Не здоровайтесь с незнакомцами - Артём Артёмов Страница 2

Топая под жарким летним солнцем по горячей пыли, я перебирал в уме нехитрые детские радости предстоящего дня: речку, пирожки с мясом, пирог с яблоками и все такое. Сразу много вещей в моей маленькой голове не умещалось, так что бабушкино напутствие уже успело из нее выветриться к тому моменту, как впереди показался пустырь.

Навстречу мне попалась какая-то незнакомая старушка. Очень дряхлая, она еле передвигала ноги, аккуратно шаркая по соседней колее. Одной рукой она помахивала для равновесия, а вторую завела за согнутую спину, будто придерживаясь, чтоб не сложиться вдвое. Я буквально вижу ее сейчас, как будто все произошло вчера, настолько ярко высветилось в моей голове это воспоминание. В длинном старом платье, с серым грязноватым платком на голове. Одежда и платок выглядели не по погоде теплыми.

Ясное дело, я подчинился уже въевшейся привычке и четко выпалил бабке свое «Здравствуйте».

И бабка повела себя точь-в-точь, как утренний незнакомый дедок. Она на глазах повеселела, почти выпрямилась и радостно закивала, улыбаясь во всю ширину своего беззубого рта. Ни говоря ни слова, бабка развернулась и бодро заспешила назад к пустырю. Причем заспешила очень шустро, быстро скрывшись из виду. Эта разительная перемена, да и сама неестественная живость, с которой бабка умотала вдаль, кольнула меня странным чувством неправильности, несоответствия.

Но, ясное дело, я быстро выкинул странную бабку из головы. Мне еще надо было купить хлеба и скорей отнести его домой, чтоб сбежать наконец на речку.

В какой именно момент начались странности, я не могу сказать, до магазина я дошел без каких-то проблем. Он находился по левую руку от меня, когда я шел по пустырю, это важно. Двери были двойные, внешняя открывалась наружу и была распахнута, а внутренняя открывалась, естественно, внутрь. Это тоже важный нюанс, потом станет ясно почему.

Явные странности начались уже внутри магазина. Во-первых, там была незнакомая продавщица. Я уже бегал сюда по мелким бабушкиным поручениям и местную продавщицу знал. Эта была другая, молодая, в красивом белом переднике с голубой каймой и белой форменной шапочке. Во-вторых, — это сразу бросилось в глаза — в магазине почему-то не было привычных наклонных полок с буханками хлеба. Был только прилавок, за которым и сидела новенькая продавщица. Она подняла на меня скучающий взгляд и опять уткнулась в какую-то газету.

Я озадаченно подошел к прилавку. Слева от продавщицы на большом блюде горкой были насыпаны большие неровные куски темного хлеба. Ценник перед блюдом, как я теперь понимаю, был очень странным. Там черным фломастером было написано:

Хлеб рваный, ржа.

(выш. сорт)

Ниже, там где обычно пишут цену, тем же фломастером были нарисованы какие-то каракули, похожие на гроздь разнокалиберных кружков. Будто кто-то просто расписывал ручку кругами.

С ценой было не очень понятно, зато надпись сомнений в моем детском сознании не вызвала. Хлеб ржаной, да еще и вышего сорта. Сразу наломанный на куски, для удобства, видимо. Непривычно, но может тут, в деревне, так иногда делают. Я взял из стопки рядом прозрачный пакет и уже потянулся к блюду, когда резкий голос продавщицы заставил меня отдернуть руку.

— Куда руками-то? — сердито окликнула она.

— А как? — не понял я.

Тетенька закатила глаза.

— Как все, — сварливо проворчала она и вдруг звонко щелкнула зубами.

Вот где-то на этом моменте я начал отчетливо ощущать, что происходит что-то неправильное. Допустим, продавщица могла и поменяться, но продавать хлеб кусками все же немного странно. А уж брать его зубами — не спрашивайте, как я расшифровал странное поведение тетки в белом переднике, но она явно имела в виду именно это — и вовсе ни в какие ворота не лезло.

Однако я был мелким, а продавщица была взрослой, а значит, спорить с ней было еще более странно. Я наклонился над блюдом, взял зубами один кусок хлеба и закинул его в пакет. Глянул на продавщицу — она опять со скучным лицом читала газету. Это меня отчасти успокоило, я даже придумал себе какое-то «логическое» объяснение: такой способ продажи, наверное, должен быть приятнее покупателю. Хлеб вкусно пах, корочка аппетитно хрустела на зубах. Накидав в пакет несколько кусков, примерно на буханку, как мне показалось, я завязал концы в тугой двойной узелок. Узлы я научился вязать совсем недавно и на тот момент вязал их где надо и не надо, гордясь новым умением.

Надо было как-то расплатиться, но неправильность происходящего все отчетливее стучалась в детское сознание и начинала давить, путая мысли.

— А… — неуверенно начал я, — а сколько он…

— Туда, — не отрывая глаз от газеты, бросила продавщица и никуда не показала.

Но я обратил внимание на стоявшую недалеко от нее пустую консервную банку, которую поначалу принял за пепельницу. Нерешительно заглянув в нее, я увидел там несколько монет, смятую купюру, какие-то еще железки и бумажки, совсем уж непохожие на деньги, гнутую скрепку и странный гвоздь. Он был не круглый, какие я привык видеть, а какой-то граненый, с выпуклой шляпкой.

Я высыпал в банку деньги из кармана и уже собрался было уходить, но вспомнил про батон белого. Осмотревшись, я заметил его на прилавке справа от продавщицы. Просто один белый батон. Уже отчаявшись что-то понять, я взял и его.

— А он сколько? — все же попытался я навести хоть какой-то порядок в ситуации.

— Мы Марфу знаем, — буднично ответила тетя в белом переднике и перевернула газетный лист.

К этому моменту я был уже твердо уверен, что веду себя как-то не так. Не тетя отвечает невпопад, а я сам задаю неправильные вопросы, которые не вписываются в диалог, и мне должно быть стыдно за свое поведение. А еще у меня в животе зрело странное ощущение холода, будто впереди меня ждало что-то нехорошее, вроде похода к стоматологу или в поликлинику, чтоб сдавать кровь из пальца.

С окончательно испорченным настроением я вышел из магазина на пустырь и начал растерянно озираться. Как я уже говорил, когда я шел от бабушки, магазин находился на пустыре по левую руку, а значит, сейчас мне надо было направо, домой. Но знакомая бабушкина улица была слева. Я вышел из магазина, только он почему-то стоял с другой стороны пустыря.

Но больше всего меня потрясло не это. По какой-то странной детской логике, важнее вдруг стало то, что я не заплатил за белый батон. Получается, я его украл. Тут в голове, в которой и так уже была каша, замелькали бессвязные мысли про милицию и