Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1988 год Страница 2

Тем временем Николай Егорович — один из двух пожилых оленеводов бригады — стал разрезать бензопилой лесины, только что принесенные ребятами, а Иван Михайлович, второй старик, отправился за верховыми оленями.

Я подошел к пильщику, чтобы расколоть сухие чурки. Николай Егорович дал мне топор, и я со всего маху всадил его в дерево. Но чурка не разлетелась пополам, как я ожидал. Не развалилась она и после того, как я, подняв ее над головой, ударил обухом по лежащему рядом бревну.

— Ты неправильно колешь,— сказал наблюдавший за мной старик.

Он ударил, чуть отклонив обух топора в сторону. Чурка тотчас треснула.

— Мы и топор, и нож затачиваем с одной правой стороны, а не так, как вы, с двух. И если бить прямо, то топор застрянет.

Я попробовал последовать примеру старика. Не так ловко, но что-то получилось. При таком чуть-чуть кривом ударе лезвие топора, вонзившись в древесину, расклинивает ее кривизной своего положения и довольно легко раскалывает.

Ножом эвенки работают тоже по-своему. Скажем, обстругивая палку, эвенк держит нож неподвижно, а палкой двигает по лезвию.

Пока я возился с чурками, Иван Михайлович привел своего учака — верхового оленя, положил ему на лопатки седло и затянул перекинутый через него широкий ровдужный (Ровдуга — кожа оленя, обработанная как замша (примечания автора).) ремень подпруги. Затем надел на морду оленя ровдужную петлю недоуздка так, что длинный его конец пришелся под шеей. Наконец, завязал два ремешка, пришитые к петле, за рогами — и учак готов в дорогу.

Стали снаряжать своих оленей и другие «огородники».

Надо сказать, что местные эвенки используют при верховой езде и специальный посох, который по-эвенкийски называется «нёри». На него опираются при езде, чтобы помочь оленю. Посох у мужчин — это обыкновенная длинная палка. Женский посох заканчивается кованым суживающимся железным навершием, конец которого загнут под прямым углом. Этим крючком женщина во время кочевки, не слезая с оленя, может поправить сбившийся на грузовом животном вьюк. Мужчина же при перекочевке едет первым. Его дело вести аргиш (Аргиш — караван оленей.) и при езде через густые заросли расчищать дорогу пальмой (по-эвенкийски «кото»). Это своего рода копье-топор. Его длинное тяжелое кованое лезвие закрепляется на крепкой деревянной полутораметровой рукояти. Лезвие у пальмы одностороннее. При его косом ударе падают даже небольшие лиственницы.

— А если нужно повернуть оленя, то что делать? — спросил я.

— Тянешь повод вправо, он вправо поворачивает, если нужно влево, тихонько бьешь поводом по голове или уху,— ответил Николай Егорович.

Через несколько минут всадники уехали. И все дни, что мы прожили в бригаде, мужчины с утра отправлялись чинить изгородь загона для переучета оленей.

Я управился с дровами и уселся на стоявшие рядом сани.

Ну что ж, знакомство со стойбищем произошло. Передо мной стояли уже не просто три чума — это были жилища наших друзей. Вон в том чуме, что выше по склону, живет Николай Егорович с женой Ниной Андреевной. Ниже, посредине стойбища, чум Ивана Михайловича и его жены Дарьи Федоровны. Вместе с ними живут оленевод Саша и его младший брат Костя. Пока их родители в отпуске, своего чума братья не ставят. Костя еще учится в школе, но на каникулы всегда приезжает в стойбище. Этим летом его зачислили в бригаду учеником оленевода. У самой опушки, ближе к речке, чум Володи и Оли. Он самый большой из трех. Да и как иначе — сейчас в нем, кроме старших сыновей, гостят и младшие — школьники Костя и Валюша. А со вчерашнего дня там — от вертолета до вертолета — поселился и прилетевший из Туры, тоже на каникулы, Петя — племянник бригадира.

Пока я отдыхал, Валюша привела от дымокура, разложенного неподалеку от стойбища, олениху, привязала ее к лиственнице и начала доить, держа одной рукой пол-литровую банку, а другой надавливая на маленькое темное вымя. Наверно, чтобы побаловать туринского братца эвенкийским лакомством — голубикой с оленьим молоком,— и доит олениху Валя. Вообще же эвенки редко доят оленей. Олениха дает молоко густое и жирное, но мало, обычно меньше стакана.

Петя и Костя тем временем тихо подошли к дымокуру и, когда оказались почти вплотную с оленями, ворвались в их гущу. Те испуганно шарахнулись, но Костя успел схватить за шею одного из них, и ребята, довольные, привели его к чуму. Сняли висевший на лиственнице маут, и, пока Петя залезал на оленя, Костя накинул ременную петлю на шею животному. Петя в это время подпрыгнул, лег животом на оленью спину, закинул ногу и сел. Костя отпустил рогача на всю длину маута, и Петя, толкая голыми пятками в оленьи бока, поехал по кругу. Но минуты через две всадник свалился. Его место занял двоюродный брат.

Из своего чума вышла Дарья Федоровна. Налила из канистры воды в чайник и поставила его на треногу. Проделав это, улыбнулась, обратясь ко мне: «Чай пить».

Еще вчера я понял, что Дарья Федоровна и ее муж по-русски говорят хуже всех в бригаде. Они лишь изредка застенчиво произносили немногие знакомые им русские слова. Потом в разговоре с ними мы всегда прибегали к помощи парней, чаще всего Саши. Днем же, когда его не было, помогала Нина Андреевна. Она говорила по-русски хорошо и явно гордилась этим отличием от соседки. Помню, как-то, сидя в ее чуме, я услышал, что у соседей кто-то включил приемник. Чей-то голос тянул модную песню. Нина Андреевна послушала и с легкой ехидцей сказала: «А старуха-то чего понимает?»

— Шум слушает,— усмехнувшись, заметил Николай Егорович.

К чаю Дарья Федоровна позвала Нину Андреевну, и с ее помощью я начал расспрашивать хозяйку. Вот ее рассказ о своей жизни:

— Мой отец был из рода Хутокогир,— начала Дарья Федоровна.— Когда я жила с родителями, мы обычно кочевали в верховьях реки Яктали. Иногда выходили к озеру Чиринда, где была лавка. Выросла, вышла замуж за агатского эвенка из рода Хукочар. У них на Агате (Агата — система больших озер на северо-западе Эвенкии.) почти все Хукочары. После организации колхоза мужа избрали бригадиром, а когда началась война, председателем. Вместе с ним ездила я по бригадам. В середине войны его забрали в армию. После войны он вернулся, но прожил недолго. У нас с ним было пятеро детей, но в живых осталось только две дочери. Остальные умерли маленькими. После смерти мужа я с его двоюродным братом переехала в Эконду. Поселок тогда только начали строить. Четыре года прожила с двумя дочерьми одна. Вначале работала каюром — зимой на оленях возила в колхоз и магазин грузы из Туры. Добирались туда 10—15 дней. Жили на одном хлебе, колхоз на зиму давал на троих возчиков для еды только одного оленя. Работала на заготовке дров. Потом стала охотиться. В тайгу приходилось уходить на несколько месяцев, и девочек (они были уже школьницы) отдала в интернат. Через четыре года вышла замуж за колхозного охотоведа, тоже инвалида войны. Потом он был председателем сельсовета. С ним прожила лет пятнадцать. После его смерти стала работать в оленеводческих бригадах то поваром, то чумработницей. За Ивана Михайловича замуж вышла лет восемь назад. У него года за два до того умерла жена, вот он и предложил мне жить вместе.

Рассказ о смерти двух мужей и смерти жены ее теперешнего супруга напомнил мне слова, не раз слышанные в округе,— «эвенки сами не расходятся, их разводит земля». Впрочем, в своей последней части это утверждение верно лишь для сегодняшнего дня и ближайшего прошлого. Еще сравнительно недавно эвенки хоронили своих покойников в деревянных колодах, устанавливая их на устроенных между деревьями высоких помостах. Ветхие их остатки и сейчас еще можно встретить в здешней тайге.

Потом я записал рассказ о традиционных представлениях эвенков об окружающем мире. В пересказанном хозяйкой мифе о создании человека меня заинтересовало переплетение христианского и языческих мотивов. По словам Дарьи Федоровны, эвенки считали, что человека создал некий творец, которого переводившая мне Нина Андреевна назвала просто «иконой». Эта «икона», или христианский бог, видимо, создала людей вечными. Но нашлась сила, лишившая человека такой завидной доли. Этой силой оказалась гагара, которая, кстати говоря, во многих локальных группах эвенков считалась творцом Земли. Из рассказа Дарьи Федоровны можно было понять, что свою недобрую роль гагара исполнила, написав клювом на песке заклинание. За это «икона» растоптала злой птице ноги (они у гагары перепончатые) и наплевала на нее, отчего та покрылась пестрыми пятнами.

Важным героем эвенкийской мифологии был и ворон (оли). Раньше думали, что ворон знает, родится мальчик или девочка. Рождению мальчика он радуется. А радуется потому, что из мальчика вырастет охотник. Ведь когда охотник идет в тайгу, голодный ворон летит следом, ждет, когда человек убьет зверя и ему, ворону, будет пожива. Перед рождением девочки он оставляет у стойбища лоскутки. Ворона нельзя убивать — грех.