Горький вкус предательства - Екатерина Янова Страница 22

– А мне, может, нравится, – усмехаюсь окровавленным ртом. – Такой ты симпатичный и бьёшь как баба!

– Как баба значит, да? – рычит он. – Ну что ж, щенок, ты сам напросился. Считай, до этого была разминка, – пинает меня остервенело ногой в ребро. – Давай, лысый, поднимай его, сейчас устроим пацану взрослые разборки. Ты с зубами ещё не попрощался?

– А ты запал на мою улыбку? Я так и понял, – продолжаю бесить урода. Не знаю, зачем я это делаю, но мне хочется, чтобы он сорвался и меня сорвал в пропасть, чтобы это всё закончилось поскорее.

У амбала звонит телефон.

– Да, Артём Павлович. Нет, упёртый уродец попался. Да. Нет. Хорошо.

Отключается.

– Ну что, говнюк, я ж тебе говорил, что лучше тебе не ерепенится. Не страшно тебе, говоришь, конечностей не жалко? А на девчонку тоже насрать?

Чего? Поднимаю тяжёлую голову, вглядываюсь в звериную усмешку этого мордоворота, пытаясь понять, он меня сейчас на понт берёт или серьёзно говорит?

– Нет у меня девчонки, так что тут ты снова мимо.

– А это мы сейчас проверим, мимо или не мимо, – говорит с усмешкой. – Смотри.

Набирает на видеосвязь Волынского. Появляется его мерзкая рожа.

– Что, Никита, так денег жалко, да?

– Для тебя, выродка, жалко, – скалюсь в экран.

– Я тебя понимаю, – вздыхает. – Видишь ли. Подписи твои я получу в любом случае, но хочется ускорить процесс. Поэтому я решил совместить приятное с полезным. Смотри, – переводит экран мне так, что я вижу кровать.

Внутри всё холодеет, потому что на кровати сидит перепуганная насмерть, зарёванная Алиска. Рот её заклеен скотчем, руки привязаны к кровати.

– Сука, отпусти её, ублюдок, – ору на него.

– Ну как же отпусти, Никита, – глумится этот отмор. – Не тебе же одному все прелести жизни. Я девочке предлагал по-хорошему, как и тебе, но вы такие упрямые, несговорчивые. А я привык так или иначе получать то, что хочу. Вот, поэтому придётся взять без спроса, – подходит к Алиске, гладит её шею, плечо, потом резко хватает щёки. Вижу, как её коробит, меня тоже.

– Не трогай её! – гаркаю из последних сил.

– Вот, кажется, мы нашли взаимопонимание, да, Никита? – снова смотрит на меня. – Я не трогаю Алису, а ты…?

– Я всё подпишу, но мне нужны гарантии, что ты её отпустишь и больше не полезешь к ней!

– Какой ты жадный всё же. Отпустить я её не могу, сам понимаешь, опасно это, пока мы все не оформим, но я могу привести её к тебе. Вместе вам веселее будет.

В моей больной голове я пытаюсь найти выход. Как выторговать свободу Алиске? Понятно, они нашли мою болевую точку, и теперь будут играть на этом.

– Подписывай, – торопит меня амбал.

– Я хочу гарантий, что Алиса в безопасности.

– Какой ты недоверчивый. Ладно, жди.

Через десять минут в подвал Волынский затягивает Алису. Она видит мою разбитую рожу, начинает всхлипывать чаще. Бросается ко мне, замирает в метре.

– Ник, – шепчет в ужасе, прикрывая ладонью рот.

Ну да, я красавчик, представляю.

– Нормально, малая, не реви, – утираю рукавом сочащуюся по лицу кровь.

Мне подсовывают документы. Кое-как беру со стола ручку.

– Где подписать?

Мордоворот тыкает пальцем в место подписи. Ставлю размашистый автограф, специально взмахиваю головой. Капли крови летят на титульный лист, красивым узором заляпывая документ.

– Сука! – бьёт он меня в затылок. – Артём Павлович, что делать?

Вырывает испорченные листы.

– Продолжаешь бесить, сучонышь? – ухмыляется Волынский. – Это ничего, я подготовился. Дай ему полотенце, – командует он.

Мне приносят мокрое полотенце, заставляют вытереть рожу и руки. Кладут на стол новый экземпляр документов.

– Имей в виду, если испортишь документы опять, отвечать будет Алиса, – Волынский грубо хватает её за волосы. – Я придумаю для неё что-нибудь интересное. У меня много идей, да, малышка? – шипит ей в лицо.

– Я понял, расслабься. Давай свои вонючие бумажки.

Отпускает девочку. Я подписываю в этот раз без выпендрежа везде, куда тыкает пальцем мордоворот.

– Доволен?

– Сойдёт, – вырывает документы.

Волынский просматривает все листы, удовлетворённо ухмыляется.

– Ну что ж, голубки, я пойду, займусь делами, а вы можете поворковать или поубивать друг друга.

Все уходят, мы остаёмся с Алисой вдвоём. И да, для меня это очередная пытка. Я не знаю, как смотреть ей в глаза, да и она забилась в угол и только всхлипывает, уткнув голову в колени.

Слов нет, да и не исправишь уже ничего словами. С трудом сползаю со стула, сажусь у стены, рядом с ней. Тело – месиво, всё болит, но это ерунда. Внутри горит сильнее.

– Алиса, – хриплю я.

– Нет! Не говори ничего, – вытирает она слёзы.

Оживает, встаёт, хватает полотенце, возвращается, тревожно рассматривает моё лицо. Внутри у меня всё дрожит от её близости, от её пронзительного взгляда. Хочется её обнять, поцеловать, знаю, что я больше этого недостоин, знаю, что потерял это право, поэтому позволяю себе только смотреть. И она не отводит своих ясных глаз.

Какой же ты мудак, Никита, как ты мог поверить этим мразям? Тупой, сука, идиот. И теперь ты просрал единственное светлое, что было в твоей никчёмной жизни.

Алиса прикладывает влажное полотенце к моей разбитой брови, всхлипывает, гладит по взъерошенным волосам. А я кайфую от этого забытого, непередаваемого чувства её прикосновений.

– Прости меня, – хриплю я.

Алиса начинает всхлипывать чаще, я сгребаю её в объятия, она отчаянно утыкается в мою грудь, я вдыхаю её запах, улетаю.

Да, моя девочка, дай подышать ещё минуту.

Нет, не даёт. Отталкивает меня, отодвигается. Я ловлю её руку, глажу нежные пальчики. На одном из них ещё остался след от кольца, которое я дарил. Вспоминаю тот день, когда она бросила его к моим ногам. Я тогда снова её обидел. Натыкаюсь пальцем на лёгкую шероховатость на ладони, вспоминаются её руки.

– Это что, малышка? – рассматриваю внимательно едва заметные следы.

– Это уже неважно, – забирает ладонь.

– А где ты была все те дни, – тяжело сглатываю, потому что вспоминаю слова Игната про мороз.

– Это неважно тоже, – окончательно холодеет её голос. – И не