Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №09 Страница 19

«На Тибете я меньше всего думал о фюрере...»

И все же терпение мое было вознаграждено. В разгар нашего третьего чаепития Макса срочно отозвали по домашним делам, и мы со старым геодезистом на полчаса остались без присмотра. Я задал свой каверзный вопрос, постаравшись смягчить его:

— Не осложняли ли вашу поездку на Тибет обстоятельства военного времени?

Отто Ренц усмехнулся:

— Напротив. Только благодаря им и состоялось путешествие моей мечты... — У вас здесь есть компьютер? — спросил вдруг Отто Ренц.

— Нет.

— Жаль. Я бы мог передать часть той информации, которую набрал на своем. Когда-то я надеялся издать книгу и перевел свои тибетские дневники на дискету...

В этот же день я нашел во Франкфурте своего коллегу, немецкого журналиста, который разрешил воспользоваться его домашним компьютером. Более того, он сам позвонил Отто Ренцу, а когда тот сбросил груз своей электронной памяти в наш «винчестер», стал переводить текст с экрана на русский — в микрофон моего диктофона. Мне осталось лишь расшифровать запись и отредактировать довольно корявый синхронный подстрочник.

Все, что старый геодезист не мог или не хотел говорить при сыне, все это почти телепатическим путем передалось в мое сознание. Итак, Отто Ренц рассказывает без оглядки на «семейную» и все прочие цензуры...

«...В феврале 1940 года, перед отправкой на строительство новых аэродромов в бывшей Польше, я заехал во Фронау к своему Гуру, учившему меня дыханию йогов. Он попросил меня зайти завтра и быть готовым к встрече с очень важным человеком. Учитель многозначительно посмотрел вверх... Я знал, что здесь несколько раз бывал сам фюрер. Правда, это случалось до того, как он стал рейхсканцлером. Гуру предсказал ему тогда победу на выборах в рейхстаг с точностью до одного голоса. И фюрер потом весьма благоволил к Буддишерхаузу и его обитателям.

В назначенный день и час я, офицер строительной армии Тодта, чином равный лейтенанту вермахта, с большим волнением приблизился к воротам кумирни во Фронау, украшенным каменными слонами. У ворот эсэсовский офицер проверил мои документы и пропустил в сад. Перед входом в храм мне еще раз пришлось удостоверить свою личность. Наконец бритоголовый служка в желтом хитоне провел меня в комнату для почетных гостей. Я ожидал увидеть Гитлера, но против Гуру сидел в наброшенной поверх черного мундира оранжевой мантии Гиммлер. Гуру кивнул мне и предложил сесть, я продолжал стоять, пока рейхсфюрер СС не повторил приглашение хозяина дома. Мне поднесли чай, и я сидел почти рядом с Гиммлером. Разговор был недолгим. Рейхсфюрер СС спросил, готов ли я выполнить ответственное задание. Вместо ответа я вскочил и вытянулся...

Мне предлагалось — я ушам своим не поверил — отправиться на Тибет и там произвести геодезическую съемку — снять план одного объекта. Что за «объект», я должен был узнать на месте.

На другой день я проходил специнструктаж. Меня предупредили, что Тибет наводнен английскими агентами, все важные дороги контролируют английские патрули. Никто не должен быть знать, что я немец и геодезист. Здесь меня выручала моя восточная внешность. Объясняться в пути я должен был по-английски. Специально для меня фирма «Цейсе» изготовила портативный теодолит, который легко разбирался на отдельные части, причем оптический визир вставлялся в старинную подзорную трубу; в силу своей допотопности она не могла вызывать никаких подозрений. Столь же искусно маскировалась и тренога; она собиралась из двух костылей и трости. По документам я числился гражданином Манчжоу-Го и направлялся в глубинные районы как коммивояжер одной из харбинских фирм. Но самый главный документ, своего рода охранную грамоту, выдал мне мой Гуру. Это была довольно обширная записка с вертикальными строчками старотибетской вязи. Я не знал ее содержания, но догадывался, что это послание адресовано духовным тибетским властям, на которые я, по заверениям моего учителя, вполне мог рассчитывать в трудные моменты путешествия. Записку, сложенную в шесть раз, Гуру спрятал в небольшое серебряное гау (нечто вроде медальона для хранения охранного амулета) и повесил мне на шею со словами охранной мантры.

Ранним апрельским утром 1940 года тяжелый пассажирский самолет «Дорнье» поднялся с берлинского военного аэродрома. В салоне сидели еще несколько человек, но они летели по своим делам, а я — по своим. Впрочем, даже если бы они стали меня расспрашивать о моей миссии, я ничего не смог бы толком им рассказать. Но сердце ликовало: наконец-то мне выпало нечто стоящее, достойное настоящего мужчины! Мне было тридцать лет, и я готов был к любым превратностям судьбы. Чтобы там ни было, но я увижу эту самую таинственную, самую загадочную на земле страну...

Первая посадка была под Москвой. Мои спутники вышли, самолет заправили, и «Дорнье» взял курс на юго-запад. Затем мы садились в Омске и Хабаровске. Наконец, последняя посадка в Харбине... У самолета меня встретил японский офицер в европейском платье. Он отвез меня в туземную гостиницу в Старом городе. Там я познакомился со своим проводником тибетцем Дагма. Трудно сказать, сколько ему было лет и кто он был по профессии, но он довольно хорошо говорил по-английски и даже знал несколько немецких фраз. В Харбине мы провели два дня, знакомясь друг с другом и закупая все необходимое для нашей будущей экспедиции. В основном это были подарки, как я понял, для должностных лиц тибетской администрации. Кажется, мы нашли общий язык с Дагмой и понимали друг друга, если не с полуслова, то с полуфразы. На третий день все тот же японский офицер отвез нас на свой машине на аэродром, и легкий двухмоторный самолет японского производства с опознавательными знаками Манчжоу-Го вылетел в юго-западном направлении. Пока мы летели, Дагма внимательно изучил записку моего Гуру. Только от него я узнал, что целью нашего путешествия должен быть высокогорный монастырь, чье сложное тибетское название сводилось к двум простым словам — «Хранимый небом». На вопрос, где он находится, Дагма беспечно показывал рукой высоко вверх и говорил, что это выше того неба, по которому мы летим. Я с удивлением узнал, что у него нет никакой карты, и это ничуть его не заботило. В конце концов я понял, что мой проводник старается не обременять меня лишней информацией и прекратил все расспросы, положившись на волю тибетских богов...

Подняв тучи песка, пыли и мелкого щебня, самолет приземлился на берегу полуиссохшего соленого озера с широкими краями, походившими на ободок большой тарелки. Мы высадились, навьючили на себя два заплечных мешка с нашими пожитками и двинулись по едва приметной тропе, которая с каждым километром все круче и круче уходила в горы. Дагма сказал, что этот же самолет прилетит за нами ровно через месяц и мы должны успеть вернуться к озеру к назначенному сроку. Дагма был единственным человеком, который мог вывести меня к посадочной полосе, то есть к порогу привычного для меня мира, к цивилизации; случись что-нибудь с ним — и я рисковал навсегда остаться в этих горных дебрях... Однако мне не верилось ни во что плохое. Более того, мне казалось, что это самые счастливые, самые главные дни в моей жизни. К концу дня мы добрались до небольшого тибетского селения и там присоединились к каравану из шести яков, навьюченных мешками из сыромятных воловьих шкур с ячменем, кунжутом, мукой, чаем. В один из мешков с ячменем я запрятал теодолит, планшет, фотоаппарат, пенал с чертежными принадлежностями. Швы мешка промазали свиной кровью с рисовой мукой — для герметичности. Дагма сказал, что на некоторых бродах вода доходит почти до самых хребтин, и вьюки могут подмокнуть. Наутро мы двинулись в путь...

Мы поднимались вверх почти одиннадцать дней. И как плавно ни набирали высоту, все же, забравшись километров на пять выше уровня моря, я почувствовал все симптомы «горной болезни»: ломило в висках, грудь давила невидимая тяжесть, ныло сердце.

Монастырь «Хранимый небом» открылся короткой цепью грубых построек с покатыми стенами. И только золоченое навершие главного храма ослепительно сияло на густо-синем высотном небе. Небо было столь разрежено, что сквозь него, казалось, проступала чернота космической бездны. Не верилось, что весь строительный материал был доставлен снизу, из долин. Проще было думать, что эти дома и храмы были спущены с небес в готовом виде. Монастырь отдаленно походил на те замки, которые лепят у нас над Рейном по скальным обрывам. А впрочем, ничего подобного я нигде никогда не видел...

Истомленный дорогой и горной немочью, я проспал почти сутки на каком-то войлоке в монашеской келье. Тем временем Дагма, раздаривая хадаки (подарки) направо и налево, договорился с настоятелем о моей работе.

Придя в себя, я собрал теодолит, наладил треногу и приступил к съемками...