Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1980 год Страница 20

Рой Кларк посасывает арбуз, далеко выплевывая косточки. Потом останавливается, смотрит на меня и улыбается.

— Я знаю, люди в большом мире говорят, что мы тут, на Питкерне, лентяи, — говорит он. — Но нам так часто приходится смотреть смерти в глаза...

Рассказ Роя заставляет меня по-новому взглянуть на жизнь обитателей Питкерна.

— Все мы живем под страхом неизвестности и постоянной опасности, — продолжает Рой. — Но ты редко услышишь, чтобы кто-нибудь из нас на это жаловался. У человека несведущего может создаться впечатление, будто мы здесь только тем и заняты, что читаем рассказы в новозеландских журналах, так как о своих наполненных тревогами буднях у нас говорить не принято. У здешних жителей свои правила относительно того, что позволительно, а чего делать нельзя. И один из запретов — не говорить об опасностях и неприятных событиях нашей жизни...

Перевел с датского Вл. Якуб

Где живут драконы…

Драконы стоят на столе и ехидно перемигиваются. У них гибкие змеиные тела и широко раскрытые пасти. Бока их отливают розовым и желтым — отсветами огня и цветом среднеазиатских пустынь. «По берегам горных речек, в мрачных ущельях гор, где зарождаются шумные потоки, обитают драконы (аждахоры), чудища в виде больших змей без ног, с длинной гривой, громадной головой и страшной пастью, которая усажена острыми и крепкими зубами. Из пасти дракона выходит дым и огонь и постоянно истекает ядовитая слюна…» — это описание легендарного чудища приведено известным этнографом М. С. Андреевым.

Разглядывая в гончарной мастерской Мухтарова глиняное воплощение аждахора, я обратила внимание на цветок, начертанный или же налепленный, раскрашенный голубым и красным на груди у дракона. Откуда он взялся у этого чудовища?..

«Это гули-лола», — произнес мастер. Я уже знала, что «лола» — цветок. В гули-лола можно было, приглядевшись, узнать маки, которые растут рядом с мастерскими, на склонах Афросиаба, откуда самаркандские гончары-«алоучи» берут глину и где были найдены в раскопках драконы — предтечи тех, что стоят здесь на полках. Синтез прекрасного цветка и сказочного чудовища был загадочен, как древний магический текст. Абдурахим-ака снял с полки еще одного аждахора, особенно устрашающего, и объяснил, обводя быстрыми пальцами контуры цветка: «Драконы — это страшно. Вот в детстве слушаешь сказки про Драконов, а у нас много таких сказок, и даже спрятаться хочется. Драконом пугают. Но мы не хотим, чтобы наших драконов боялись. Искусство гончара не для страха, а для радости. Вот и появился цветок».

Дракон был водворен на место, к своим собратьям. Особенно веселым это сборище назвать было трудно, но глотать людей и дышать огнем они явно не собирались. Правда, у некоторых цветок подозрительно походил на солнечный диск с огненными лучами-лепестками, намекая на сжигающие языки пламени. Но это сходство можно было легко отнести к последним попыткам чудовища вернуть себе былую славу вопреки веселой наивности цветочного узора. Драконы, как известно, отличаются удивительной жизнестойкостью, сохранив свой не виданный человеком облик на протяжении тысячелетий...

Улица, по которой тянутся стены гончарных мастерских, — улица усто Умара Джуракулова 1. При входе в мастерские — посвященная ему мемориальная доска. Мастер Абдурахим Мухтаров его ученик. Теперь у Мухтарова свои ученики. Их пальцы лепят драконов, а глаза отрываются от глины, следя за пришедшими к ним членами художественного совета. Сейчас будут оценивать работы, созданные в этой мастерской. Аждахоров, сотворенных мастерами и учениками, драконов внука Умара Джуракулова и сына Абдурахима Мухтарова. Произведения последнего — словно младшие члены рода драконов, вышедших из-под рук старшего Мухтарова. В этой мастерской вообще невозможно встретить двух одинаковых аждахоров, но словно одна рыжая кровь афросиабской земли сворачивает в тугие кольца змеиные тела сказочных зверей. Со страшной пастью и цветком на груди.

В окружении драконов мастер показывает мне газеты со статьями о его работе, старые фотографии. Вот усто Умар, седобородый и спокойный, со своими учениками. Вот отдельная фотография Мухтарэва, и я удивленно оглядываюсь на мастера. Фотография старая, но дело не в этом. «"Не похож, да? — улыбается Абдурахим-ака. — Какой худой, усталый... Это я только работать здесь начинал. А работа — она все дает: и силу и здоровье».

Бывают лица, словно живущие  улыбкой, — у Мухтарова именно такое лицо. Впрочем, я видела его и сосредоточенным, когда он, член художественного совета, принимал резьбу по ганчу или разглядывал декоративные вазы в местном музее. Когда обсуждались работы его учеников, на лице появлялось выражение несколько отрешенное. Но, как правило, держалось оно недолго, участие в споре делало мастера живым и непосредственным. В этой изменчивости, наверное, и заключалась натура художника.

Конечно, любой сказочный персонаж отличается друг от друга, на то он и сказочный. Драконы из Ура-Тюбе, например,— это свистульки. Когда-то они изготовлялись гончарами к празднику весеннего равноденствия: по преданию, свистом вызывали весенний дождь, «оби рахмат» — «воду милости». Драконы Каратага с их горбоносой головой и полосатым телом словно вышли, как водяные кони («аспа-оби»), из местных вод, забыв об огнедышащем дыхании, и только тихо посвистывают в доказательство своего миролюбия... Самаркандские драконы совсем иные. В древнейшей книге иранских племен, в священной Авесте, описан дух зла Ажи-Дахака (отсюда и пришло название «аждахор»). Герой предания убивает чудовище, и мир очищается в огне. И в древней Согдиаие, от которой сохранились на территории Средней Азии развалины и фрески, терракота и легенды, прислужницы культа огня изображались с огненно-алым тюльпаном в руках, с лолой. Рассказ мастера — это приближение мифа к обычному дню современного Самарканда.

Неважно, как осмысляется цветок мака. Важно, что он существует как необходимый элемент в облике дракона, что память о пережитых народами верованиях и представлениях остается в произведениях народного творчества. Важно, что цветут маки у стен дома, где живут глиняные аждахоры Мухтарова, как цвели они веками на земле Согдианы, у стен Мараканы — предвестника современного Самарканда...

Мухтаров берет в руки комок глины, сворачивает ее в гибкий и тонкий жгут. Палочкой с заостренным концом он чертит ромбы перекрещивающихся штрихов и в центре каждого ромба ставит точку. Это воспроизведение орнаментации глиняных драконов древнего Самарканда, найденных при раскопках на Афросиабе. Я слежу за руками мастера, не вдумываясь в условное значение орнамента. Руки безошибочны и точны в движениях, словно знание этих линий и точек передается вместе с прикосновением к афросиабской глине.

«Вы знаете какую-нибудь местную легенду о драконе?» — спрашиваю я мастера, не в силах противиться желанию пристроить к творимому аждахору хвостик экзотического повествования. Ученики — их в этот момент в комнате четверо — поглядывают на нас с мальчишеским любопытством. Мухтаров некоторое время вспоминает, продолжая процарапывать узор по глине, потом улыбается: «Сказки знаю». Но сказок о драконе такое количество, что на них мы не отвлекаемся. Мастер снимает с полки недавно обожженного золотистого дракона и сравнивает его орнамент, тоже восходящий к украшению афросиабской керамики, с тем, что вычертил по сырой глине. И видно, что за тысячелетие с лишним изменился не столько рисунок, сколько отношение мастера к своим драконам, — лаконичные штрихи теперь ложатся вольнее и живописней. Они лишены власти магических представлений. Но остается в глине и свобода жеста, и отзвук легенды, и власть обычая, и тысячелетняя традиция ремесла...

Мастер сминает исчерченную глину в сырой ком, и очертания древнего чудовища прячутся в вязкой массе. На столе появляется дракон расписной, многоголовый, крылатый — декоративная ваза, в которой легко поместятся несколько скромных одноголовых аждахоров. Этот дракон прямо из сказки, но переосмысленной в декоративное украшение, которое служит людям, а не пугает их.

Мы выходим из комнаты, заполненной драконами, под облачное весеннее небо, в прохладный день; потом открываем дверь и попадаем в тепло, исходящее от гончарной печи. В большой комнате работают молодые мастера. Стоят пиалы и орнаментированные зеленоватые миски, сосуды и чаши и, конечно же, драконы. Мухтаров знакомит меня со своим сыном. «Вообще-то, — говорит мастер совершенно искренне, — детей у меня мало. Только восемь». Я сочувственно киваю головой, не решаясь оспаривать это мнение. Спрашиваю, не занимаются ли гончарным ремеслом его дочери, хотя вижу, что женщин-мастеров в мастерских нет. Гончар говорит, что их ремесло достаточно тяжелое, а у женщин и так трудностей хватает...