Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 22

такое, что и выговорить-то стыдно. Больно было смотреть в кино на нормальных парней, которые легко и беззаботно влюблялись в девчонок без всякой задней мысли о постыдных гадостях, которые им придется делать в постели после ЗАГСа. Потому что и не гадости это вовсе, когда такая большая любовь, и все у них, нормальных, выходит само собой: прилично, под одеялом, безболезненно и нежно. Так что наутро не стыдно и людям в глаза смотреть.

А ненормальным остается таиться и делать вид, что они такие как все. Просто сильно занятые учебой. Или спортом. Много времени прошло прежде, чем мне удалось преодолеть эту болезнь. Спасибо мудрым и чутким, терпеливым женщинам, которые учили меня по слогам азбуке нормальной, человеческой любви.

Но хватит о сексе! Как будто других тем нет!

В детском мире все было отлично! Ел я все подряд и в большом количестве. Сильный организм переваривал любую, даже отравленную пестицидами пищу и исторгал ее вон, прибавляя каждый год по добрых пяти-семи сантиметров росту; душа ликовала и нетерпеливо, как щенок, повизгивала от предвкушения какого-то необыкновенного приключения впереди.

Нам был обещан коммунизм – чего же более? Мороженое «сахарные трубочки» за 15 копеек было самым сладким на свете, а советские хоккеисты и штангисты самыми сильными в мире! Мы были везде на планете и нас боялись и уважали. Богатых не было, бедняков тоже. Завидовали сильным, умным и красивым. За границей жили неудачники, которые ждали, когда мы сбросим с их плеч иго капиталистического рабства. Мы уже освободили Африку, помогали Южной Америке и странам Азии. Красота!

При этом я жил в 12-метровой комнате вместе с бабушкой и старшей сестрой, а напротив в 16-метровой комнате жили родители. Когда мама во втором классе купила хлебницу и водрузила ее на холодильник, я в полном восторге вскричал: «Мама, мы все богатеем и богатеем!»

Правда была в том, что я и в самом деле чувствовал себя (а может быть и был!) самым богатым мальчиком на свете.

Глава 8. Мистика

Вообще, мистика, волшебство, чудеса в детстве присутствуют столь же естественно, как ветрянка и насморк. Взрослые смотрят на это снисходительно, насмешливо, а зря. Ребенок видит гораздо больше, чем может объяснить, а взрослые объясняют гораздо больше, чем видят и понимают. Очень хорошо помню кошмар, который преследовал меня целый месяц, когда мне было еще лет пять-шесть.

Спал я тогда в кровати с бабушкой. Весной, кажется, в апреле, я вдруг стал просыпаться очень рано, еще в сумерках, и начинал смотреть на черный, деревянный карниз, на котором висели занавески. Вдруг – не внезапно, но именно вдруг – на карнизе появлялись крупные, серые птицы с курицу величиной. Они сидели, нахохлившись, и только безмолвно поворачивали головы с клювами, словно оглядываясь. На карнизе их помещалось с десяток. Меня наполнял такой ужас, что я, как парализованный лежал неподвижно, и смотрел на них, не отрываясь. Зачем-то я был им нужен. Что-то они хотели до меня довести. Они звали меня. Куда? Продолжалось это не менее часа. Всходило солнце и курицы медленно (!) растворялись в воздухе, чтобы в следующую ночь прийти опять.

Я плакал, когда рассказывал это бабушке, я закатывал истерики, когда родители не верили и смеялись. «Так не бывает!» – чудесный ответ взрослых на все, что они не способны понять! «Так не бывает» преследует ребенка до тех пор, пока он сам не научиться себе не верить. Откуда взялись эти курицы? Почему они вызывали во мне парализующий ужас?

Через месяц они исчезли. И больше не появлялись.

Китыч сталкивался с чертовщиной чаще, иногда лоб в лоб. Например, ему приходилось видеть серого уродливого человека, который появлялся в комнате тоже утром, в сумерках, когда вся семья спала. Появившись из темного угла, он садился на кровать родителей и молчал. Описать его было трудно. Кит рассказывал, что роста он был с полметра, грязно-серый, словно резиновый, с крупной головой, на которой невозможно было разглядеть ни глаз, ни губ, ни носа, с длинными руками и короткими толстыми ножками. Какая-то недоделанная или бракованная кукла. «Он», – называл его Китыч. «Он» приходил всегда утром и ничего не предвещал, ничего не показывал. Но приходил именно к Китычу и ужас вызывал смертельный. Когда наступал рассвет, «Он» начинал дрожать и корчиться, как восковая фигурка в огне, а потом растворялся в воздухе. Однажды Китыч проснулся и увидел, что «Он» стоит совсем рядом и тянет к нему руки. «Господи, помилуй!» – возопил пионер Китыч, как столетиями вопили его предки в минуту ужаса. Проснулся и замычал отец, забормотала что-то матушка и призрак исчез. Потом «Он» пропал. Кит успел позабыть про него.

И вот, лет через двадцать пять, «Он» объявился вновь. Это было тяжкое запойное время конца перестройки. Китыч к этому времени уже жил в Веселом поселке, с мамой. Отца уже несколько лет не было в живых. Китычу не удалось стать космонавтом, как он мечтал в школьных сочинениях, он отслужил в армии танкистом, стал шофером. Пил страшно, как и вся страна. Я был холост, по-прежнему честолюбив и романтичен, работал в университете и приходил к нему пешком вечерами с Народной в гости чуть ли не каждый вечер. Такой был ритуал: мы пили крепкий чай на кухне, обсуждали партию и правительство, и я возвращался домой – пешком. Ради здоровья.

Однажды, отмахав свои привычные шесть километров, я обнаружил Китыча в прискорбном упадке по случаю глубокого запоя. Он лежал в своей комнате на кровати в позе павшего воина с неизвестной картины Верещагина и пялился на трюмо в углу комнаты. На трюмо стояла фигурка. Это была резиновая кукла серого цвета. Но до чего же нелепая! Формы напоминали человека, но ни глаз, ни у шей, ни носа не было – разве едва различимые выпуклости обозначали эти органы. Длинные руки, как у обезьяны, свисали, короткие ноги заканчивались плоскими ступнями. Вся она вызывало отвращение, даже гадливость.

– Откуда у тебя это? – спросил я, поставив куклу на место и инстинктивно вытирая ладони о штаны. – Вот урод!

– Нашел перед парадной. Лежала в луже. – ответил Китыч – Дай, думаю, возьму. Как думаешь – это что?

– Даже не знаю. На пупса не похож, на обезьяну тоже. Брак какой-то заводской? Выбрось!

– Пусть стоит.

– Жуткий же!

– Как раз под мое настроение. Я такой же жуткий. Чем меня напугаешь? Сдохнуть хочется. А завтра на работу. Опять врача проходить…

На следующий день я пришел к нему, как и обычно, в