Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1974 год Страница 2

— Что сидим-то? — чересчур оживленно говорит Витька. — Давай стрельнем пробку. Пусть пупырышки побегут.

— Трудно было, Витя? — простодушно спрашивает одна из девушек.

— А что там потому что! Наше дело простое. Стрельнул — и снял шкурку. Из капкана вынул — и снял шкурку. Капкан ловит, не я. Это ему трудно, — красуется Витька.

О господи, господи, думаю я. Все лето ловить рыбу, квасить ее по секретным рецептам и разносить по тайге, чтобы была привада, чтобы зверь держался и не уходил. Потом возня с капканами, которые надо регулировать, чтобы удар не перебил лапку у зверя, но и не выпускал ее. Никто тут тебе не поможет, никто не научит, только собственное чутье. И еще надо завезти запас на зиму, отремонтировать избушки. Целое лето неустанной возни для трех месяцев промысла. А во время промысла ежедневный маршрут от избушки к избушке по кольцу, которое Витька проходит за неделю. Ты приходишь в замерзшую избушку, растапливаешь печь (дрова тоже надо заготовить с лета), и уже морит в сон после целого дня на морозе. Но надо еще снять шкурки, снять осторожно и умело, то скальпелем, то ножом, обезжирить мездру и каждую шкурку натянуть на правилку — ювелирная, не допускающая ошибки работа. К утру в избушке все выстыло, а ты снова идешь в гудящий мороз... И так день за днем.

— Страшно, наверное, одному, — зябко говорят девушки.

— Ну-у! — веселится Витька. — Чудачки! Что там потому что! Вот такой пример: на тишине нынче все помешались. Дурные деньги платят за тишину, за спокойствие. Миллионеры острова покупают для одиночества. А у меня тишины — хоть ложкой ешь, хоть лопатой греби. Одиночества тоже навалом. Настроение портить некому. Какой же тут страх?

Врешь, Витя. Накатывает. Знаю, что на тебя накатывает. Ты один, и человечество далеко. А опасность рядом... Заломы на реке, мерзлотные ямы, медведи-шатуны, бешеный осенний лось — да мало ли что! Но хуже всего мнимые страхи, когда они приходят ночью к дверям избушки, или человеческие голоса в шуме воды, или некто, стоящий за порогом зимой. И все-таки, черт возьми, одиночество. Человек создан для общения, у него слух и речевой аппарат и ладонь для рукопожатия...

— В лесном одиночестве, — басит Витька и хитро поблескивает глазами, — я постоянно думаю о вас, девочки. Были бы крылья, прилетел бы. Так, на вечер. Посидеть, почесать языком и обратно в тайгу. А что там потому что?

Выбрав подходящий момент, я ухожу. Ночь. Собственно, не ночь, потому что светло как днем. Но тишина ночная. Поселковые работают с девяти до шести. Им ночью положено спать. От дерева отлепляется фигура. Это Тамара, местная красавица, якутка.

— Витька вернулся, — говорит она.

— Знаю.

— Наверное, опять скоро обратно.

— Не знаю.

Тамара и в самом деле очень красива. Темный горячий румянец на правильном лице, влажные горячие губы и блестящие темные глаза с легкой раскосинкой. Не один приезжий сох по ней, умолял улететь в сверкающие комфортабельные края. Но Тамара, по-моему, любит Витьку, а тот не воспринимает ее всерьез, потому что знал ее еще школьницей.

Через час приходит и Витька. Он шумно вздыхает, усаживается так, что квадратная тень его загораживает окно, и говорит:

— Наверное, я больной.

— Ты что?

— Душа болит. Хочется совершить что-либо. Чтобы красиво и ярко. И чтобы все видели. Чтобы след жизни, как у упавшей звезды. Сгорел, исчез, а все помнят. Ты знаешь, что я уезжал?

— Знаю.

— А почему, не знаешь. Я тогда еще на метеостанции работал, в низовьях. Я же метеоролог потомственный. На метеостанции и родился. После курсов много лет работал. И все в тайге. На охоте мне лось передним копытом врезал. Представляешь? Он этим ударом волка пополам рвет. Володька Кривой меня на горбу приволок на станцию. Вертолет я запретил вызывать. Думаю: помру, так в тайге, в родной обстановке, среди своих. Нас там пятеро было. Всю зиму ребята кастрюльку из-под меня выносили и за меня же вахту несли. Я при исполнении числился. У ребят своих забот выше шапки: вахта и промысел, и жена телеграммы не такие шлет. А тут я на нарах валяюсь, киселя не хочу, хочу чаю с брусникой и по ночам ору диким матом. Болело, понимаешь.

— Чем кончилось?

— Стал я весной выползать. Сижу на пеньке, солнце светит, башка от слабости набок валится, а собаки мне рожу лижут. И захотел я в места, где солнце все время, народу тыщу и собаки тебя не лижут.

— Дальше.

— Решил — сделал. В следующий сезон стал зарабатывать деньги. Оклад у метеорологов небольшой. Обычно хватает. Но раз новую жизнь начинать... Сутки дежуришь, четверо свободен. Взял я обход как раз на четверо суток. Избушек нет, ночую у костра. Четверо суток у костра поспишь, пятые по приборам ходишь и на рации, четверо по кострам. Натерпелся. В результате построил дом. В Туапсе. Море. Юг. Дом хороший. Жена домовитая. Все как у людей. Представь: через полгода звереть начал. В пять, допустим, иду домой. Мне бы бревно какое плечом передвинуть, на лыжах километров тридцать пройти. А я сижу в чистой рубашке, с газетой в руках, жена мне ужин готовит. Я сам умею лучше, но нельзя. Непорядок. Вечером кино. Ночью спать. Жена спит, а я смотрю в потолок и думаю: как там мои собаки? Кто с ними сейчас говорит? По лесу тоскую, аж слезы. По морозу. Принял решение. Раз меня в лес тянет и к зверью, значит, надо быть промысловиком. Осуждаешь?

— За что? Работа, она работа и есть. Ты же валютный цех. Мягкое золото и так далее.

— И я так понимаю. Но обидно в отрыве от человечества жить. Вот поставлю я себе базу. Четыре зеркальных окна, с любой сопки отсвечивают. Телевизор поставлю. Говорят, скоро со спутников прямая передача будет — смотри не хочу. Библиотеку куплю тыщи за две. Книги, они ведь тоже люди, как и собаки. Извини, что книгу с собакой сравниваю, но обидного нет. Собака из друзей друг. Промысел налажу культурный. И буду я не одиночка, а истинный член общества.

— Ты и сейчас член общества.

— Нет. Вот в поселке меня не понимают. Каждый о доме на юге мечтает, к примеру. Не могут понять, почему я его завел и подарил жене при разводе. А он мне зачем? А ей жить. Понимаешь? Ну начудишь что от жизненных сил. Так я же не от хулиганства, а от открытой души. По человечеству стосковался.

У Витьки в самом деле сложные отношения с поселком. Впрочем, не у него одного. Каждый промысловик — личность творческая, как и каждый пастух. Они возвращаются в поселок одичавшие, отвыкшие от ежедневного регламента, который мы соблюдаем не замечая. Кое-кого это коробит.

— Не понимаю, — сокрушенно говорит Витька.

— Что не понимаешь?

— Вот этот особняк, в котором мы сейчас не спим, шабашники ставили. С Кубани. Прижимистый народ. Утром приехали, а вечером один уже сидел у магазина. Хариусом торговал. Полтинник штучка. Кто-то из местных его пожалел, взял за руку, отвел к протоке, вынул из кустов удочку и за полчаса десять хариусов наудил. «Соображаешь, — спрашивает, — коммерцию?» Тот вернулся, рыбу из кошелки на землю высыпал и каждую каблуком раздавил. После них лосей находили. Грудинка вырублена, остальное для мух. Что скажешь, умный?

Я молчу. Что скажешь о людях, для которых тайга вроде бесплатного универмага, открытого на один день: забегай, хватай, тащи. А для таких, как Витька, тайга окончательно. Никуда им от нее не уйти. Я знаю десятки людей, которые все уезжают, в каждый отпуск едут «в последний раз», приобретают в теплых краях дома и машины. И возвращаются. Разные есть среди них люди, но тайга всех уравнивает, как строгая мать в многодетном семействе. Надо быть мелким до чрезвычайности человеком, чтобы после нескольких лет, проведенных в тундре или тайге, оставить их без сожаления и сразу. Но что там ни говори, мелкие люди редко встречаются в таежных поселках. Их туда не заносит.

— Давай спать, — говорит Витька. — Утром пойду копытить.

...Утром он идет «копытить», добывать нужное, как олень добывает ягель из-под снега. Он достает запчасти к мотору, набор надфилей, новую цепь для мотопилы «Дружба», три сотни патронов к мелкашке. Он штатный охотник, совхоз обязан давать и дает ему почти все. Но всегда имеется дефицит. Дефицит этот раздобывается сложной системой обмена: десяток капканов второй номер в обмен на запчасти, спрятанная на дальней протоке канистра с бензином на мелкашечные патроны — и так далее. Еще чаще применяется молчаливое соглашение «ты меня выручил, я тебя выручу».

Выкладывая вечером добытые богатства, Витька говорит:

— Баню надо поставить — раз. Еще две избушки воздвигнуть за лето. Обход у меня мал. Две избушки поставлю — будет как раз. Обживаем помаленьку вверенный район. А что там потому что!

Это значит, что поселок уже начал тяготить Витьку. Промысловик он хороший, и я заметил, что он постоянно думает о своем участке.

Проходит еще два дня. Витька с утра не идет в поселок. Лежит на койке, руки за головой, не брит, костюм валяется на полу.