Татьяна Добрусина - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05 Страница 22

Шатер Ренаты был обставлен скромно и строго — точь-в-точь обиталище военного вождя в походе. Стол, однако, она накрыла обильный, щедрый — Яннас уже много кочевий не видала такого изобилия. Она старалась не показать, какое удовольствие доставила ей эта трапеза.

Когда они покончили с едой, вошел Гудвин, неся кувшинчик с медом. Рената распечатала его и намазала на рисовую лепешку тонкий слой бледного, почти прозрачного меда.

— Мы недавно сделали этот сорт, — сказала, она протягивая галету Яннас.

Яннас с нескрываемым любопытством откусила кусок лепешки. У меда был тонкий аромат.

— Незабудки, — сказала она.

— Да, нам попалось множество незабудок.

Яннас уронила каплю меда на язык, втягивая ноздрями медвяный запах. Затем вгрызлась в лепешку.

Мед был каким-то удивительно своеобразным, хотя формула оказалась довольно простой. Вкус зари и ранних цветов наполнил рот Яннас, эссенция из юных цветов на длинноногих стебельках и земли, которая не знала ошибок и поражений. Воспоминания нахлынули на нее. Никогда ей не сделать такой мед. Теперь уже никогда.

— Нравится? — спросила Рената.

Янная отвернулась, чтобы спрятать лицо. Впервые за все это время она поняла, что может и не выиграть состязание. Ренате недостает опыта, но она может победить одной только жизненной силой юности.

— Я не судья, — сказала вслух Яннас. — Это молодой мед. Для меня — даже слишком молодой.

Она шла обратно, продираясь через высокую траву, а память о вкусе этого меда неотвязно преследовала ее.

Когда отряд Мэгвин пришел в выжженные солнцем, поросшие низкой травой степи, началось поветрие. Оно охватило детей. Совсем недавно они купались в реке и бегали полуголые по солнышку, бронзовея от загара; и вот уже тряслись в лихорадке, мучились сухим тяжелым кашлем, покрывались сыпью.

Фармацевт Рима пришла в шатер Мэгвин Гар, чтобы сообщить диагноз. Семья стояла лагерем у широкой мутной реки, которая рукавами прорезала равнину и исчезала в синей дали у горизонта. Дубич откинул полог шатра, чтобы внутри веял прохладный восточный ветерок, и сидел сейчас с поджатыми ногами, починяя какую-то кожаную одежку. Жаркое солнце неподвижно висело в небе.

— Пятнистая лихорадка, — сказала Рима. — А у меня сегодня пришел к концу запас меда из седоглава. Мы решили не идти на юг, чтобы пополнить запас целебных медов, а сегодня наши внуки могут дорого заплатить за нашу ошибку.

Мэгвин Гар ничего не возразила на этот упрек, но Дубич-то знал, как она мучается. У каждого в эти дни было в чем обвинить ее.

— Еще не поздно повернуть на юг, — сказала она.

— Поздно, если мы хотим еще собрать мед с пустынных цветов.

— Это можно совместить.

У Дубича заныли кости при одной этой мысли.

— К лесам, где растет седоглав, путь долгий, — тихо сказал он. — Мы не сможем дойти туда и вернуться вовремя.

— Придется, — упрямо бросила Мэгвин Гар. — Я не хочу, чтобы умерли мои внуки.

Это было адски трудное путешествие. Половина Семьи болела, другая половина сбилась с ног, ухаживая за больными, а Мэгвин все время неустанно подгоняла отряд. Когда они добрались до леса, двое детей умерло, и кое-кто говорил, что это из-за тягот пути.

— Не только они погибли бы, если бы мы не поспешили, — с отчаянием говорила Мэгвин Дубичу. — Что же им еще-то от меня нужно?

Мед с седоглава собирали только до тех пор, пока болезнь не прекратилась. Когда изможденный отряд повернул назад к пустыням, навстречу ему уже спешили на Эрдрумскую ярмарку другие Семьи, везя на продажу фургоны, полные кадками с медом. А им оставалось еще собрать треть формулы Яннас.

Последний лагерь разбили в пыльном ущелье под палящим утренним солнцем. Никогда еще так трудно не было разыскивать пустынные цветы — они словно разбегались. Яннас трудилась ожесточеннее прочих, неустанно искала цветы и осматривала ульи. Она подолгу бродила в одиночестве вдалеке от лагеря, ее брови и волосы побелели от пустынной пыли, лицо и руки покрывал почти черный загар. Вернувшись, она без устали трудилась с Дубичем в душном смесительном шатре, пробуя новые сочетания, ингредиенты которых она отказывалась называть.

Мальчишки, которых отправляли вынимать соты, рассказывали, что из ульев доносится дурманящий запах — от лотков, которые Яннас сама поставила на дно. Бабки шикали на них: «Чтоб никто больше не слышал от вас эти бредни!» Когда Ду-бич рассказал о сплетнях Мэгвин, она коротко ответила: «Не верю». Однако в глазах ее читалось другое: «Верю, но мне на это наплевать».

Была у Яннас и другая тайна, которую она хранила куда тщательнее. Был один улей, чье местонахождение не было известно никому, кроме нее. На краю продуваемого ветром оврага она обнаружила заросли остролистных растений с вьющимися стеблями и одиноким белым цветком на макушке. Увидев их впервые, Яннас долго смотрела на цветы. Звались они синном, и это название не входило ни в одну разрешенную законом формулу. Несколько капель меда с этих цветов могли даровать такое наслаждение, что все счастье жизни, сосредоточенное в единой минуте, не могло с ним сравниться.

Запах меда из синнома вдруг так живо вспомнился Яннас, будто этих лет и не бывало. Когда-то она хранила синном в узкогорлой зеленой бутыли. Вначале она принимала синном лишь во время отдыха, предпочитая сну наркотическую дремоту.

Потом Яннас стала принимать синном и во время бодрствования, и все мелкие невзгоды и неприятности таяли в его колдовском блеске. Мед был ее удачей, ее свершением. Даже сейчас Яннас видела его цвет — цвет золота, которое было ничем рядом с этим бесцветным лекарством ото всех на свете бед.

Яннас повернула прочь, ощущая в душе болезненную пустоту, которую всегда оставлял синном. Спотыкаясь, ничего не видя, она спустилась по тропе к ближайшему улью. Там Яннас схватила с летка одну пчелу-стражницу. Та в ярости тотчас вонзила в ладонь жало, и Яннас рухнула на колени, судорожно вцепившись в запястье, а боль прожигала ее насквозь, покуда не выжгла все чувства. Тогда она закрыла улей, пристроила его к себе на спину и, кляня себя последними словами, перенесла его в овраг, где рос синном.

С тех пор пчелы понемногу наполняли свои соты бесценным и смертоносным медом. Каждый раз, когда Яннас приходила взглянуть на улей, она обмакивала тряпку в сироп и обматывала ею свое лицо, чтобы не вдохнуть случайно убийственный аромат.

Себя она убеждала в том, что этот мед нужен ей на всякий случай, если не останется иных средств. Никогда больше она не станет рабыней синнома.

Время шло быстро, а соты наполнялись медленно. Пришлось наконец смириться с тем, что больше меда им уже не набрать. Принесли в лагерь ульи, извлекли и пометили наполовину наполненные соты; затем в деловитом гудении перегонного шатра работники загружали соты в сепаратор. Каждый по очереди нажимал на педаль, которая приводила в движение сепаратор, и работа шла безостановочно днем и ночью, покуда все соты не опустели.

Семья прибыла в Эрдрум последней. Обширная равнина к югу от города была усыпана белыми куполами шатров — точно кто-то забрызгал ее мыльной пеной. Все тенистые места для лагеря были уже заняты, и Семье Мэгвин Гар пришлось стать лагерем на самом солнцепеке, вдалеке от колодца. Люди Мэгвин принялись устанавливать шатры; иссохшие, запыленные, покрытые морщинами, они походили на листья, принесенные ветром из пустыни; в толпе гостей и покупателей они казались живыми мощами.

Работа их еще отнюдь не была завершена. Едва установили смесительный шатер, как началась новая стадия. Кувшины с медом, снабженные ярлыками, были рассортированы, мед процежен, а затем Дубич прогнал всех, кроме Яннас, и принялся отмеривать и смешивать. Его рабочий стол был в беспорядке заставлен стеклянными сосудами, в которых томилось плененное золото солнца. Каждый мед имел свое приметное свойство: чистый, как вода, молочный, как воск, алмазный, золотой, гранатовый, янтарный. Были меды, густые, как сироп, а иные лились, как вино. Были меды сладкие, пряные, пьянящие. Дубич помнил их все наизусть.

Скоро каждая Семья в стойбище знала о странном состязании. Дубич, который, не смыкая глаз бок о бок с Яннас трудился в шатре, знал, что другие медовары сидят сейчас у своих костров и толкуют о замыслах соперников. Рискнут ли использовать какой-нибудь новый, пряный мед — «Янтарный Лист», к примеру, или «Киноварь»? Станут ли улучшать крепкие меды подогреванием или откажутся от этого? Будут ли стремиться получить необычный цвет, или же уделят все внимание вкусовому букету и аромату? Сквозь марево смертельной усталости Дубич все же находил силы усмехаться при мысли, какой их всех ждет сюрприз.

Ибо такого меда еще не было на свете. Пробуя его, Дубич метался от безмерной самоуверенности к безмерному ужасу. Порой мед казался ему божественным. Или безумным.