Ненависть и ничего, кроме любви - Любовь Валерьевна Романова Страница 18

— Вот это встреча!

— Ворона, и ты здесь! — ржет Радецкий. И только Миша стоит немного в стороне, как бы наблюдая за разворачивающимся действием.

— Егор, Марк, Мишка! — орет обрадованная староста, — все-таки пришли? Присоединяйтесь!

— Нет уж, обойдемся! — нетерпеливо рычит в ответ Мартынов, впиваясь взглядом в испуганную Ирку, — пошли! — обращается он к Ире, и не дожидаясь ее действий разворачивается и уходит. Я машинально хватаю подругу за руку и не даю встать, а то эта добрая душа, уже подниматься начала.

Мартынов быстро замечает, что Ира не с ним, и… Взрывается. Ох, такое зрелище даже в Ключевской сопке никто не наблюдал. Подскакивает к нам в один здоровый шаг и тянется к Ирке, но я проворно придвигаюсь к столу и мешаю его маневру.

— Мартынов, тебе чего? — спрашиваю, невинно хлопая глазами. Благодаря ему глаза всей группы теперь направлены в нашу сторону, ведь все уже привыкли к нашим перепалкам и ждут очередное шоу.

— Тебе какое дело? — огрызается он и снова тянется к Ире, а я улавливаю запах алкоголя, исходящий от него, — пошли по-хорошему! — обращается он к Ире. Она сидит ни жива, ни мертва — вся бледная, едва не плачет. Понимаю, что ответить она не сможет.

— Сгинь, бабайка, ты уже достаточно нас напугал, — говорю я, посмеиваясь, а сама оттесняю Иру подальше от взбешенного хорька.

— Ворона, не лезь в это, — предупреждает меня Радецкий, хочу ему ответить, но Мартынов начинает орать на Ирку:

— Рыжая скелетина! Дурака из меня сделать решила?

— Никто из тебя дурака не делает, это полностью твоя инициатива, — отвечаю спокойно.

— Пойдем поговорим! — не унимается Егор.

— Ты иди сначала протрезвей, а потом уже поговорите.

— Я не с тобой разговариваю!

— Да чего истерику разводить? — снова вмешивается Радецкий, — пусть выйдут, поговорят. Ничего он с этой дурехой не сделает.

— Марк, ты из принципа игнорируешь здравый смысл или у тебя к нему неприязнь? Никуда она с ним, — тычу в Мартынова, — не пойдет.

— Если ты сейчас не заткнешься… — грозит Мартынов.

— Прости, а твой психиатр в курсе, что ты здесь?

— Ворона, угомонись уже! — кричит Радецкий. Замечательно, и как мне удается их из себя выводить?

— Вы думаете, если будете орать на меня громче, я буду тише слушать? — теперь уже я выхожу из себя, — Мартынов, тебе за себя не стыдно? Прилетаешь сюда, как тасманский дьявол: слюной брызжешь, кричишь что-то невразумительное. Хочешь с кем-то поговорить? Зеркало всегда в твоем распоряжении — у него выбора нет. А у Иры есть и она с тобой идти не хочет! — на всякий случай оборачиваюсь к ней, ища подтверждения своим словам, и Ирка тут же кивает тройку раз.

— Ворона…

— Миша, ты вроде в адеквате, — обращаюсь я к единственному не принимающему участие в нашем споре из их стройки, — забирай их и уводи.

— И правда, ребят, — наконец, подоспевает помощь от одногруппников, — не хотите нам компанию составить — идите куда шли. Ваши разборки — Ваше дело.

— Вот именно, — возмущается Наташа — та самая, с кем я познакомилась в первый день, — идите, не портите настроение.

— Если Ирка захочет — потом поговорите, — добавляет староста.

— Вот видите, ребята, мы все одного мнения, — не скрою, самодовольно заявляю я.

Радецкий, наверное, во мне дыру прожечь хочет, Мартынов испепеляет взглядом Ирку.

— Пошли, Казановы неудачники, — впервые говорит Миша, но почему-то разворачивается и уходит в одиночестве. Помог называется.

И о чудо, Радецкий уходит и тянет за собой своего белобрысого друга. Ну, Ирку мы отстояли, к счастью. Правда, что нас дальше ждет? Но об этом я решила не думать, да к тому же зачем-то ляпнула им вслед:

— Идите-идите. Вы из тех людей, с которыми приятно прощаться.

— Верка, спасибо тебе огромное, — шепчет мне на ухо Ирка.

— Ерунда.

— Так, друзья, это надо запить! — бодро вещает староста и под дружное одобрение мы поднимаем очередной тост.

Как ни странно, но после произошедшего веселье набирает обороты даже быстрее. Мы пьем за встречу не менее восьми раз, за знакомство, естественно, за все хорошее, за удачу и за любовь, и с каждым разом интервал между тостами сокращается, а всеобщее веселье нарастает.

— Девчонки, я на минутку, — вырываюсь из атмосферы безудержного веселья и иду к туалету. От смеха уже сводит скулы, нужно передохнуть, да и количество выпитого алкоголя, пусть и легкого, дает о себе знать не только навязчивым головокружением, но и желанием посетить уборную.

В туалете я привожу в порядок свое раскрасневшееся лицо, чуть освежаю макияж, убеждаюсь, что я все еще не выгляжу как толстая свинка и выхожу из комнаты. Но едва открываю дверь, как массивная фигура в черном вталкивает меня обратно, и мало этого — закрывает дверь на защелку. Цепенею на мгновение, но тот, кто втолкнул меня сюда разворачивается и наступает легкое облегчение, сменяющееся поднимающейся волной жгучего страха.

— Радецкий? Тебе чего? — он медленно приближается ко мне, как ангел тьмы — в черной облегающий спортивную фигуру водолазке и таких же черных джинсах. А зрачки похожи на бездонные колодцы.

— Ты совсем с катушек слетела? — он говорит вкрадчиво, слова проникают в самый мозг, минуя пелену алкоголя. Мне кажется, что он едва сдерживается, чтобы не убить меня, — я предупреждал тебя?

— А ты думал, я буду как в школе — терпеть Ваши издевательства? — ощетиниваюсь я, — я не та маленькая забитая девочка, над которой ты столько лет измывался! И Иру Вам на растерзание не дам!

— Да совсем не та, — соглашается он, подходя еще ближе и словно пропуская мимо ушей мои слова про Ирку. Я упорно стою на месте, хотя и не уверена, что ноги способны выдержать такое напряжение, — та была просто маленькой занозой в голове, от которой я никак не мог отделаться. А ты, — он вдруг сильно тычет в меня пальцем, — мелкая сучка, которую мне хочется придушить, едва открывваешь свой рот!

Я даже дар речи теряю, стою как рыба — ртом хлопаю, а как говорить начать не знаю, и только пару секунд спустя вновь обретаю способность излагать мысли.

— Ладно, — произношу устало, отталкивая его от себя. Опираюсь руками на раковину, лишь бы не грохнуться прямо перед этим самодовольным ублюдком, — что ты хочешь? — он молчит, лишь