Рассказы о детстве - Kaтя Коробко Страница 18

Учебник по музыкальной литературе содержал расширенные ценные сведения о композиторах по сравнению с энциклопедией. А Каминская рассказывала еще более интересные истории, не написанные в печатных источниках. Были еще книги и фильмы о композиторах, но они с меньшей точностью передавали суть.

Я заслушивалась историями. Музыка захватывает эмоции, и истории про композиторов навеки впечатались в мою голову параллельно с их музыкой.

Музлитература всегда шла после сольфеджио и была как выдох после напряжения, в которое вводил меня этот предмет.

В седьмом, выпускном, классе по сольфеджио был экзамен, и к к нему нужно было серьезно готовиться. Кажется, я болела накануне этого экзамена, и приходилось полагаться на маму, которая приносила задания из школы и подготовительные материалы. Один из самых тяжелых экзаменов в моей жизни был сдан еще в начале мая, до того, как начинались экзамены в средней школе.

Я с радостью выдохнула и решила, что музыканта из меня не будет, так как я не выдержу дальнейшее сольфеджио или еще более страшный предмет — гармонию.

Еще немного об оркестре. Это был самый тусовочный предмет. Ужасно интересно было, как это всё происходит у других и кто они, эти люди, которые уделяют музыке большую часть своей жизни. В какой-то мере оркестр удовлетворял мое любопытство.

Занятия проходили по воскресеньям утром. В нашей атеистической стране воскресное утро у всех было свободно. В то время как обычные смертные спокойно отсыпались, мне надо было вставать и топать в школу.

Одеваться надо было в обычную одежду, школьной формой не отмажешься. С одной стороны, это возможность принарядиться и праздник, с другой — при минимуме одежды не хотелось мозолить всем глаза одним и тем же свитером. Но музыканты — люди легкие и на сплетни и размышления времени не было — надо смотреть в ноты.

Воскресная побудка с лихвой вознаграждалась весельем, шуточками и совместной музыкальной работой.

Виолончелисты неизменно играли фальшиво. Никогда не могла этого понять. Мальчики шалили. Мне не хватало такой движухи в обычной жизни, и меня всё радовало.

Школьный оркестр слегка стерся из памяти. Я после него лет пять ходила на оркестр при доме культуры, уже не относящемуся к музыкальной школе. Вот его я помню очень хорошо.

Дом культуры оплачивал этот оркестр. Дирижер Сева Мадан получал зарплату, и у нас было прекрасное помещение для репетиций и два концерта в концертном зале за год.

Это уже была взрослая жизнь. За мой самый роскошный наряд я обязана этому оркестру. В ателье по заказу Дома культуры мне пошили туалет почти для Оскара — черную расклешенную к полу длинную юбку и белую драпированную блузу с длинными манжетами и маленькими обтянутыми тканью пуговками. О большей красоте невозможно было мечтать. Я была в этом наряде неотразима. В моем скрипичном футляре еще хранится одна отлетевшая пуговка от этой блузы.

Последний седьмой класс музыкальной школы был забит до отказу занятиями: подготовками к конкурсам и академконцертам. Я выступала на городском конкурсе, но не подавалась на поездки в другие города, как Вадик, о котором я рассказывала. Участие в конкурсе показало мне, что они предназначены для детей, у которых есть команда из родителей: с ними ездят, поддерживают, кормят. Родительской команды у меня не было, а нагрузка была колоссальная. Опять намек, что эта карьера — не для меня.

Где-то посреди этих занятых месяцев мне стало известно, что Людмила Ивановна собирается уезжать и уходит из школы.

Зарплаты у преподавателей музыки тогда были мизерные. Им вдвоем с мужем, вероятно, было тяжело прожить и поддерживать своих детей. Ее дочь Таня училась в консерватории в Киеве, и нужно было помогать. Предприимчивый муж предложил поехать на заработки на север, где зарплаты были двойные, да еще и платили сверхурочные. При советской жизни это неслыханное дело — хотеть заработать денег! Надо было быть бедным и благородным. Сейчас это кажется более чем нормальным.

Предстоящее исчезновение любимой учительницы из моей жизни казалось разрушительным и пугало меня. Я, как Скарлетт О’Хара, не могла об этом думать и откладывала на потом. Готовясь к расставанию, я цеплялась за Людмилу Ивановну изо всех сил.

Подготовка к заключительному концерту давала много возможностей для дополнительных занятий. Я впитывала учительницу кожей и ела глазами. Концерт прошел успешно. Что я играла — уже не помню. Она получила свои заслуженные похвалы за меня, а вопрос о продолжении учебы оставался открытым. На концерте были преподаватели из училища, они соглашались, что я перспективная и надо продолжать.

Для того чтобы поступать в музыкальное училище, надо было еще год позаниматься с педагогом частным образом. Училище начиналось после восьмого класса общеобразовательной школы.

Людмила Ивановна предложила мне преподавателя Смоляра, который захаживал к ней и присматривался к ученикам. Он мне понравился, хотя к мужчинам я относилась настороженно. Да и он не мог заменить Людмилу Ивановну, хотя был очень благообразного вида, спокойный, с бородой.

Перед самым отъездом Людмилы Ивановны, летом, она пригласила меня в гости попрощаться. Шла подготовка к Таниной свадьбе. Таня с женихом казались образцом взаимной любви и счастья. На этом прощании как бы проигрывался сценарий благополучного музыкального образования и будущего. В контрасте с позицией моей мамы, которая на практике доказывала, что музыканты денег не зарабатывают, а мужчины часто пьют. Женщин намного больше в музыкальной среде, чем мужчин, поэтому они на счету. Тема замужества не была актуальной, но остальные аргументы «против» закладывались в голову.

Людмила Ивановна уехала, и я ей писала письма, окрапленные слезами, на далекий Север. Получала ответные письма, написанные ее красивым каллиграфическим почерком. Ей, похоже, было там несладко, но она не признавалась и рассказывала, как ценят ее неизбалованные дети севера.

Не сладко было и мне. Я походила по преподавателям. Сначала Смоляр надумал переводиться в Днепропетровск и посоветовал мне обратиться к своей коллеге, Синичкиной. Я встретилась с ней пару раз, но новая связь не возникла. Ездить было далеко и неудобно, время было найти сложно. Да и моя тоска по любимой учительнице тоже сыграла роль.

Я проплакала весь восьмой класс, и решение принялось само собой. Я решила готовиться в мединститут и отказалась от карьеры музыканта.

По прошествии лет воспоминания осыпаются, как сухие цветы, и остается суть. Жизнь зиждется на любви. Я очень люблю музыку и бесконечно