Журнал «Если» - «Если», 2004 № 10 Страница 23

Обращаясь к «поколению 70-х», Б.Н.Стругацкий писал: «Вы взяли на вооружение все без исключения художественные приемы и методы ваших отцов и старших братьев по фантастике. Вы можете и умеете все — и социальную фантастику, и философскую, и фэнтези, и фантастику юмористическую, и сатирическую, и историческую, вы овладели даже отстраненной прозой, которая была редкостью в шестидесятых. Вот только собственно НАУЧНУЮ фантастику вы почти не пишете. Видимо, время ее вышло, и она перестала быть интересна и вам, и читателю…»

Порой некоторые «семидесятники» даже бравировали художественной изощренностью (рассказ Александра Силецкого «Глиняные годы»). Владимир Покровский, вероятно, лучший стилист «Четвертой волны», настолько отточил искусство построения фразы, настолько сложно конструирует каждый абзац, каждую сцену, что его творческую манеру, наверное, можно назвать фантбарокко. Его тексты напоминают лабиринты, стены которых украшены мозаиками, профилированы барельефами, пилястрами и фигурными нишами. Для 80-х это было великолепно. В наши дни такого рода талант придется по душе лишь ценителям. Последний роман Покровского «Георгес» вышел совсем недавно микроскопическим тиражом. В нем фантбарокко цветет пышным цветом. Настоящий эстет сумеет насладиться этим цветением, но издатели, надо полагать, не увидели в нем перспективы хороших продаж.

Пример Покровского показателен. На рубеже 80 — 90-х ситуация изменилась кардинально.

Что произошло в 90-е, после введения рыночных правил игры? Издатель воскликнул: «Дайте мне роман!». Рассказы и особенно повести — любимый жанр «Четвертой волны» — оказались в зоне слабой коммерческой отдачи. В течение десятилетия искусство рассказа уходило в прошлое, а искусство повести просто рушилось… Лишь в самом конце 90-х положение с «малой» формой стало постепенно нормализовываться, а вот дела со «средней» по-прежнему обстоят неважно.

«Четвертая волна» не умела писать романы. Как уже говорилось, само время затачивало ее под менее объемные жанры. 15–20 авторских листов (типовой романный объем) был для «семидесятников» необыкновенной роскошью и в то же время большим испытанием. Когда человек привыкает держать высокий уровень литературного качества и густо набивать текст начинкой из идей на пространстве от одного до пяти авторских листов, он по привычке постарается выдержать тот же уровень и ту же «гущу» на пространстве в несколько раз большем. А это задача не для слабонервных. Роман, создаваемый таким способом, занятие на несколько лет…

Книжный рынок жесток, в нем работают те же законы, что и в шоу-бизнесе. Тебя не было на прилавке в течение двух лет — и тебя, считай, вообще не стало. Читатель тебя забыл, хочешь все начать сначала, по-новой? Ты помнишь, что труд романиста оплачивается худо, и это ремесло дает больше пищи гордости, чем корысти?…

Подобные условия дифференцировали «Четвертую волну» на несколько групп. Кто-то новые условия начисто отверг, как полностью неприемлемые; некоторые продолжали понемногу писать, но из литпроцесса вышли из-за ощущения безнадежности… безнадежной непечатности, точнее говоря (Людмила Козинец, Владимир Покровский, Александр Силецкий). Кто-то рыночные правила игры полностью принял — ведь это, в конце концов, вопрос воли и трудолюбия (Юрий Брайдер и Николай Чадович, Святослав Логинов). Кто-то попытал счастья в других сферах литературы: мэйнстриме (Андрей Столяров), детективе (Михаил Веллер, Борис Руденко, Андрей Измайлов). Большинство же так или иначе приспособилось (Андрей Лазарчук, Эдуард Геворкян, Вячеслав Рыбаков, Алан Кубатиев, Евгений Лукин). Правда, своего рода необходимой «страховкой» для этой группы ветеранов является дополнительный заработок, порой никак не связанный с литературным творчеством…

Адаптация пошла по пути всякого рода литературных ухищрений. Поздние романы представителей «Четвертой волны» часто не добирают типовой объем, и тогда издателю приходится их «добивать» рассказами, либо печатать очень крупными буквами и с очень большим расстоянием между строчками. Характерный пример: последние три романа Евгения Лукина — «Алая аура протопарторга», «Слепые поводыри» и «Чушь собачья», а также роман Вячеслава Рыбакова «На будущий год в Москве». Другое ухищрение из той же области — соединять под маркой романа несколько произведений меньшего объема (рассказов, повестей, эссе). Так, Эдуард Геворкян в романе «Темная гора», по сути, объединил две повести, а роман Вячеслава Рыбакова «На чужом пиру» представляет собой конструкцию из повести и большого эссе. Роман «Гиперборейская чума» Андрея Лазарчука и Михаила Успенского собран из груды самостоятельных рассказов и коротких повестей — настоящее лоскутное полотно… Наконец, третий способ выдать на-гора новый роман — «добавить воды» в текст, который по рождению своему является повестью. В этом «жанре» поэкспериментировал Лев Вершинин.

Худо ли это? С точки зрения идеального положения вещей в литературе — да. «Тощий роман» — никакой не роман, а повесть, пусть бы так и назывался. А разгонять листаж никому никогда не доставляло удовольствия. Повесть, которую «догнали» до романа, резко скучнеет и теряет внутренний динамизм. Пожалуй, лишь романы, содеянные из самостоятельных кусков, могут считаться «честной хитростью». Есть в их пестрой лоскутности своя изюминка, свой экзотический шарм — как у восточных базаров или рыб, живущих при коралловых рифах…

Но по здравом размышлении следует отказаться от литературного максимализма. Умение хорошо писать из ветеранов «Четвертой волны», наверное, уже ничто не выбьет. Пусть же их умная проза печатается хотя бы так — со всеми издательскими лукавствами…

Об уходе «Четвертой волны» со сцены говорили и писали немало. Еще в перестроечные годы вышло полемическое эссе Владимира Покровского «Тихий плеск «Четвертой волны», в котором творческая судьба представителей этой литературной генерации была обрисована в мрачных красках. На «Звездном мосту» 2002 года Андрей Валентинов сделал доклад, специально этому посвященный. Его вывод: «поколение 70-х» сказало уже все, что могло сказать.

Разумеется, отдельные «семидесятники» сумели органично вписаться в 90-е, продолжают активно работать до сих пор и еще, надо полагать, не скоро бросят перо. В их числе Вячеслав Рыбаков, Евгений Лукин, Святослав Логинов, Юрий Брайдер и Николай Чадович, Андрей Саломатов. Первоклассные тексты опубликовали в постперестроечные времена Андрей Столяров, Владимир Покровский, Эдуард Геворкян…

Все это так. Талантливые фантасты остались в строю. Но никакого идейного или художественного единства они уже не представляют. Собственно, художественное единство треснуло под напором рынка, а идейного-то и в акматические времена было совсем немного, на минимуме. Из числа ныне действующих ярких представителей «Четвертой волны» многие стали волонтерами разнообразных идейных «лагерей». Бывшая «Четвертая волна» ныне бредет розно, растеклась малыми ручьями на все четыре стороны.

Как будто произошла война младших богов и чудовищных титанов, те и другие понесли невосполнимые потери, и новый мир возник на месте их последнего сражения, вырос из их тел. А оставшиеся в живых и сумевшие худо-бедно принять этот новый мир, словно получили последнее отпущение: живите-творите как хотите; время ваше было героическим и пошлым одновременно, вы сумели прожить его красиво, и потомкам есть на что полюбоваться.

Ну а те, кто хочет еще какой-то новой борьбы, кого не успокоил предыдущий Рагнарёк, те вступают в братства новых времен и новых поколений…

Что же сохранилось после «Четвертой волны»?

Ощущение высоты.

У многих осталось от периода середины 70-х — второй половины 80-х стойкое впечатление: «Четвертая волна» была чудо как хороша по части литературного качества. В художественном смысле это, быть может, вершина нашей фантастики.

Сейчас — совсем другой коленкор.

Нет, не в том дело, что постсоветская фантастика оскудела талантами, что не рождает она текстов завораживающе сильных. Причина иная. Количество произведений высокого класса, возможно, даже возросло, но процент их относительно всей суммы издаваемой фантастической литературы заметно снизился. Ложка меда в бочке дегтя. Кроме того, в середине 90-х закончилась эпоха, когда талантливо сделанный текст воспринимали как откровение и гадали: Бог ли, бес ли лукавый вложил писателю ЭТИ СЛОВА в душу. Сейчас совсем другое время. Любого уровня литературное произведение в наши дни воспринимается как черные буквы на белой бумаге, и нет за буквами беса, и нет за бумагой Бога.

Вот и осталось поколениям тех, кто ныне исполняет свою миссию, тосковать по чужому прошлому. Ведь было у них, у людей 70-х, какое-то странное, неуловимое сокровище, какой-то огонек, доставшийся по наследству то ли от Прометея, то ли от Герострата. Тогда — был, а сейчас — нет его… Может, оно и хорошо, может, и Господь с ним, с огнем неверным, невесть от кого происходящим…