличимую границу неба и воды обозначил призрачный гребешок камыша-тоторы. По мере приближения гребешок вырастал, густел, оборачиваясь то зарослями, то конусообразными шалашами. Армандо-лодочник направляет моторку левее, туда, где ярко сияет над тоторой алюминиевая крыша.

Это школа, которую, «желая содействовать прогрессу, пригнали сюда миссионеры-евангелисты», вопияла надпись во всю стену строения. «Прогресс» умещается в единственном классе, в одном учителе на учеников всех возрастов, включая и преклонный. Занятия ведутся нерегулярно, и они необязательны. Как и века назад, люди остаются неграмотными. И миссионерам, прямо сказать, до этого нет никакого дела. Все это выкладывает мне Армандо, проводя моторку по узкому коридорчику в зарослях.

Я ступил на сушу, и то, что казалось надежным берегом, колыхнулось под ногами.

— Правее, правее, слева провалитесь,— предупредил Армандо.

Влево действительно некуда. Селение, вся жизнь крупнейшего из тростниковых островов Торанипата, куда доставил меня Армандо,— справа от нас.

«На нужды развития»,— гласил штамп на корешке квитанции, выданной индейцем, взимавшим плату за посещение Торанипаты. Следующую мзду следовало уплатить чумазым, оборванным и тощим ребятишкам. Они настойчиво совали связанные на скорую руку из кусочков тоторы «бальсы», подобия тростниковых лодок-плотов, коими столь славна Титикака. Армандо что-то сказал ватаге на языке аймара, и дети нехотя отстали.

Третий кордон был женский. Несколько индианок, усевшись в длинный ряд, не прекращая сучить шерстяные нити или быстро-быстро вязать, наперебой предлагали купить разложенные перед ними свитеры, накидки, покрывала. Стоило мне расчехлить аппарат, мастерицы наперебой потребовали плату вперед за позирование.

Поселок, где все дома были сложены из тоторы, начинался сразу за спинами мастериц. Я не заметил никакой системы в его планировке — будто каждый строил свой дом где пришлось. Кухни раскинулись вперемежку с курятниками и загонами для поросят. Тут же валялись на кусках фанеры разделанные рыбешки. И всюду — груды, вороха, снопы, связки сухой и сохнущей тоторы.

Заготовка ее — бесконечный, вечный труд островитян. Надо латать плавучий остров, менять быстро гниющие крыши, стены, полы, циновки, надо вязать недолговечные лодки-бальсы, паруса и снасти к ним. Этим были заняты все: мужчины перебирали и ремонтировали сети, сортировали пучки тоторы, стягивали их в сигарообразные связки, основу будущих бальс. Женщины в шляпах-котелках и «польерос» — каскаде юбок, надетых одна на другую, стирали, варили еду, сушили и потрошили рыбешку, кормили младенцев.