Кредо Хилицера - Сим Симович Страница 213

Я пытался разглядеть в его взгляде что-то, что могло бы рассказать мне о его жизни, но он был закрыт от мира, словно хотел спрятаться от всех и от всего. Он был один, как и я, только он давно примирился с этим одиночеством, а я все еще боролся с ним.

В его босых ногах, покрытых трещинами и царапинами, я увидел отражение своего пути. Это был путь человека, который давно потерял свою дорогу. И я понял, что он не одинок. Мы оба — две потерянные души, брошенные на милость судьбы, и мы оба ищем смысл своего существования.

— Я знаю, кто ты, американец, — прошептал он, приоткрыв один глаз, словно хищная кошка, притаившаяся в засаде. Голос его был глухим, пропитанным пылью и табаком, как голос призрака, который давно забыл, что такое жизнь.

Он смотрел на меня с нескрываемым цинизмом, словно всё на свете было для него просто игрой, в которой он уже давно проиграл. Его фиолетовые глаза, окруженные темными кругами, как будто от бессонницы или от пережитых страданий, были похожи на два осколка разбитого зеркала, в которых отражалась бездна его души.

— И раз ты здесь, то Мирко, по всей видимости, проиграл, — продолжил он, словно озвучивая мысли, которые давно гнездились в моей голове.

— Ты собираешься меня посадить или убить? — спросил он, и в его голосе не было ни страха, ни мольбы. Он был спокоен, как будто его жизнь уже давно ничего не значила.

Он сидел на краю потрескавшейся бетонной скамьи, прислонившись спиной к глухой стене заброшенного склада, который находился рядом с башней. Его шорты были в пыли и масле, а босые ноги покрывали трещины и царапины.

Я молча смотрел на него, не зная, что ответить. Он был прав. Я вглядывался в его фиолетовые глаза, те самые, что казались осколками разбитого зеркала, отражая хаос его души. Словно затуманенное стекло, они скрывали под собой глубину его мыслей, но я уже давно научился читать между строк.

Он улыбнулся, но улыбка его была кривой, словно разорванная на половинки маска, которую он пытался носить. В ней не было радости, только отчаяние, как у человека, уже потерявшего все.

Я видел, как он неуверенно сучит ногой. Его шорты, изношенные и запачканные, сливались с серым бетоном стены, на которую он опирался. Он был как частица пыли, затерянная в бескрайней пустыне, забытая всем миром.

В его глазах, холодных и пустых, я увидел отражение страха. Страх не передо мной, не перед моей силой, а перед тем, что ждало его в будущем, перед неизбежной смертью, которая висела над ним, как дамоклов меч.

Он пытался скрыть свой страх. Он хотел показать, что не боится смерти, что он выше этого. Но его дрожащие руки, постоянные взгляды в сторону — всё это говорило о том, что он боится.

Я видел его насквозь. И я знал, что он боится.

— Все боятся смерти, — прошептал я, словно произнося древнюю истину, которую никто не мог оспорить. Эти слова звучали в тишине, отражаясь от бетонных стен, словно эхо прошлого.

В воздухе висел запах пыли, ржавчины и забытых вещей, как дух этого места. Каждая тень, брошенная рядом, казалась призраком, оторванным от реальности.

Я смотрел на мутанта, который сидел передо мной, и увидел в его глазах отражение моих слов. Он был удивлен, словно впервые услышал эту правду. Он был охвачен страхом, но он снова пытался спрятать его, словно хотел сделать вид, что он выше этого. Все говорило о том, что он боится.

И это было естественно. Все боятся смерти. Это то, что делает нас людьми. Это то, что заставляет нас ценить жизнь, бороться за нее, искать смысл в ней. Мы все пришли в этот мир голыми и беззащитными, и мы уйдём из него такими же. Но это не значит, что мы должны прожить свою жизнь в страхе.

Мы должны прожить свою жизнь в любви, радости, творчестве и поисках чего-то прекрасного, ради чего хочется жить. И должны уйти из этого мира не с пустым сердцем, а с сердцем, наполненным жизнью, любовью и светом греющих изнутри воспоминаний. Тогда, возможно, смерть не будет казаться нам такой страшной. Может быть, она будет казаться нам не концом, а началом чего-то нового? Неизвестного и загадочного…

И, возможно, мы сможем уйти из этого мира с улыбкой на лице, зная, что мы прожили свою жизнь достойно и совершенно не зря.

— Я хочу жить и готов пойти на сделку, — неожиданно произнёс поляк.

Его фиолетовые глаза были похожи на два осколка разбитого зеркала, в которых отражалась бездна. Они были прикованы ко мне и не мигали, не отводили взгляд, а будто пожирали меня, как пламя пожирает древесину. Я чувствовал, как от их взгляда по телу пробегает холодок.

В них не было ни страха, ни надежды, ни каких-либо других человеческих эмоций. Только бездна, пустота, которая ждала своего часа, чтобы поглотить меня целиком. Я почувствовал, как по спине пробежал холодный пот, как будто сам воздух вокруг меня стал тяжелым, непроницаемым.

Его фиолетовые глаза были не просто необычного цвета, они были вратами в бездну, в которую я не хотел смотреть, но от которой не мог отвести взгляд, ибо такое родное сияние чистого разума так и манило. Оно говорило о многом: о страхе, о безнадежности, о пустоте, которую он носил в себе. И я готов был заключить сделку, и цена — его душа!

— И что ты готов предложить? — тоном змея-искусителя интересуюсь в ответ. — Что у тебя есть, кроме бессмертной души, человек? — он отшатнулся.

И я понял, что он не только ждал моего ответа, он ждал моего решения, решения, которое могло изменить все. И я должен был ответить, и я должен был ответить правдиво. Ибо честность — это обоюдоострый клинок, что способен как спасти обоих, так и зарезать говорившего, именно поэтому играть с правдой стоит осторожно.

— Говоришь, как сатана… — мутант неуверенно улыбнулся. — Понимаешь, я устал от такой жизни, устал быть изгоем, вечно бороться за кусок хлеба. Проще уж сразу в тюрьму, там хотя бы кормят. Пойми, моя сила — созидать! — произнёс он, «вырастив» прекрасный дворец прямо из земли. — Геомантия должна служить во благо. Но любым инструментом можно как творить, так и разрушать.

Киваю.

— Тогда сделка. Твоя душа и