Искупление - Лизавета Мягчило Страница 2

Часы на стене продолжали равнодушно тикать.

Он не испытывал к этому месту ненависти, он его и не любил. Сил чувствовать хоть что-то просто не было, ведьмино колдовство выжимало всё до остатка. Будь здесь старый Бестужев, он бы алчно поглядывал на кабинет руководительницы, небрежно смахивал пыль в отведенной ему каморке и требовал сменить старую деревянную раму окна, из которой зимой немилосердно дуло прямо в спину. Будь здесь старый Саша, он с ушами закопался бы в книги, написал одну научную, за ней третью, четвертую, десятую. Он бы набрался достаточно опыта, быстро стал профессором и знал куда метить дальше.

В тот день, когда он защитил проклятую работу по фольклору, он думал, что рассыпется кровавым хрупким крошевом. Потому что невозможно делать вид, что всё идет как нужно и он в порядке, когда за каждым углом больно щемит сердце — узкие холодные ладони уже не зажмут глаза, она не проведет рядом перемену, беспечно размахивая ступнями, сидя на подоконнике. Он был зол на этот мир, на каждого, кто остался в живых, когда Катя была обречена на смерть в заточении. Он возненавидел себя за беспомощность, которая уткнула его носом в сырую землю. Со временем отрицание сменилось принятием, гнев покрылся толстой коркой бесчувствия. Но только у него, остальной мир продолжал жить точно так же, будто и не существовало раньше Катерины Смоль.

Закрывающаяся дверь приглушила возмущенные крики и угрозы женщины. Он устало прислонился к ней спиной, с нажимом растирая виски.

Начало положено, трусить сейчас — глупо. Он сам на это подписался, принял решение.

Доехавший до угла Елизаров резко крутанул коляску, возвращаясь к кабинету. Вопросительный кивок, он кивнул в ответ и губы друга изогнулись в торжествующей усмешке. Около узких скамеек, расположенных вдоль коридора, уже стояли их сумки — та самая спортивная и потрепанная, и три чемодана. В этот раз они готовились не к отдыху, они ехали выдирать себе с боем утраченное. Поезд отправлялся через четверть часа, у дверей деканата ждало такси. На коленях Елизарова лежал мобильник, парень небрежно сунул его в карман широких джинсовых шорт под сочувствующим взглядом Саши.

— Снова ему звонил? Глупая затея, он бы не поехал.

Славик обреченно махнул рукой, щуря недовольные злые глаза:

— Трус. Будь у него яйца, в Кочах всё могло пойти по-другому.

— Не факт. — Саша отрицательно качнул головой, закинул ремень сумки на плечо, выдвинул ручки у чемоданов. Елизаров вцепился в подлокотник коляски и неловко свесился вниз, подхватил свою сумку. Вячеслав никогда не принимал помощь. Одно слово, напоминающее о собственной немощи, и Слава злобно скалил зубы, сочился ядом и лютой ненавистью. — Скорее всего он бы сдох в схватке с Полозом, или, убегая, наткнулся на лесавку. Его бы сожрали. Слишком много «если». Если бы я не запер Щека? Если бы ты не бросил в царя нож, а попробовал поговорить? Мы можем догадываться, предполагать. А имеем то, что имеем.

Елизаров притих, нахмурился, кусая нижнюю губу. Думал ли он об этом раньше, как Бестужев? Проигрывал ли в своей голове разные картины, сюжеты, переиначивал ли мир на новый лад, мечтая, чтобы все было по-другому? Наверняка нет. Слава боялся боли, открещивался от происходящего, давил воспоминания ударом широкой ладони по лбу. Он не хотел баюкать своё горе, он хотел его уничтожить.

До такси парни шагали в напряженном молчании, каждый думал о своём. Не отозвались на приветливую улыбку дружелюбного таксиста, Бестужев молча загрузил в багажник чемоданы. Уже через сутки они окажутся в Козьих кочах.

Не приняв помощь водителя, Елизаров подъехал к распахнутой двери машины и едва не растянулся на пыльной, потрескавшейся от жары земле. Тощие атрофированные ноги нелепо повисли в проеме между коляской и пассажирским сиденьем, пока сильные руки рывком забрасывали тело в салон автомобиля. Оказавшись внутри, Слава хрипло выдохнул, подтянулся и сел, злые желваки заиграли на скулах. Повозившись, Саша сложил за ним коляску.

Август в этом году был жестоким — жара не спадала, она душила, висела пыльным маревом над асфальтом. Ею дышал каждый кирпич многоэтажек. Чертова сковородка. Поливальные машины не справлялись, пылающий асфальт покрывался трещинами, вода почти сразу превращалась в едкий, пропахшей резиной пар. Из каждого телевизора и радио убедительно просили оставаться дома до вечера, вызывать скорую при тепловых ударах, быть внимательными к людям с плохим самочувствием на улицах. Рассылки от МЧС заставляли телефоны коротко пищать.

Редкие деревья во дворах многоэтажек пожухли, скрутились пыльные увядшие листья, пожелтели редкие клочки травы под ногами. Городская суета утихла, каждого второго сложила беспощадная мигрень. На улицах встречалась лишь храбрая, сумасбродная молодежь — они щеголяли легкими платьями, обнаженными торсами парней и обгоревшими носами. Они обмахивали лица ладонями, шумно дули в оттянутые вырезы одежды и тускло пересмеивались, ожидая спасительной вечерней прохлады.

За окном мелькали вывески зазывающих магазинов, арки въездов во дворы, пустые площадки детских садов. Совсем скоро они сядут в поезд, а после — на шумный, громко чихающий черным дымом из выхлопной трубы, автобус.

Впереди парней ждала долгая дорога в уже знакомое место. Место, укравшее привычное течение их жизней. Красивые, но такие страшно-жестокие Козьи кочи.

Глава 2

Всё происходящее напоминало ему мрачный приквел к дешевому фильму ужасов. Заевшая пленка, которая портит качество видео серой рябью, нудным писком и миганием. Тот же водитель, неловко почесывающий голову, когда дверь не открывается с первого раза. То же тихое поскрипывание проржавевшего давно не белого автобуса, ядреный запах бензина в салоне и хрипящий шансон из древнего радио.

Теперь они ехали вдвоем. Не было мягкой дремы, опускающей глаза после долгой дороги в поезде, не было звонкого смеха и ядовито-острых реплик Елизарова, подмигивающего Гавриловой, оттопырившей средний палец. Раньше они были наполнены мыслями об отдыхе, вдохновленные необычным путешествием, они тянулись ко всему новому. И разрушались, падая бескрылыми мотыльками, погибшими в яростном огне. Внутри Бестужева алым цветом расцветала лишь решительная одержимость, он перебирал возможности, просчитывал ходы и отчаянно ненавидел все происходящее. В большом пролете рядом с водителем стояла пустая коляска Славика — их вынужденная попутчица.

— Что-то ты, Саня, зачастил к старичкам, неужели так понравилась деревня? — Отвлекаясь от дороги, водитель скосил хитрый взгляд на Бестужева, отражающегося в пыльном зеркале заднего вида. Об этом пожалели все и сразу —