Журнал «Если» - «Если», 2004 № 10 Страница 19

— Василь Палыч!

— Что вам от меня нужно, молодой цыловек? — своим особенным тенорком гордо вопросил он. — Оставьце мое плечо у покое.

— Василь Палыч, ведь это я, Камнев Сережа.

И тогда Василь Палыч сказал:

— Сирожа, я вас прошу. Вы уже усе сделали, от вас уже ничего не зависит. И не вмешивайтесь не у свое дело. Вы обознались. Какой здесь может быть Василий Павлович?

И ушел.

Мне кажется теперь, что я понимаю все. И про Василь Палыча, хотя бы на уровне чисто интуитивном, логически не обоснованном, и про Рогатого на том же практически уровне, только вот кличка мне его непонятна, и вообще про все. Одновременно мне кажется, что я не понимаю ничего абсолютно. Кажется мне еще, что мне и понимать в этом мире ничего особенного не хочется. А хочется просто в нем жить.

Но вот что я думаю.

Если, скажем, я брошу свою любимую Риточку и отобью у гада Рогатого свою любимую Иришу, то ведь он, человек исключительно сумасшедший, снова примется меня убивать, причем убивать зверски. К чему я привык и против чего, собственно, особенно и возразить не могу. И я снова стану рождаться. Я знаю, Ириша увидит меня и думать забудет про этого сумасшедшего. А Рита что? Рита ничего. Пять лет подожду и любовницей сделаю. А то и ждать не стану.

I'm on the top of the world, здесь ничего интересного, давайте, я сам посижу здесь один.

Андрей Саломатов

Бедный Пуританов

Посвящается Леше Зайцеву.

Иван Петрович Пуританов смотрел в зеркало на свою бритую, слегка припухшую физиономию и не верил глазам, как он мог опуститься до такого свинского состояния. Ему давно было стыдно смотреть в глаза жене, своим престарелым родителям, сослуживцам и соседям. Но главным его мучителем был начальник Олег Васильевич Колыванов — старый школьный товарищ и однокурсник, который несколько лет назад и пригласил его работать в собственную фирму с невыносимым для Пуританова названием «Сиреневый рассвет». С тех пор жизнь его превратилась в сплошной ад. Если раньше он очень удачно притворялся, уходил из дома под самыми нелепыми предлогами и в одиночестве предавался запретным удовольствиям, то с некоторых пор Колыванов взялся за него всерьез, и, что особенно неприятно, начальник посвятил во все его тайны самого близкого человека — жену.

Времени оставалось совсем мало, надо было торопиться на работу. Иван Петрович налил себе стопку водки, с отвращением выпил и, пока не проснулась жена, поспешил покинуть дом.

На работе Пуританов, как всегда, попытался прошмыгнуть незамеченным, и ему это удалось. Он сел на свое место, украдкой налил стакан воды и поставил перед собой на стол. В этот момент появился начальник. Олег Васильевич остановился у стола, взял стакан с водой, понюхал и покачал головой.

— Зайди ко мне, — строго приказал Колыванов и, даже не взглянув на школьного товарища, прошел в свой кабинет.

Пуританов тяжело поднялся. Сослуживцы делали вид, что занимаются своими делами, и только одна сказала ему вслед:

— Некоторые думают, что они самые хитрые.

— А некоторые вообще не умеют думать, — не оборачиваясь, буркнул Иван Петрович и отправился вслед за начальником. Именно эту сотрудницу он подозревал в стукачестве и никогда не скрывал своей неприязни к ней.

Разговор с Колывановым на этот раз получился особенно неприятным, хотя Олег Васильевич и пытался придать ему вид дружеской беседы.

— Ты знаешь, до поры до времени я закрывал глаза на твои, мягко говоря, чудачества, — начал Колыванов. — Но это не может продолжаться бесконечно.

— Ценю и понимаю, — опустив взгляд, молвил Пуританов.

— Опять небось ходил в какую-нибудь подпольную библиотеку или музей? — спросил начальник.

— Я… нет… я… — растерялся Иван Петрович.

— Да ладно, не ври, — перебил его Олег Васильевич и, промахнувшись, загасил сигарету о стол рядом с пепельницей. — Где ты только находишь эти грязные притоны? Я думал, их давно все позакрывали.

— Честное слово не хожу, — стал оправдываться Пуританов и, чтобы начальник поверил, даже признался: — Я знаю на вокзале одну читальню и в подвальчике… небольшой выставочный зал. Но в последний раз был там полгода назад. Больше ни ногой.

— Я тебе верю, Иван, — проникновенно сказал Колыванов. — Только этого мало. Все же видят, что ты часто появляешься на работе трезвый. У тебя же нормальные родители! А ты? Ты разрушаешь себя, Ваня. Человек ведь на восемьдесят процентов состоит из спирта…

— Когда-то люди пили воду каждый день, — уныло парировал Пуританов.

— Когда-то люди жили на деревьях, — отрезал его начальник. — Назад к природе? Нет, дорогой. Человек эволюционирует, совершенствуется. Именно поэтому его и называют гомо сапиенс. А в тебе говорит дикарь, причем такой, каких на Земле давно не осталось. Вон, даже пигмеи — и те давно стали нормальными людьми.

— Понимаешь, в том, измененном состоянии я чувствую себя человеком, — внезапно для себя разоткровенничался Иван Петрович. — Тебе это трудно понять, ты же никогда не был трезвым.

— Был, друг мой, был, — грустно ответил Олег Васильевич. — Я тоже переболел этой страшной болезнью. Дошло до того, что каждый день ходил трезвый. Пришлось закодироваться. Это же наркотик, Иван. Хорошо, жена оказалась другом, помогла. А ведь по собственной глупости я лишился почти всего: работы, друзей, уверенности в себе. Дети стыдились меня. Мальчишки во дворе смеялись надо мной, показывали пальцем: «Вон твой отец опять в дымину трезвый идет!». Ты не представляешь, как мне было стыдно. А тебе? Неужели же ты не устал от реальности? Ты ведь уже не можешь без нее обходиться!

— Я стараюсь, но мне тяжело, — от стыда совсем уронив голову на грудь, ответил Пуританов.

— Значит, плохо стараешься, — покачал головой Колыванов. — Посмотри на свои глаза. Они же, как пистолетные дула. В общем так, Иван, считай этот наш разговор последним. Еще раз увижу трезвым, уволю. Мне не нужны люди, которые все видят в черном свете. А сейчас — на, приведи себя в порядок. — Начальник налил Пуританову стакан водки. Иван Петрович послушно выпил, и кабинет Колыванова как-то сразу преобразился, стал уютнее. Жирные крысы, которые спокойно шлялись под ногами, превратились в милых зверьков, а лицо хозяина кабинета подобрело до состояния абсолютного дружелюбия.

Пуританов вернулся на свое рабочее место в состоянии полного безразличия. Он сел за стол, вытянул ноги и скрестил руки на груди. Сослуживцы напротив доканчивали вторую бутылку водки и вели задушевную беседу. Стукачка, положив голову на стол, безмятежно дремала. Иван Петрович сладко зевнул, прикрыл глаза и уже через минуту уснул крепким, здоровым сном.

Приснилось Пуританову, будто он сидит на берегу живописного озера и ловит рыбу. В окружающем пейзаже чувствовалось что-то японское. За озером возвышался зеленый холм, на котором в гармоничном беспорядке росли причудливо изогнутые сосны. Над безупречной гладью воды пунктиром в воздухе перемещались голубые стрекозы, а прямо перед ним топорщились густые заросли камыша. Поплавок в воде стоял неподвижно, словно нижним концом упирался в дно. Но его безжизненность нисколько не волновала Ивана Петровича. Он наслаждался пейзажем и, по сути дела, медитировал.

Неожиданно клюнуло. Пуританов не сразу сообразил, что происходит, но когда поднял удочку, на другом конце ощутил приятную тяжесть пойманной рыбы.

Иван Петрович не очень удивился, когда вытащил на берег круглую, как пузырь, вуалехвостую золотую рыбку. Он бережно снял ее с крючка, и тут рыба заговорила:

— Отпусти меня, Пуританов, — без всякого надрыва, спокойно попросила она. — Я исполню любое твое желание. Только не тяни резину. Я же рыба, мне надо в воду.

Иван Петрович думал недолго. По-своему он любил жену, но сейчас вспомнил, что давно мечтает о трезвой женщине, которой не надо объяснять, почему он такой, а не другой. Поэтому Пуританов почти сразу сказал, что желает женщину, и отпустил рыбку обратно в озеро. Водная поверхность перед ним тут же заволновалась, и оттуда, с трудом передвигая ноги, выбралась крупная некрасивая баба с бамбуковой удочкой в руке. Оказавшись на берегу, она, как собака, стряхнула с себя воду и уселась рядом с Иваном Петровичем.

— Ну что, будем удить или любовью заниматься? — не поздоровавшись, спросила она.

— Лучше удить, — не раздумывая, ответил Пуританов. — А что, у рыбки не нашлось кого-нибудь помоложе?

— Нет, — равнодушно ответила баба и очень профессионально забросила удочку в воду. — Давно не обновляли фонды. Видишь, какое удилище? Все в трещинах. И леска — дрянь, гнилая.

Ивану Петровичу жаль было делить такой замечательный пейзаж с незнакомой корявой бабой. Совершенно не хотелось разговаривать и даже смотреть на нее.