Вавилон - Ребекка Ф. Куанг Страница 18

Их комнаты находились через коридор друг от друга — комнаты шесть и семь. Каждая из них состояла из большой спальни и гостиной с низким столиком, пустыми книжными полками и диваном. Диван и стол казались слишком официальными, поэтому они сидели, скрестив ноги, на полу в комнате Рами, моргая, как застенчивые дети, рассматривая друг друга, не зная, что делать с руками.

Рами достал из одного из своих сундуков красочно завернутую посылку и положил ее на пол между ними.

— Подарок на проводы от сэра Горация Уилсона, моего опекуна. Он также подарил мне бутылку портвейна, но я ее выбросил. Что бы ты хотел? — Рами вскрыл посылку. — Там ириски, карамель, арахисовая крошка, шоколад и всевозможные цукаты...

— О боже — я буду ириски, спасибо. — Робин не разговаривал с ровесниками столько, сколько себя помнил.* Он только сейчас понял, как сильно хотел иметь друга, но не знал, как его завести, и перспектива попытаться, но потерпеть неудачу, внезапно привела его в ужас. Что, если Рами сочтет его скучным? Раздражающим? Чрезмерно щедрым?

Он откусил кусочек ириски, проглотил и положил руки на колени.

— Итак, — сказал он. — Расскажи мне о Калькутте?

Рами усмехнулся.

В последующие годы Робин много раз возвращался к этому вечеру. Его навсегда поразила его таинственная алхимия, то, как легко два плохо социализированных, ограниченных в воспитании незнакомца за несколько минут превратились в родственные души. Рами выглядел таким же раскрасневшимся и взволнованным, как и Робин. Они говорили и говорили. Ни одна тема не казалась запретной; все, что они поднимали, становилось либо предметом мгновенного согласия — булочки лучше без кишмиша, спасибо, — либо поводом для увлекательной дискуссии — нет, Лондон прекрасен, на самом деле; а вы, деревенские мыши, просто предвзяты, потому что завидуете. Только не купайтесь в Темзе.

В какой-то момент они начали читать друг другу стихи — прекрасные цепочки двустиший на урду, которые, как сказал ему Рами, называются газелями, и поэзию Танга, которую Робин откровенно не любил, но которая звучала впечатляюще. И ему так хотелось произвести впечатление на Рами. Он был таким остроумным, начитанным и веселым. У него было резкое, язвительное мнение обо всем — о британской кухне, британских манерах, соперничестве Оксбриджей («Оксфорд больше Кембриджа, но Кембридж красивее, и вообще я думаю, что Кембридж создали только для того, чтобы переполнить его посредственными талантами»). Он объездил полмира; он был в Лакнау, Мадрасе, Лиссабоне, Париже и Мадриде. Он описывал свою родную Индию как рай: «Манго, Бёрди (он уже начал называть Робина «Птичка») они до смешного сочные, вы не можете купить ничего подобного на этом жалком маленьком острове. Прошли годы с тех пор, как я их ел. Я бы все отдал, чтобы увидеть настоящий бенгальский манго».

— Я читал «Арабские ночи, — предложил Робин, опьяненный возбуждением и стараясь казаться житейски образованным.

— Калькутта не в арабском мире, Птичка.

— Я знаю. — Робин покраснел. — Я просто хотел сказать...

Но Рами уже перешел к делу:

— Ты не сказал мне, что читаешь по-арабски!

— Нет, я читаю в переводе.

Рами вздохнул.

— В чьем?

Робин изо всех сил пытался вспомнить.

— Джонатана Скотта?

— Это ужасный перевод. — Рами махнул рукой. — Выбрось его. Во-первых, это даже не прямой перевод — сначала он был на французском, а потом на английском, — а во-вторых, он и отдаленно не похож на оригинал. Более того, Галланд — Антуан Галланд, французский переводчик — сделал все возможное, чтобы франкофицировать диалог и стереть все культурные детали, которые, по его мнению, могли бы запутать читателя. Он переводит наложниц Гаруна Альрашида как dames ses favourites. Любимые дамы. Как можно получить «любимые дамы» от «наложниц»? И он полностью вырезает некоторые эротические отрывки и вставляет культурные объяснения, когда ему вздумается — скажи мне, как бы ты хотел читать эпос, когда тебе на все пикантные места дышит в затылок унылый француз?

Рами бурно жестикулировал, пока говорил. Было ясно, что он не был по-настоящему зол, просто он был страстен и явно гениален, он был так увлечен правдой, что весь мир должен был узнать ее. Робин откинулся назад и наблюдал за прекрасным, взволнованным лицом Рами, одновременно удивляясь и восхищаясь.

Он мог бы тогда заплакать. Он был так отчаянно одинок и только сейчас понял это, а теперь он не был одинок, и это было так хорошо, что он не знал, что с собой делать.

Когда, наконец, они стали слишком сонными, чтобы закончить свои фразы, сладости наполовину исчезли, а пол Рами был усеян обертками. Зевнув, они пожелали друг другу спокойной ночи. Робин, спотыкаясь, вернулся в свою комнату, захлопнул дверь и повернулся лицом к пустым покоям. Это был его дом на следующие четыре года — кровать под низким покатым потолком, где он просыпался каждое утро, протекающий кран над раковиной, где он умывался, и стол в углу, над которым он горбился каждый вечер и писал при свечах, пока воск не капал на половицы.

Впервые с тех пор, как он приехал в Оксфорд, его осенило, что здесь ему предстоит прожить жизнь. Он представил себе, как она проносится перед ним: постепенное накопление книг и безделушек на этих свободных книжных полках; износ новых хрустящих льняных рубашек, все еще упакованных в чемоданы; смена времен года, видимая и слышимая через окно над его кроватью, которое никак не закрывалось. И Рами, прямо напротив.

Это было бы не так уж плохо.

Кровать была не заправлена, но он слишком устал, чтобы возиться с простынями или искать одеяло, поэтому свернулся калачиком на боку и натянул на себя пальто. Вскоре он уже крепко спал и улыбался.

Занятия начнутся только третьего октября, так что оставалось три полных дня, когда Робин и Рами могли свободно исследовать город.

Это были три самых счастливых дня в жизни Робина. У него не было ни чтений, ни занятий, ни рефератов, ни сочинений, к которым нужно было готовиться. Впервые в жизни он полностью контролировал свой кошелек и расписание, и он сходил с ума от свободы.

Свой первый день они провели за покупками. Они отправились в Ede & Ravenscroft, чтобы им подобрали одежду; в книжный магазин Торнтона — за всем списком учебных курсов; в магазин товаров для дома на Корнмаркете — за чайниками, ложками, постельным бельем и лампами Argand. После приобретения всего, что, по их мнению, было необходимо для студенческой жизни,